Книга о работе молодого инспектора милиции в одной из Донских станиц.
В повести рассказывается о повседневном, нелегком, но очень нужном людям труде работников милиции. Герой повести после окончания средней школы милиции направляется в донскую станицу на должность участкового инспектора милиции.
Здесь его ждут первые встречи с новыми людьми, первая любовь, первые трудности и успехи на избранном им поприще.
Анатолий Безуглов
ИНСПЕКТОР МИЛИЦИИ
1
Окно моего кабинета выходило на площадь центральной усадьбы колхоза. Из него видны почта, столовая, магазин сельпо, клуб, тир и асфальтированная дорога, пересекающая станицу Бахмачеевскую, что стала местом моей первой службы.
Бросая взгляд на улицу, я почти всегда видел Сычова - моего предшественника, ушедшего с поста участкового инспектора милиции совсем не по своему желанию и теперь обслуживающего днем тир, а вечером кинопередвижку клуба. Сидя на корточках возле тира, он частенько ожидал, когда в магазине начнут продавать спиртные напитки.
Я не испытывал к Сычову никаких плохих чувств, хотя и знал, что его разжаловали и уволили. За что - мне в РОВДе толком не объяснили. Говорили, что он большой любитель свадеб и поминок, которые привлекали его из-за этого самого спиртного. Как относится ко мне он, я понял довольно скоро. Но об этом я еще расскажу.
Одно из первых впечатлений в Бахмачеевской - медвяный запах, волнами прокатывающийся по станице, перемежающийся со степным запахом горьковатого настоя полыни и чебреца.
В первый же день моей работы ко мне вошла Ксения Филипповна и, переставив графин на стол, отсыпала из кирзовой черной сумки на пластмассовый поддон гору крупных, сладких и ароматных жердел. Бархатистые желтые плоды, с перетяжечкой посередине, словно светились изнутри. И в комнате, выкрашенной темно-защитной масляной краской, вспыхнуло солнце, зазвенели тысячи пчел.
- Угощайтесь, Дмитрий Александрович.
Я сразу почувствовал себя мальчишкой, которому посторонняя тетя невесть за какие заслуги преподнесла палочку эскимо.
- Что вы, спасибо!.. Неловко как-то…
- Какая может быть неловкость? Нынче урожай на них дюже богатый. И сушу и варенья внукам наварила, а сняла едва половину. Принесла вот, пусть полакомится кто зайдет. Вы бы сами рвали с дерева, стесняться нечего.
Дверь Ксении Филипповны Ракитиной - напротив моего кабинета. И как ни выглянешь - всегда настежь.
Добрая пожилая женщина - председатель исполкома сельсовета. Взгляд у нее нежный, ласковый. И даже с какой-то жалостинкой. Так смотрел на меня только один человек - бабушка, мать отца. И взгляд этот смущает меня до слез.
Когда я ехал в Бахмачеевскую, в колхоз имени Первой конной армии, в РОВДе сказали, что исполком сельсовета выделит мне комнату для жилья. Ракитина решила этот вопрос очень быстро. Она предложила поселиться у нее, в просторной, некогда многолюдной хате, в комнате с отдельным входом.
Почему-то мне все время кажется: вот-вот Ракитина подойдет, положит мне на голову свою руку, легкую, сухую и теплую, как рука бабушки, и скажет бабушкиным голосом: "Ну, Димка-невидимка, досталось тебе на орехи? А ты не серчай на своих рожателей (это об отце и матери), у них свои законы. А у нас - свои…"
Мне всегда хочется сквозь землю провалиться, потому что председатель сельисполкома в пух и прах разбивает весь запас солидности, который я с великим трудом собираю каждое утро, чтобы принести в свой кабинет вместе с тщательно выглаженной мышиного цвета формой, вычищенной фуражкой и погонами младшего лейтенанта.
Ксения Филипповна садится на стул и смотрит на меня. Ну точь-в-точь моя бабка, когда с полной тарелкой румяных пирожков, которые надулись так, словно вдохнули в себя воздух и не могут выдохнуть, пристраивалась на мою постель воскресными утрами.
