Результат же разгильдяйства сказаться не замедлил: Лидер ушел и вот уже который месяц числился в бегах.
Волохин был убежден, что любой побег - результат халатности со стороны лиц, обязанных не допустить его; поэтому сообщение Шабалина о том, что в районе объявился Лидер (как бы в расчете на исключительность преступника), особого впечатления на начальника отдела не произвело.
- А что из себя представляет эта девушка? - спросил он.
- Его подельница, - ответил Шабалин. - Она прошла по делу как укрыватель, но на самом деле участвовала в краже. Доказать не смогли.
- Товарищ Ряжских, она проходит по реализации в КБО?
- Нет, - ответил начальник ОБХСС. - Хищения, по нашим данным, совершают два закройщика и кладовщик.
- А завмастерской?
- Ветцель? Исключено. Правда… есть какая-то странность… Я недавно с ним беседовал. Он ни в коем случае не подозревает, вернее, даже не допускает, что у него в мастерской хищения. Считает недоразумением… "казусом", как он говорит… В самом крайнем случае допускает недостачу. Так сказать, без злого умысла… Как бы там ни было, - вновь не удержался Ряжских, - Шабалин своими действиями создал нам значительные трудности в реализации дела!..
Установилось молчание.
- Разрешите мне, Владимир Афанасьевич? - негромко спросил не подававший до сих пор голоса начальник следственного отделения майор Балашов, невысокий, располневший человек лет пятидесяти, для большинства собравшихся здесь, несомненно, "старик", как его и называли. - С одной стороны, у Александра Николаевича и есть вроде бы основания для подозрений. С другой же, я не думаю, что Лидер пойдет сюда после побега. Он далеко не дурак. Я вел по нему два дела, хорошо помню и последнее… впрочем, это неважно. Я хотел напомнить, что Лидер за нами не числится, и быть может, напрасно Александр Николаевич в ущерб нашим собственным делам уделяет столько внимания…
- Что-то вы не то говорите, Олег Викторович! - резко прервал Чиладзе. - За нами не числится, так теперь и трава не расти, так, что ли? Не ожидал от вас таких рассуждений!
Балашов смешался и замолчал. Проводникову стало жаль "старика", всегда хотевшего всех примирить и говорившего подчас даже то, что противоречило его убеждениям и принципам; причем для оправдания своих собственных действий он никогда бы не решился на это.
Проводников начинал работать следователем под руководством Балашова, бывшего уже и тогда майором, начальником отделения и "стариком". У Балашова был своеобразный критерий оценки работы следователей. Не по количеству и качеству дел, находящихся в их производстве или вернувшихся на доследование, а по… качеству исполнения отдельных поручений. Он говорил: "Ну, что вы мне про ваши собственные дела! Вы их не можете вести спустя рукава, иначе вас просто снимут с работы! А вот добросовестно исполнить поручение следователя, находящегося от вас за тысячу километров, в другой республике, по делу, которое непосредственно вас не касается и не пойдет вам в зачет, - вот это есть проявление высшей добросовестности, истинный показатель гражданского и служебного долга следователя!" И тот же самый Балашов - из благих, разумеется, побуждений - мог неосторожно сказать такое, что человек, не знающий его длительное время, легко принимал "старика" в лучшем случае за узковедомственного патриота.
Впрочем, Волохин не вмешался и на этот раз. Выслушав Балашова и Чиладзе, он вновь, как школьник, поднял руку и сказал, обращаясь к заместителю по оперативной работе:
- Все-таки надо поинтересоваться, кто сбежал из экскаватора. Поручите это товарищу Костику.
Чиладзе хмуро кивнул.
* * *
Шабалин возвращался к себе мрачнее тучи. Главной неприятностью было не обвинение Ряжских, а равнодушие начальника райотдела и эта реплика: "Поручите товарищу Костику", обращенное к Чиладзе, словно его, Шабалина, и нет на совещании.
