Была ночь с ворохом скрипучих осенних листьев под ногами, густая маслянистая река и таинственные фонари, легонько раскачивающиеся на ветру. По ту сторону реки уже спали дома.
Как сейчас, помню волнение, когда двое оперативников скрутили здорового, мрачного детину. Я помогал всем, чем мог. Вот где пригодился мой разряд по самбо.
Мы отвели его к серому "Москвичу".
А потом я, распираемый гордостью, шел домой из отделения милиции. Меня затаив дыхание слушала бабушка и все подставляла то котлеты, то хлеб, то яблоки. Мы просидели с ней на кухне часа три.
Мои однокашники мучались, какой институт выбрать. А я уже твердо знал: моя профессия - следователь. И подал заявление в МГУ на юридический факультет.
Я до сих пор уверен, что срезался из-за глупого вопроса - сколько государств в Африке. Действительно, на кой черт надо человеку знать это? Да и знал ли сам почтенный профессор МГУ? Как это можно знать, когда они, наверное, возникают каждый день, каждый час. Во всяком случае, мне так кажется, когда я читаю газеты…
Потом было два года службы в армии. Но все-таки мне удалось учиться в Москве. Только не на улице Герцена, где юрфак, а в Черкизове. Сосватал меня в школу милиции кадровик из Калининского областного управления внутренних дел, заверив, что следователем можно стать и таким путем.
…И вот я достаю новую, чистую папку, вкладываю в нее заявление Ледешко и пишу: "Дело о…"
Долго и безрезультатно мучаюсь над дальнейшей формулировкой.
И первая папка ложится в сейф пока безымянной.
Чтобы разобраться с этим делом, надо съездить на хутор Крученый, расположенный в нескольких километрах от станицы.
Я посмотрел в настольный календарь, куда вносил пометки и разные записи. Так, на память. И для солидности.
Мне предстояло еще написать Алешке письмо. Это моя сестра Аленка, которую я так звал с детства.
И еще что-то будоражило меня. Да, зайти бы в библиотеку.
Но под каким предлогом?
2
Вечера здесь хорошие. Они мне понравились сразу. Нагретая за день степь прибоем накатывает на станицу теплый воздух, повсюду разлита благодать. И тишина. Ее лишь изредка нарушает сытое похрюкивание соседской свиньи в катухе или далекий перебрех собак.
Выпив полмакитры парного молока, доставляемого мне по договоренности соседкой, я усаживаюсь за круглый стол посреди комнаты, чтобы написать письмо Алешке. Ей четырнадцать, и мы крепко дружим. От нее я уже получил два письма. Надо скорее ответить. Родители тоже любят меня. Но я знаю, что им частенько не до сына. Прожили вместе двадцать три года, а до сих пор выясняют отношения. Как ни странно, связующим звеном у них была бабушка. И как только она умерла, у них начались неурядицы. Сперва меня это страшно огорчало, но потом привык. И даже затишье в доме выглядело как-то необычно. Во время семейных баталий мы с Алешкой создавали свою маленькую круговую оборону, и в наш мир никто не мог проникнуть. Как там теперь она одна?
Я вдохновенно написал две первые фразы и… запнулся. Врать не умею, а писать пока было нечего. Вернее, ничего особенного я сообщить не мог. Алешке же нужны были мои подвиги. Нужны были необычные дела, из которых я обязательно выхожу победителем.
На письма нужно свое вдохновение. А долг службы велел мне облачаться в форму и отправляться в клуб.
Прости меня, Алешка!
Я опять отложил письмо и, в мгновение одевшись, чинно прошествовал в клуб, провожаемый взглядами станичников, коротавших время на завалинках за лузганьем семечек.
Публика неторопливо прохаживалась возле клуба в ожидании киносеанса. Я для порядка заглянул во все закоулки. Ларисы не было.
Перед самым сеансом к крыльцу подскочил верхом на лошади молодой парень. Его чистая белая сорочка была плохо выглажена, брюки пузырились на коленях. И только сапоги сверкали зеркальным блеском.