Я невольно беру жерделу и надкусываю.
- Как идут дела, Дмитрий Александрович? - Ее пальцы собирают на сукне, покрывающем мой стол, мельчайшие соринки, бегают проворно и быстро.
- Спасибо, ничего.
Удивительно вкусно, черт возьми! Хочется есть и есть золотистые, тающие во рту плоды. Но я смотрю в окно и серьезно говорю:
- Я тут составил план кое-каких мероприятий. Хочу ваше мнение узнать. Надо порядок наводить…
- Что ж, - говорит Ксения Филипповна, - давайте ваш план, посмотрим. Действительно, порядок бы навести неплохо. - Она чуть-чуть улыбается. А я краснею.
Сычов вышел из сельпо. Карман его брюк оттопырен. Я машинально взглядываю на ручные часы. Пять минут двенадцатого. Он нырнул в темную пещеру тира и растворился в ней.
Мои мысли снова переключились на магазин, потому что из него вышел длинный парень в майке и синих хлопчатобумажных штанах до щиколоток. Бутылку он нес, как гранату, за горлышко.
Парень, пригнувшись, заглянул в тир и так же провалился в темноту…
- Я у вас почти месяц и поражаюсь: не продавщица, а клад… Спиртные напитки продает, как положено, - ровно с одиннадцати.
Ракитина кивнула:
- Дюже дисциплинированная Клавка Лохова. До нее мы просто измучились. Чуть ли не каждый месяц продавцы менялись. То недостача, то излишки, то левый товар. Хорошо, напомнил, надо позвонить в райпотребсоюз, чтобы отметили ее работу. Она у нас всего полгода, а одна только благодарность от баб. Вот только мужик у нее работать не хочет. Здоровый бугай, а дома сидит. Ты бы, Дмитрий Александрович, поговорил с ним. В колхозе руки ой как нужны.
- Обязательно, - ответил я. - Сегодня же.
Честно говоря, те дни, что я служу, просто угнетали отсутствием всяких нарушений и крупных дел. Не смотреть же все время в окно?
И вот опять мелочь - тунеядец. Странно, почему Сычов не призвал к порядку этого самого Лохова.
- Я тут подумала - бандура у меня без дела стоит, - сказала Ракитина. - Возьми домой, в свою комнату, все веселей. Оформим распиской. На время.
Сначала я не понял, о чем речь.
- Радио, говорю, стоит. Мне не нужно.
Так вот о чем! У нее в кабинете красуется старый приемник "Беларусь", занимая чуть ли не полкомнаты.
- Нет, нет! - отрезал я категорически. - Вещь казенная и пусть в общественном пользовании…
- Чудак! Для красоты стоит. Я не пользуюсь. А в клубе есть.
Выручает меня телефон. Он звонит отрывисто и хрипло в комнате напротив. Никто не подходит, так как Оксана, секретарь исполкома, укатила в Москву сдавать летнюю сессию в заочный юридический институт.
Ксения Филипповна уходит.
Я облегченно вздыхаю. И машинально начинаю глотать жерделы одну за другой. Мне жалко эту женщину, потому что в Бахмачеевской она живет одна. Четверо ее детей с внуками разъехались. Она заготовляет нехитрые крестьянские гостинцы и отсылает им с любой подвернувшейся оказией. Но, с другой стороны, ее отношение ко мне, как к маленькому, начинает беспокоить меня. Не подорвет ли это мой авторитет?
Ох уж эти двадцать два года! Я бьюсь изо всех сил, чтобы походить на настоящего взрослого мужчину. Но природа меня крепко подвела. Этот младенческий румянец, ямочка на правой щеке, кадык, как зоб у курицы. Но самое большое предательство совершили по отношению ко мне мои собственные усы.
Вы можете себе представить черного, как смоль, брюнета с редкими ржавыми усами? Это, увы, я. А без них нельзя. Потому что верхняя губа у меня вздернута, как у капризной девчонки. Вот и обходись после этого без усов. Нет, я о них давно мечтал. Пусть хоть редкие, но все же усы. Солидно…
Теперь телефон звонит у меня.