Он вошел в полутемный уже кабинет, но света включать не стал. Посидев в раздумье за столом, снял трубку и набрал помер; послышались длинные гудки. Прошла минута, другая; Шабалин терпеливо ждал. Наконец раздался щелчок - трубку на том конце сняли, однако отклика не последовало - Шабалин уловил лишь знакомое сопение.
- Приветствую, Иван Лаврентьевич, - сказал он. Трубка засопела сильнее. - Слушай, тут такое дело, - неторопливо продолжал Шабалин. - У меня есть подозрение, что объявился Лидер. - Сопение в трубке еще усилилось. - В общем, ты подскочи сейчас, - закончил Шабалин. - Я тебе покажу кое-что, посоветоваться надо.
Не дожидаясь ответа, Шабалин положил трубку и, подперев голову тяжелым кулаком, уставился в окно, за которым сгущались сумерки. В этой позе он просидел до того времени, когда во двор неуклюже въехал старенький "Запорожец" - "портсигар", как называл его сам Собко. Неловко подрулив к "Москвичу" ГАИ, "Запорожец" судорожно затормозил, и из него с большим трудом вылез, казалось, чудом там помещавшийся, непомерно грузный, неловкий, как и его машина, водитель в темном костюме покроя пятидесятых годов и в фетровой шляпе. Несколько раз оглушительно хлопнув дверцей, отчего она, наконец, закрылась (в дежурной части, прислушавшись к этому грохоту, лейтенант Сухов сказал своему помощнику: "Собко прикатил…"), водитель, переваливаясь, как утка, с ноги на ногу, взошел на крыльцо. По коридору протопали неровные слоновьи шаги, дверь отворилась, и Иван Лаврентьевич Собко вошел в кабинет. Шабалин встал из-за стола. Молча сунув для приветствия руку, Собко протиснулся к столу, опустился, кряхтя и сопя, на стул и привычным движением выдвинул правый верхний ящик. Не глядя, сунул туда руку, достал пачку "Беломора", прикурил и, хрипя, затянулся. Затем вопросительно взглянул на нынешнего начальника ОУР. Шабалин включил свет и сел на один из стульев под картой.
Выслушав Шабалина и перелистав несколько дел, осмотрев знакомый до мельчайших деталей кабинет, мрачноватый и неуютный, но, очевидно, вызывавший самые светлые воспоминания протекшей жизни, Собко, не произнесший во время рассказа Шабалина ни слова, помолчал еще две-три минуты, что-то ворочая в тяжелом мозгу, и, наконец, опустив на стол огромный пухлый кулак, хрипло сказал:
- Это не Лидер.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
В начале декабря мороз неожиданно спал, и начались метели. Взлетно-посадочную полосу и вертолетную площадку занесло сугробами; от заносов не спасали ни стоявший плотной стеной со всех четырех сторон аэродрома вековой сосновый лес, ни крепкий, дующий вдоль полосы ветер, который, казалось бы, должен был до грунта вымести летное поле. Ветер был такой, что люди передвигались осторожно, держась за строения, заборы, телеграфные столбы, за всякий прочно установленный на земле предмет, держась, как альпинисты, друг за друга; старались не появляться на открытом пространстве и вообще без необходимости не покидать тесноватого, но теплого и уютного зала ожидания.
Заброшенные в этот таежный аэропорт транзитные пассажиры тоскливо наблюдали из окон за работой снегоуборочных машин, вздымавших плотные снежные вихри, тут же вновь прибиваемые к земле, отчего вся деятельность по расчистке аэродрома представлялась совершенно нелепой. Всеобщее внимание привлек Ан-2, который сорвало со швартов и протащило метров пятьдесят по полосе задом наперед; к счастью, ничего не повредилось; самолет отбуксировали на прежнее место и закрепили. Оживление, наступившее вследствие этого события, было столь велико, что пассажиры поначалу не заметили, как стих ветер. И лишь когда механики по одному и по двое потянулись к машинам с зачехленными двигателями, а пилоты с одинаковыми черными портфелями засновали по служебному коридору из кабинета в кабинет, - тогда лишь пассажиры осознали, что порт открыт, и бросились к кассам. Но еще неизвестно было, принимают ли северные порты, и кассирши за стеклами неприступно молчали.