Он чем-то сразу останавливал на себе взгляд. И когда лихо спрыгнул на землю, стало видно, как он выделяется среди ребят. Парни тоже были загорелые, тоже в белых рубашках. Но он отличался природной, более жгучей смуглотой. Густая шапка крупных кудрей, блестящие глаза и ослепительные зубы. Лед и пламень!
- Привет, Чава! - крикнул кто-то из ребят.
Цыган приветливо помахал рукой и, привязав к дереву коня, легко вбежал в клуб. Я зашел следом.
Вот, значит, каков Сергей Денисов, колхозный пастух. Мне хотелось подойти к нему и поговорить о жалобе Ледещко, но я понимал, что сейчас не время.
В фойе среди девушек не было той, которую я хотел увидеть.
Сергей Денисов тоже кого-то выискивал. Я скоро потерял его из виду, так как прозвенел третий звонок и зрители быстро заполнили зал.
Я устроился в углу. С первых же минут стало ясно, что в будке киномеханика что-то не ладно. Ну и портачил мой предшественник Сычов! Видать, не раз еще забегал он к Клаве в магазин.
В зале свистели, кричали, топали ногами. Экран то бледнел, то мутнел. Несколько раз зажигался свет. Женщина, сидевшая рядом со мной, не выдержала:
- Вы бы, товарищ милиционер, пошли, разобрались. Мучение-то какое за свои же деньги…
Я вышел в фойе. И обомлел: в пустом помещении сидели двое - Лариса и Чава. Они сидели молча. Но это молчание было более чем красноречивым.
В аппаратную вход шел с улицы, по крутой железной лестнице. В бетонной темной комнатушке щелкал проектор, глухо доносились из зала звуки кинокартины. На высоком табурете сидел парнишка лет пятнадцати, прильнув к окошечку в зал.
Я стоял молча, обдумывая сложившуюся ситуацию.
Значит, этот Чава приехал не ради кино, а к нашей библиотекарше? А вдруг нет? Мало ли что…
Парнишка слез с табурета и, увидев меня, вздрогнул.
- Где Сычов?
- Это самое… пошел…
Ему хотелось очень правдоподобно соврать.
- А ты кто?
- Помощник. - Он деловито открыл аппарат и стал заправлять ленту.
- Так где же Сычов?
- Отлучился. По нужде…
Разговаривать дальше было бессмысленно. Я спустился по гулкой лестнице, Возле входа в клуб дремал конь Чавы, изредка подрагивая лоснящимся крупом. Я стоял и смотрел через окно на Денисова и Ларису.
- А, младший лейтенант…
Сычов ощупывал стенку, боясь от нее оторваться.
- Нельзя же так хамски относиться к людям! - вскипел я.
- Не кричи! Ты мне в сынишки годишься.
- Я бы на вашем месте шел спать. Подобру-поздорову! - Это взорвалось во мне слово "сынишка".
Сычов смерил меня мутным взглядом. Что-то в нем сработало. Он взмахнул руками и, отвалившись от стены, поплыл в ночь, как подраненная ворона.
- Так-то лучше будет, - сказала возле меня тетя Мотя, уборщица клуба, она же контролер, и кивнула вверх, на аппаратную, - Володька сам лучше справится.
Что было до утра? Я написал Алешке письмо. Большое и очень нежное. Потому что мне было грустно одному под черным небом, под ветром, который дует из серебряной степи и уносится к серебряному горизонту.
3
Шесть часов утра. Вокруг - зелень, над головой синь небосвода и яркое солнце.
Особенно я не спешил. Мой железный конь, негромко пофыркивая двигателем, мягко катился по шоссе, над которым уже колыхалось зыбкое марево.