- Участковый инспектор милиции слушает, - отчеканил я.
- Забыла сказать, Дмитрий Александрович… (Я не сразу догадываюсь, что это Ксения Филипповна. Ее голос слышно не в трубке, а через дверь.) Когда вы вчера уезжали в район, к вам тут Ледешко приезжала с жалобой.
- Какая Ледешко?
- Из хутора Крученого. Я пыталась поговорить с ней, да она и слышать не хочет. Вас требует. Говорит, грамотный, разберется. - Ракитина засмеялась. - И приказать может.
- Я был на оперативном совещании в райотделе. А заявление она оставила?
- Нет. Сказала, сама еще придет.
- А какого характера жалоба?
- Насчет бычка…
В трубке смешок и замешательство. Потом:
- Вы сами разберетесь. Баба настырная. С ней посерьезней.
- Спасибо.
Через пять минут Ксения Филипповна заглянула ко мне.
- Будут спрашивать, я пошла до почты. Сашка, внучек, школу закончил. Надо поздравить.
- Конечно, Ксения Филипповна. Скажу.
Я видел, как она спустилась с крыльца и пошла на больных ногах через дорогу. И понял, почему насчет Ледешко она звонила: ей было трудно лишний раз выбираться из своей комнаты.
Трудно. Но не для внука.
…Вернулась она скоро. Я, заперев свою комнату, вышел на улицу. Закатил в тень старой груши свой новенький "Урал", еще с заводскими пупырышками на шинах, и медленно направился к магазину.
Сычов с приятелем сидели на корточках по обе стороны входа в тир. Над ними вился сизый дымок местного самосада, духовитого, пахнущего сеном.
Вообще мне было странно, что многие бахмачеевцы курили самосад. Даже некоторые молодые ребята предпочитали его папиросам и сигаретам.
Сычов напряженно ждал, поздороваюсь я с ним или нет. Я поздоровался. Он медленно поднялся с корточек и протянул руку.
- Осваиваешься, младший лейтенант?
- Знакомлюсь, - ответил я.
- Ну и как, власть? - расплылся в улыбке парень в майке, тоже суя мне руку лопаточкой.
- Нормально. - Пришлось поздороваться и с ним.
Им хотелось поговорить. Но я проследовал дальше.
Станица раскинулась на двугорбом холме. Она казалась островком среди безбрежных серебряных волн степи. Аккуратные белые хатки утопали в сумбурной зелени слив, жердел, вишен. Странные деревья - перекрученные стволы, изогнутые во все стороны ветки. В палисадниках, кое-где оперенных тополями, таилась прохлада. Но и туда, в уютную тень, проникал ветер, непрерывно сквозивший по станице. Теплый, сухой июньский ветер, настоенный на полыни, несущий пыль, пыль и пыль, от которой некуда укрыться.
В магазине тускло светила лампочка и стоял аромат хозяйственного мыла, керосина, дешевого одеколона и железа. Здесь торговали всем сразу - и хлебом, и галантереей, и книгами, и гвоздями, и даже мебелью.
Продавщица Клава, сухопарая, лет тридцати пяти, с большим ртом и глубокими, как у мужчины, складками возле уголков губ, болтала с двумя девушками. Увидев меня, она приветливо улыбнулась.
Девушки притихли. Стрельнули в меня любопытными взглядами.
Одну из них я знал. Вернее, сразу заприметил из моего окна. Она работала в клубе. В библиотеке. Стройненькая. Ладненькая. Беленькая. Теперь я впервые видел ее так близко. Бог ты мой, и бывают же такие синие глаза! Васильки во ржи…
Клава продолжала говорить. И беленькую называла Ларисой.
В магазин ворвался мальчишка лет двенадцати. Он положил на прилавок несколько монет.
- Чего тебе? - бросила продавщица, мельком взглянув на меня.
- Три пачки "Памира".
- Не дорос еще.
- Не мне. Батьке…
- Пусть батька и придет.