Из всей пассажирской массы, хотя и достаточно разношерстной, но в то же время в чем-то внутренне и однородной, одинаково уставшей от трехдневного ожидания погоды и спешащей выбраться поскорее из промежуточного порта, - один, по крайней мере, выглядел и вел себя довольно странно, и если б кто-то присмотрелся к нему, то мог бы заметить, что и подозрительно. В сущности, трудно было даже и назвать его пассажиром. В окружении люден, одетых в дубленые полушубки и унты, особенно бросались в глаза его легкая, потрескавшаяся на морозе болоньевая курточка; потертая, рыбьего меха, шапчонка и заскорузлые кирзовые сапоги; у него не было даже рукавиц. Большую часть времени он сидел в углу, у горячей голландской печи, ни с кем не заговаривая и ничем, казалось, не интересуясь, кроме разве что узкой дверью в служебном коридоре с табличкой "МИЛИЦИЯ"; но эта дверь все три дня была надежно заперта на большой амбарный замок.
И только когда началась сутолока у касс, странно выглядевший человек, не выходя из своего угла, поинтересовался у подошедшей подложить дров истопницы:
- Не в курсе дела, мать?.. Вылеты будут?
- Дак тебе куда лететь-то?
- На Имятуй.
- На Имятуй? Ты че же сидишь-то! На Имятуй вон вертолетка идет, "восьмерка"… вон с того краю стоит на площадке… Рыбак ли, че ли?
- Не, - немного замявшись, ответил странно выглядевший человек. - От бригады отбился…
Он вышел из угла и, втянув голову в плечи, неуверенной походкой направился к двери, ведущей на перрон. Истопница в летной куртке покачала головой: "До чего допился мужик! Стыд и срам!"
Человек меж тем, ежась в своей болоньевой курточке и все так же втянув голову в плечи, шел вдоль кромки летного поля к вертолетной площадке. Он хорошо понимал, что теперь, на открытом месте, хорошо виден и из застекленной рубки руководителя полетов, и из открытых ворот ангаров, и из кабин заправщиков и снегоочистителей, и из окон вокзала, и хотя, судя по всему, никому до него дела не было, невольно сжимался и все глубже втягивал голову в плечи: впрочем, и от холода тоже. Он успокоился лишь тогда, когда зашел за неуклюжую тушу вертолета, укрывшую его от основных портовских сооружений. Тут он поднял голову и вздрогнул от неожиданности: у переднего фонаря Ми-8 стояли трое. Все они были в тяжелых, крытых чертовой кожей собачьих полушубках и в собачьих же унтах. Человек в болоньевой курточке выглядел рядом с ними и вовсе жалко.
- Здравствуйте… граждане, - хрипло поздоровался он, тронув рукой простуженное горло. Трое кивнули. - Я хотел узнать: на Имятуй, часом, не вы летите?
Вертолетчики помолчали, подозрительно разглядывая незнакомца.
- Мы, - ответил, наконец, один из них, должно быть, командир. - А ты что, тоже летишь, что ли?
- Я-то?.. - растерялся человек, не ожидавший столь благоприятного оборота в разговоре и в волнении захрипевший еще сильнее. - Я-то лечу!.. Я там, видите какое дело, в бригаде! А тут отбился… Я там у Лебедева рыбачу! А тут и получилось… У меня и баба там, поварихой…
Трое переглянулись.
- Верно говорю, граждане! - заторопился незнакомец. - Баба у меня там! Лизаветой звать! Поварихой у Лебедева!..
Вертолетчики вновь переглянулись.
- Н-да, - сказал один из них. - А говорил, никто больше не полетит…
- Кто? - испугался незнакомец. - Кто говорил-то?
- Вот так всегда и выходит… - продолжал тот же вертолетчик.
- Да как же это, граждане! Да я же!..
Но вертолетчики уже не слушали его.