Почему-то вспомнились последние дни учебы в Москве, С ее шумными улицами, многоэтажными, домами. А здесь, в станице, тишь да благодать. Вот уж никогда бы не мог предположить, что окажусь в подобном месте. Да еще с одной звездочкой на погонах вместо двух, как у большинства курсантов, закончивших учебу вместе со мной. Где они теперь, мои однокашники? Где-то сейчас Борька Михайлов? Из-за него я очутился в Бахмачеевской. История, прямо скажем, и комическая и неприятная. Послали нас весной на плодоовощную базу. Перебирать картошку. Это в порядке вещей, как бы шефская помощь. В общем, мероприятие само по себе веселое. Поставили нас вместе с девушками из какого-то института. Конечно, шуточки, смех. Время летело незаметно. В середине дня наш офицер зачем-то отправил Михайлова с базы, и он так до конца рабочего дня и не возвратился.
А когда мы выходили с базы через проходную, охрана проверяла сумки. У меня - портфель: не носить же в руках сверток с завтраком.
Раскрываю я портфель и даже глазам своим не верю - два длинных парниковых огурца. Их еще называют китайскими. Ну, разумеется, скандал. Клянусь, что я ни при чем, а охрана еще пуще: милиция, говорят, сама должна пример показывать.
Докатилось до нашего начальства. Стыдно вспоминать, сколько я выслушал назиданий. Как еще не отчислили…
Перед самым выпускным вечером я узнал, что огурцы мне подложил в шутку Борька Михайлов. А когда ему дали поручение, он смотался с базы, забыв меня предупредить. А потом уж дело так далеко зашло, что у Борьки не хватило смелости во всем признаться.
Я, конечно, не побежал ябедничать. Распрощались мы с Михайловым уже не прежними друзьями. Очень ему было передо мной неловко.
С тех пор я терпеть не могу огурцы.
…Я глянул в зеркальце и невольно улыбнулся. Сзади покорно тащились два грузовика, не решаясь меня обогнать.
Я обернулся. Молодой парень сосредоточенно крутил баранку. Я махнул рукой - проезжай, мол. Он некоторое время не решался прибавить ходу. Не доверял. Пришлось прижаться к обочине и снова махнуть. Он слегка поддал газу и проскочил вперед.
Пропустив грузовики, я повернул на укатанную проселочную дорогу и невдалеке увидел хатки - хутор Крученый. За ним тянулась невысокая поросль дубков - полоса лесозащитных насаждений.
Хутор дугой обходил Маныч, окаймленный по берегам тугими камышами. Резвый "Урал" перемахнул мостик и затарахтел по единственной хуторской недлинной улочке.
Я проехал двор, в котором сидела… обезьяна. От неожиданности я затормозил и, заглушив мотор, попятился назад, отталкиваясь ногами от земли.
Макака (или другой породы, не знаю) сидела на утреннем солнцепеке на войлочной подстилке возле палатки с откинутым пологом. В ее старческих, слезящихся глазах стояла такая печаль, что хотелось заплакать. На обезьяне была стеганая безрукавка из ярко-красного ситца с цветочками, застегнутая на все пуговицы.
Мы посмотрели друг другу в глаза. Она, вдруг испугавшись чего-то, трусцой бросилась к крыльцу хаты и стала колотить пепельно-черными кулачками в дверь.
Та отворилась, и на улицу вышел высокий мужчина в фетровой повидавшей виды шляпе. Он слегка поклонился мне:
- Здравствуйте!
Я ответил на приветствие. Из-за его спины выглядывали две женщины - молодая и средних лет. А из палатки высыпало несколько смуглых босоногих ребятишек.
Все семейство смотрело на меня с любопытством и тревогой.
- Откуда у вас эта диковина? - спросил я. Хозяин улыбнулся и погладил обезьяну, взобравшуюся ему на руки.
- Наш приемыш. Старик, как и я. Заходите, товарищ инспектор. На чай.
Сказал он это просто и приветливо, сказал так, что мне действительно захотелось зайти к ним.
- Мне надо поговорить с Денисовым.
Он обеспокоенно поднял брови. А женщины зашушукались.
- Я Денисов.
- Нет, мне Чаву… то есть Сергея.
- Натворил он что-нибудь?
- Гражданка Ледешко вот жалуется на Крайнову. Мне надо выяснить у него кое-какие подробности.
Обе цыганки о чем-то загалдели, размахивая руками. Денисов цыкнул на них, женщины умолкли и скрылись в хате.