Парнишка стушевался. Собрал гривенники и, растерянно озираясь, вышел на улицу.
Я рассматривал допотопный трехдверный шифоньер, большой и пыльный, загородивший окна магазина.
- Берите, младший лейтенант. Недорого возьму, - сказала Лохова.
- Пока не требуется, - спокойно ответил я.
- Кур можно держать, - не унималась Клава. - На худой конец - мотоцикл…
Девушки прыснули. Я не знал, что ответить. Похлопал по дверце шкафа и сказал:
- Сколько дерева извели…
- Всю зиму можно топить! - вздохнула Лохова. - Завозят к нам то, что в городе не берут. Разве колхозники хуже городских? Им даже лучшее полагается за хлебушек…
Девушки вышли, и мы остались с продавщицей одни.
- Правильно вы говорите, - подтвердил я.
- А то! - обрадовалась Клава. - Вон, люди недовольны, думают, я товары сама выбираю…
- Неправда, люди вами довольны, товарищ Лохова, - улыбнулся я. - Всем довольны. Но есть одна загвоздочка…
- Что еще? - насторожилась Клава.
- Вы, я вижу, женщина работящая. А муж ваш… Лицо у Клавы стало суровое. Значит, не только я говорю ей об этом.
- А что муж? - вспыхнула она. - Что вам мой Тихон сделал плохого?
- Ничего плохого, - сказал я как можно миролюбивее. - Только ведь у нас все работают. В колхозе рук не хватает.
- У вас есть жена?
- Нет, не обзавелся еще.
- Тогда другое дело, - усмехнулась она, как бы говоря, что я ее не пойму. - Может быть, он больше меня вкалывает.
- Это где же?
- Дома, вот где! И обед приготовит, и детей накормит, а у нас их трое. Приду с работы, руки отваливаются, а он на стол соберет, поухаживает.
- Несерьезно вы говорите, товарищ Лохова. Это не дело для мужчины.
- Почему же не дело? Вон жена Павла Кузьмича, парторга, кровь с молоком, а дома сидит. Павел Кузьмич мало что на работе мотается, еще и за коровой приглянет и хату сам побелит. А поглядишь - в чем только душа держится?
- Одно дело - помогать жене по хозяйству, а другое - только этим заниматься. У нас по закону все мужчины должны работать.
- У нас по закону равноправие, - отпарировала Клава. - Чи мужик деньги в дом несет, чи баба, не важно, стало быть.
- Нет, важно.
- Так что, товарищ участковый, прикажете тогда мне работу бросать? Я несогласная. Работа моя мне нравится, сами говорили, люди довольны. А какую пользу в колхозе мой Тихон принесет, еще по воде вилами писано. Уж лучше пускай дома сидит. Моей зарплаты нам хватает. И мужик он, вдобавок, такой, каждой бабе пожелаю.
Я не знал, что ей возразить. Хорошо, в это время зашла за покупками какая-то бабка.
- И нечего записывать его в тунеядцы, - закончила Клава.
- Нассонову я тоже об этом сказала. И всем скажу…
Я поспешил на улицу.
- Зеленый… - проскрипела мне вслед старуха. Я это услышал и выругался про себя. А та добавила: - Но симпатичный.
Тоже ни к чему, раз речь идет об официальном лице.
Я пошел к сельисполкому, размышляя о словах Лоховой. Действительно, придраться к ней было трудно. Рассуждала она логично. Как поступать в таких случаях? Не знаю. Но поговорить с Тихоном надо. Только с умом. Чтобы не растеряться, как вот только что в магазине. Хорошо, что девушки не присутствовали при нашем разговоре.
Я оглянулся. Лариса стояла около клуба и с откровенным любопытством смотрела в мою сторону, козырьком приложив руку ко лбу.
Интересно, Ксения Филипповна видела, что я был у Клавы? Только бы не стала расспрашивать.
…Не успел я пережить свою неудачу, как ко мне в кабинет зашла решительного вида старуха и без приглашения прочно устроилась на стуле.