- Нет, вы только гляньте, Михаил Павлович! - возмущенно заметил самый молодой из них, обращаясь, должно быть, к командиру.
Все трое уставились куда-то за спину человека в болоньевой курточке. Он тоже туда посмотрел, и то, что он увидел, заставило его побледнеть. К вертолету, развернувшись у кромки летного поля, сдавал задним бортом тяжелый трехосный грузовик, в кузове которого, подавая команды шоферу, стоял бригадир рыбаков гослова, промышлявших на озере Имятуй. Это и был сам Лебедев.
- Да, действительно! - сказал командир. - Это ни на что не похоже, черт возьми!
- Михал Палыч! - закричал с грузовика бригадир. - Ну, тут малость совсем! Ну, запчастей я маленько напихал по карманам!..
Командир покачал головой:
- По карманам напихал, а машину задом сдаешь!
- Ну, войди в положение, Михал Палыч! Гвоздей тут пару ящичков кинул…
- Нет, - сказал командир. - Никаких гвоздей. И так загрузились под завязку… Да ты еще и человека берешь! А говорил, никто, кроме тебя, не полетит!
- Какого человека? - удивился бригадир. - Что ты? Один я лечу, я же сказал! У меня вся бригада на озере…
- Как? - Командир огляделся. - А где этот?..
- Кто?
- Да вот тут ходил. Говорит, что из твоей бригады… Еще сказал, что жена его поварихой у тебя работает…
- Генка Калабин? - удивился бригадир. - Чушь! - сказал он, подумав. - Сидит он у нее. Весной ему, что ли, выходить… Да где он сам-то?
Командир и два других вертолетчика снова огляделись.
- Да что за черт! - сказал самый молодой из них. - Как сквозь землю провалился!..
2
- Садитесь, - предложил Проводников, кивком указывая на кресло. Редозубов сел и выжидательно посмотрел на замполита. - Что же, очень рад, - продолжал тот, - искренне рад за вас. Когда свадьба?
- Свадьбы не будет, - ответил Редозубов.
Проводников улыбнулся:
- Из принципиальных соображений?
- Никак нет. Просто… есть причины, товарищ капитан.
- Ясно, - сказал Проводников, хотя ничего ясно еще не было. Он встал из-за стола и подошел к окну. На той стороне улицы допризывники расчищали подходы к райвоенкомату. Снегу в этом году было много. Палисадник расположенной слева от военкомата гостиницы "Тайга" был засыпан доверху, вровень с высоким штакетником. Проводников молча тронул ладонью горячую батарею отопления и вернулся к столу. - Кто она по профессии? - спросил он.
- Медсестра. Работает в хирургии железнодорожной больницы.
- Так. А где думаете жить?
- У меня. У нас с мамой, - поправился Редозубов. - Квартира от отца еще…
- Ясно, - кивнул Проводников. - Мать не против?
- Нет. У нас две комнаты.
- Я имею в виду: вообще.
- И вообще не против, - ответил Редозубов. - Мама у меня хорошая, - добавил он, казалось, без всякой логики, но замполит знал, почему это было сказано. Мать Редозубова была против того, чтобы сын служил в милиции, это было известно замполиту, и его вопрос был, очевидно, истолкован молодым сотрудником как какое-то предубеждение против его матери.
- Я в этом нисколько не сомневаюсь, - сказал Проводников. - И спросил лишь потому, что бывают различные обстоятельства… Впрочем, это хорошо, что мать - за. Хорошо, когда так начинается. А как невеста относится к вашей службе?
Редозубов усмехнулся:
- Считает, что опасная работа.
- Что ж, - сказал Проводников. - В этом она, пожалуй, не так уж далека от истины. Вы-то как думаете?
Редозубов пожал плечами:
- Думаю, не опасней, чем, скажем, работа на лесовозе. И вообще… в лесу…
- Возможно, - сказал замполит. - Впрочем, главная опасность подстерегает не нас, а наших жен… Не всегда мы можем уделить им столько внимания, сколько хотелось бы. Вот здесь нужно хорошо все обдумать… Когда у вас регистрация?