Глава семейства спустился с крыльца и неторопливой походкой вышел ко мне, за ворота. Дети шмыгнули за ним и тут же облепили мотоцикл.
- Если вам очень нужен Сергей, поезжайте к лесопосадкам. Он там со стадом.
Притихшая макака смотрела на меня с укоризной, поглаживая сморщенной рукой седую бороду хозяина.
Я подумал о том, что не знаю еще деревенской жизни. Следовало самому догадаться, что скотину выгоняют в поле на заре.
Я поглядел на ряды дубков, начинающиеся сразу за околицей. Завел мотоцикл. Цыган уловил мой взгляд.
- Они недалеко ушли. Нэ, ашунес, - сказал он хлопчику постарше, - проводи дядю.
Мальчонка тут же побежал вперед по тропинке.
- Стой! - крикнул я. - Давай в коляску. Он обомлел от такой перспективы.
- Садись, садись, - подбодрил его дед и кивнул мне. - Он вас прямехонько выведет.
И мы поехали, провожаемые завистливыми взглядами черных глазенок.
Зачем я ехал к Чаве? Можно было зайти к Крайновой, поговорить с ней, свести ее с Ледешко - и дело с концом. История ведь сама по себе вздорная. Но меня тянуло к молодому цыгану любопытство. А может быть, и какое-то другое чувство? Не знаю. Но мне захотелось познакомиться с Чавой поближе.
Мы проскочили полосу насаждений и выехали на луг, где паслись коренастые темно-красные буренки, прильнув мордами к траве. Я остановился, не заглушая мотора. Пацан сиганул из коляски и помчался по траве к лошади, которую я сразу не различил среди коровьих спин.
И вдруг от стада отделился огромный рябой бугай.
Он приближался ко мне, задрав вздрагивающий хвост, свирепо изогнув шею и выставив вперед рога. Они у него хищно изгибались, отливая чернотой.
Бык остановился в нескольких метрах, глядя на меня застывшим, налитым кровью глазом. Я газанул, чтобы припугнуть его.
Он, оттолкнувшись от земли всеми ногами, так что из-под копыт взметнулись комья земли, бросился вперед, на меня.
Больше я не раздумывал и рванул мотоцикл с места. Сзади что-то ухнуло, затрещали, схлестнулись молодые дубки.
Со стороны, наверное, это было захватывающее зрелище. Я мчался по едва заметной тропинке, подскакивая на седле и выжимая из машины все что можно. Трава билась о полированные бока "Урала", пучками застревала между коляской и мотоциклом.
В зеркальце я видел разъяренную морду быка, преследовавшего меня чудовищными прыжками. Попадись на моем пути хоть небольшая ямка, я взлетел бы вверх и не знаю, где приземлился бы…
В зеркальце я видел разъяренную морду быка…
Мне казалось, что преследование продолжалось вечность.
Я, не сбавляя скорости, миновал хутор, проскочил мост. На меня восхищенно смотрели трое пацанов, стоявших по колено в воде.
Я заглушил мотор и подошел к берегу, поглядывая в сторону лесопосадок. Там застыл бугай, довольный, подлец, тем, что спровадил меня из своих владений.
- Купаемся? - как можно беспечнее спросил я, шаря по карманам в поисках платка.
Руки у меня дрожали.
- Вон сколько наловили! - кивнул мальчуган куда-то мне под ноги.
В камышах стояло ведро, в котором копошилось нечто зеленое. Я не сразу сообразил, что это раки, потому что видел их только красными.
- Кто из вас знает Крайневу?
Вопрос, конечно, глупый: на хуторе едва десяток домов.
- Баба Вера, что ли? - уточнил тот же пацан.
- Она самая.
- Аида, покажу.
Он вылез из воды весь в иле. Даже вокруг рта у него, как усы, темнела грязь.
Мотоцикл я повел, не заводя. Мой преследователь все еще красовался на краю хутора. Черт знает, какие у него намерения!
- Баба Вера, до вас тут пришли, - подвел меня к калитке мальчуган.