- Здрасьте, товарищ начальник. Слава богу, вы теперича тут порядок наведете. Нет на них управы! - погрозила она куда-то пухлым кулачком. Потом развернула чистенький, беленький платочек и положила на стол потертый на сгибах лист.
Документ удостоверял: колхоз заключил настоящий договор с Ледешко А. С. о том, что принадлежащий ей бугай симментальской породы, по кличке Выстрел, находится в колхозном стаде для производства племенного молодняка, за что Ледешко А. С. положена плата…
Значит, это о ней говорила мне Ксения Филипповна.
Я внимательно слушал моего первого жалобщика.
- Видите, мы не какие-нибудь сбоку припека, а государственно оформлены, - сказала она.
- Ну, а жалоба-то у вас какая?
- Я уже тут, в этим кабинете, столько бумаги извела - пропасть. Ничего, вы разберетесь как следовает. А то кое-кому Крайнихино вино голову затуманило…
- Товарищ Ледешко, - строго сказал я, - изложите суть дела.
- Наизлагалась во! - провела она ребром ладони по своему горлу. - Крайнихина Бабочка - корова рази? Тьфу, а не корова! Ни молока, ни мяса…
- Кто такая Крайниха и какие претензии вы к ней имеете?
- Суседка моя, Крайнова. Завидно небось, что мой Выстрел в стаде законно, а ее коровешка без всякого права. Покалечила она моего бугая.
- Зачем гражданке Крайновой калечить быка?
- Да не она, а Бабочка, стало быть, корова ейная. Я начал терять терпение.
- Ну и что?
- Как что? Пущай платит эту самую конфискацию.
- Компенсацию, вы хотите сказать?
- Нехай буде конписацию. Уж больно бодучая Бабочка.
- И сильно покалечила? - спросил я.
- Чуть не полбока разодрала…
Вот чертовщина, ну и задала мне бабка задачу!
- Как вы думаете, был тут злой умысел?
- А поди разберись, корова не человек. Бабочка всех без разбору калечит.
- Значит, у вашей соседки Крайневой умысла не было? Как же требовать с нее компенсацию?
- Но сам факт покалечения имеется!
- А Крайнева при чем? - Я не удержался и повысил голос.
Ледешко насупилась.
- И вы, значит, заодно с ними… - Она стала заворачивать в платочек договор с колхозом. - Ладно. В район поеду.
Еще не хватало! Представляю, какой смех будет в РОВДе. Нет, отмахнуться от старухи нельзя. Придется разбираться.
Я вздохнул.
- Хорошо. Пишите заявление.
Ледешко уселась за бумагу с явным удовольствием.
- И еще этот Чава.
- Какой Чава?
- Пастух.
- Это его имя или фамилия?
- Вроде клички.
- Клички только у животных бывают. Люди имеют имя и фамилию, - сказал я как можно строже.
- Сергей Денисов, - поспешно поправилась Ледешко. - Цыган между прочим…
- Цыгане, русские - все равны.
- И я так же думаю, товарищ начальник, - подхватила жалобщица. - Все и должны держаться наравне. А то, например, ежели ты цыган - тебе лошадь можно иметь и без налогу. Вроде бы цыгану лошадь с рождения полагается. А другим до последнего времени было так: имеешь скотину - плати налог.
- Теперь и вы можете иметь лошадь. Без налога.
- А на шо она мне?.. Так Чава этот изводит моего бугая. Сами, говорит, гоните его в стадо. А за что, спрашивается, ему колхоз денежки платит? Между прочие, их личная корова тоже в колхозном стаде.
Наконец Ледешко ушла. На душе было грустно. "Ну, Дмитрий Александрович, тебя можно поздравить с первым делом! Здесь тебе и мучительные ночи над разгадкой рокового преступления, и погоня за хитрым, коварным и опасным преступником…"
А какие мечты роились в моей голове четыре года назад! В зеленом Калинине, с трамваями, троллейбусами, с Волгой, одетой в бетонные берега.
И мечты эти начались с той набережной, в тот октябрьский вечер, когда я принимал участие в задержании преступника.