- В пятницу.
- Н-да… А ведь вы после Нового года уезжаете на курсы первоначальной подготовки.
- Я это знаю, товарищ капитан.
- Что же получается? Только поженились - и сразу… Может быть, лучше уж после курсов? Да и подумаете еще эти несколько месяцев…
- Не могу, товарищ капитан.
- Не понял. Что - не можете?
- Не могу откладывать с регистрацией. Именно потому, что уезжаю.
- Что-то все это слишком сложно, - сказал Проводников. - Я бы хотел встретиться с вашей невестой.
Редозубов смутился.
- Сейчас? - спросил он.
- А что, это возможно прямо сейчас? - удивился замполит.
- Так точно… Она… она в коридоре, товарищ капитан…
- Что же вы сразу вместе не вошли! - рассердился Проводников, вставая из-за стола. - Держите девушку в коридоре… Прошу! Входите, - сказал он, распахивая дверь.
Теперь все встало на место. При одном взгляде на невесту сразу прояснилась и причина смущения Редозубова, и его желание поскорее, до отъезда, оформить брак, и даже отказ от свадьбы. Невеста понравилась замполиту: очень миловидная, высокая, под стать стажеру, в свободном темно-синем платье на короткой кокетке (так называемый фасон "маленькая мама"), не скрывавшем, однако, значительно располневшей талии.
- Присаживайтесь, - поздоровавшись, сказал замполит. Разумеется, теперь неуместны были бы советы о необходимости подумать, взвесить и т. д. - Что ж… очень рад за вас… Значит, как я понял, с жильем у вас обстоит благополучно.
- Да, - краснея и не глядя на Редозубова, ответила невеста. - Мы будем жить у него… у его мамы! - быстро поправилась она. - Его мама… очень хорошая.
- Да, конечно, - поспешно согласился Проводников. Его непременно хотели убедить сегодня в том, что у стажера очень хорошая мама, хотя замполит не только не давал повода подумать, что он сомневается в этом, но и действительно в этом не сомневался. - Я просто хотел увидеться с вами… несколько пояснить… Жизнь у вас будет, прямо говоря, не совсем обычная… Вечные отлучки мужа, порой надолго… Вот и сейчас… - хотел он сказать, что вскоре Редозубову предстоит отлучка на курсы в Елабугу, но в это время зазвонил внутренний телефон. - Слушаю, - сказал Проводников, сняв трубку.
- Валерий Романович, - услышал он голос Шабалина. - Редозубов у вас?
- Да.
- Прикажите ему, пожалуйста, немедленно спуститься в дежурную часть.
- А что случилось?
- Крупная кража мехов с пушной базы госпромхоза. Я еду на место и беру его с собой.
- Хорошо, - сказал Проводников и положил трубку. - Вот и сейчас, - продолжал он ровным голосом, обращаясь к невесте Редозубова, - вашему… мужу придется оставить нас и отправиться на происшествие…
3
Пушная база государственного промыслового хозяйства располагалась на южной оконечности поселка. Сюда не достигали ни стук тяжелых составов от железной дороги, ни дизельный рев идущих с востока лесовозов, ни глухой лязг механизмов нижнего склада. Здоровый шум соснового бора надежно поглощал визг пилорам и грохот турбин Як-40 со стороны порта.
Духом туземной кооперации, торгово-заготовительных факторий веяло от этого широкостенного, рубленного из сосны дома, стоявшего в глубине двора за двухэтажным зданием конторы госпромхоза. Худощавый товаровед лет сорока в подшитых кожей пимах и в овчинной безрукавке провел оперативную группу и прокурора в просторное помещение, разделенное дощатой перегородкой на две половины.
В первой из них, справа от входа, стоял большой деревянный барабан для откатки шкурок, слева - длинный, во всю стену, некрашеный стол, на котором была укреплена швейная машинка Подольского завода и лежали две штуки белой упаковочной ткани. За дощатой перегородкой была сортировочная.