Крайнова, чистенькая старушка, стоявшая у забора, низко поклонилась:
- Здравствуйте! Заходите, милости просим. - Она ловко утерла фартуком мордочку моему провожатому, пожурив его. - Докупался! Вон, жаба цицки дала…
Пацан вывернулся из ее заботливых рук и вприпрыжку побежал на речку.
- Поговорить с вами хочу.
- Проходьте до хаты.
Мы зашли во двор, отороченный нарядными, словно нарисованными, подсолнухами. Я остановился.
- Прошу в хату.
- Можно и здесь. - Я указал на завалинку, как бы давая понять, что дело у меня пустячное и разводить официальности не к чему.
- Можно и здесь, если желаете. - Она быстро обмахнула фартуком и без того чистую завалинку.
Мы присели.
- А я гадаю, что это красное промчалось по дороге? Вжик - и нету.
- Мотоцикл… - уклончиво ответил я.
- Ловко вы с им управляетесь.
Да, инструктор по мотоспорту в школе поставил бы мне сегодня высший балл.
- Жалуются на вас, - сказал я, желая переменить тему.
Сказал и улыбнулся. Потому что не знал, как говорить с этой симпатичной старушкой по такому дурацкому поводу.
- Ледешиха?
- Она.
- Была у вас? - Крайнова покачала головой. - Неужто до такого сраму упала? (Я кивнул.) Батюшки, стыд-то какой…
Старушка немного помолчала, подумала.
- Хай, - сказала она. - Сдам я свою Бабочку на заготпункт. От греха подальше. Да и старая я стала, трудно ухаживать, сено заготовлять…
- А как же вы без молока будете?
- Для кого молоко-то?
- Для внучат…
Баба Вера кивнула на окно. И тут только я увидел, что за нами, отодвинув занавеску, наблюдает древний, сухонький старичок.
- Вот и все мои внучата…
- Нету, значит?
- Есть, как не быть. Э-эх, мил человек, кто нынче по хуторам живет? Старики да бобыли. Молодежь, она до города подалась. А нам со стариком и козы хватит. Вот куплю козочку. И молочко будет и шерсть… Значит, завтра и повезу мою Бабочку.
- Точно повезете?
- За трешку сосед свезет. Шофер. Я почему-то очень обрадовался.
- Вера… как вас по батюшке?
- Николаевна.
- Вера Николаевна, когда сдадите свою корову, зайдите ко мне с квитанцией, ладно?
- Хай буде так, зайду.
- Вот и хорошо! - Я поднялся. Прямо гора с плеч.
- Может, вина? - предложила старушка.
- Что вы, какого вина? - воскликнул я.
- Нашего, домашнего. Сычов всегда пил да нахваливал…
Вот оно что! Ну и порядочки установил тут мой предшественник.
Я, разумеется, отказался наотрез.
Крайнова проводила меня за калитку и с уважением посмотрела на "Урал".
- Шибко резвый у вас мотоцикл. Прямо смерч какой-то.
Я невольно глянул в сторону дубков.
По дороге кто-то скакал. Я сразу понял, что это Чава, и постарался принять равнодушный, спокойный вид.
Подтянутый, ладный, стройный, Чава круто осадил своего коня и спрыгнул на землю.
- Вы извините, товарищ участковый, - начал он, словно сам был виноват в этой истории. - Зверь, а не бык… Насилу воротил назад. Он, наверное, от красного цвета взбесился.
До меня теперь тоже дошло, отчего рассвирепел бугай. Дело в том, что мотоцикл в РОВДе мне выдали ярко-красного цвета. Может быть, он предназначался для нужд пожарной охраны, не знаю. Но я был рад и такому.
Да, мне дорого мог обойтись этот красный "конь".
Баба Вера, смекнув, что произошло, заторопилась в хату:
- Доброго вам здравия, товарищ начальник! Завтра, мабуть, зайду. К обеду…
- До свидания, - кивнул я.
А Чава все еще разглядывал мой мотоцикл: все ли в порядке. Значит, и он не на шутку испугался.
- Зайдемте к нам, товарищ младший лейтенант. Дома говорить удобней.