- То-то и оно, что все это в единое время решалось. Арефа стоял на том, что конь первостатейный. Тут Лариса подвернулась. Эти трое в другой раз приезжают. Ну, Петрович стал крутить. Сказал мне: не Маркиза, так другого коня можно предложить. Короче, хитрил. А бычок у них породистый. Хороший бычок. Может быть, они и столковались бы. Не на Маркиза, предположим, на другого коня. Отмочили они, брат, такую штуку, что Нассонов их погнал. Привели бычка и кобылу. С виду - кобыла как кобыла. Резвая. Дюже резвая. На месте не стоит, танцует. Они-то, приезжие, думали - раз-два и обтяпали! Жаль, конечно, что Арефы в это время не было. Брата он уехал хоронить. Штука какая: брат у него младше, а помер. Вот что творится. Младшие теперь раньше уходят. Кабы знать, где упасть, так соломки бы припасть… Та-ак. Значит, Арефы не было, он-то всю эту лошадиную механику знает. Но Петрович, тут ему зачесть надо, смекнул, что дело неладное. Скачет кобыла, словно в цирке. Те трое, особенно этот Васька, торопят: на поезд, мол, надо успеть… Председатель говорит, подождем. Проходит время. Кобыла все тише, тише. Уж еле ходит. Ну они сами усекли, что номер лопнул. На отступную. Разводят руками: мол, сами не понимаем, отчего кобыла скисла. Может, травы объелась какой. - Павел Кузьмич медленно допил арьян, вытер белые усы пены и закончил: - Они, гляди, напоили лошадь водкой. Придумать же надо такую штуку! Хмель вышел - вот и скуксилась. О чем потом они говорили, не знаю. Погнал их Нассонов. Ты же знаешь его: решил - точка. Катись подобру-поздорову.
- Это он умеет, - подтвердил я.
- Крутой, ох крутой! Но приглянулся покупателям Маркиз. Со слезами уезжали. А что? Красивое существо Маркиз… Тот самый Василий больше всех горевал, что дело не выгорело. Вот штука какая. Отобедаешь с нами, Дмитрий Александрович? Я быстренько на стол соберу…
Я вежливо отказался.
Когда я выходил из дому, до меня донесся голос его жены:
- Паша, похлопотал бы ты насчет обеда. В животе сосет.
Я еще раз подивился, как это он дал сесть себе на шею этой пышущей здоровьем женщине. На работе Павел Кузьмич был строг и требователен. А тут смотри-ка…
В свою хату я забежал тогда, когда по небу прокатили гремящую бочку с камнями.
Громада тяжелых туч, отливающих вороньим крылом, напирала и напирала, пока не покрыла землю свинцовыми сумерками.
Застыла степь, ожидая и томясь в предчувствии грозы.
Скорей, скорей бы хлынул сверкающий, бушующий поток, размыл, развеял гнетущую, невыносимую духоту.
Я распахнул окно. Там, в стороне хутора Крученого, небо было чистое, снопы солнечных лучей заливали степь. Грозовой фронт шел полосами. Лишь бы он не миновал станицу.
В соседнем дворе гремели ведрами, кастрюлями. Их спешно ставили под водостоки - запастись дождевой водой для мытья и стирки. В здешних колодцах и водопроводе вода отдавала железом, была жесткой и неприятной на вкус.
И вот гроза грянула. После того как пробежали, прошумели волны шквала, сорвав с деревьев слабые, мелкие плоды, словно произведя ревизию в будущем урожае, выбраковав все недостойное и ничтожное.
А потом косые струи хлестали по земле, по листьям, то затихая, то расходясь с новой силой. Я полной грудью вдыхал прохладную свежесть, смешанную с мельчайшей водяной пылью. Хотелось, как в детстве, выскочить во двор босиком и плясать, плясать, бегать по лужам и потокам, давя тысячи пузырей, вспыхивающих на поверхности воды, покрывшей землю.
Гроза прошла быстро. Но так свирепо и отчаянно, словно хотела смыть станицу с лица земли.
А утром солнце осветило помятые, перепутанные, но чисто вымытые кроны деревьев. От земли пошел пар. Жара немного отступила.
По шоссе грузовики везли помидоры, огурцы, арбузы, дыни. Одна из машин остановилась совсем рядом с сельсоветом. Шофер побежал в магазин, видимо, за куревом. И в мое открытое окно потянуло тонким, душным ароматом дынь. Первые дыни - колхозницы. Небольшие, круглые, со светло-желтой потрескавшейся кожицей…
С утра ко мне на минуту забежал Нассонов. Колючий, злой и мрачный. Он произнес, словно приказал:
- Найди мне Маркиза, живого или мертвого!
Я ничего не сказал ему. Если жеребца украли - одно дело, а если просто сбежал куда-нибудь, то пусть Нассонов и ищет сам. Никакого заявления я не получал и основания для возбуждения дела не имел.
А командовать мною я не позволю. Какое мне дело, что у председателя скверное настроение?
Я уже знал, что наши с треском провалились на вчерашних скачках. Над председателем смеялись, потому что вышло так, будто он натрепался понапрасну.
С кем мне было тяжело встречаться, так это с Арефой. Но я был от этого избавлен. Денисов-старший поехал куда-то повидаться со своими соплеменниками, разведать о сыне. "По своим каналам", как сказал Нассонов.
15
О моих подозрениях и улике, которая хранилась в сейфе, я Геннадию Петровичу не сказал. Рано еще. Я ведь отлично знал, что Чава курит самосад…
Лариса взяла отгул и на работу не выходила. Сидела дома. Ни с кем не хотела разговаривать. Понятное дело - крах отношений с любимым человеком. Во всей этой истории я намеревался проявить максимум тактичности, сдержанности и объективности. А дальше посмотрим.
Чава как в воду канул. Зара уже ходила к Ксении Филипповне. И была почему-то спокойна, даже усмехалась. Мне это показалось подозрительным. Уж не посвящена ли она в намерения сына? Но и с ней я не хотел говорить. Надо сначала порастрясти станичников. Уж наверняка кому-нибудь не спалось в душную субботнюю ночь. Обязательно найдется хоть один человек, вставший рано, до зари, по своим крестьянским заботам. Я хотел пойти поговорить с соседями бабы Насти, но ко мне заглянул Федя Колпаков, колхозный шофер.
- Наверное, у тебя на сберкнижке тысячи, коли ты столько времени не работал.
- Как не работал? Работал. - Федя, разодетый не по будням, расселся на стуле нога на ногу, с папироской в зубах. - Слесарил.
- Машину отремонтировал? Тормоза…
- Не знаю. Ухожу из колхоза. Так что можешь мне вернуть права с чистой совестью. Не будет ездить на твоем участке шофер Федя Колпаков.
Я вынул из сейфа права. Развернул. Шофер третьего класса.
- И куда же ты теперь, Федя Колпаков, шофер третьего класса?
- В город. А первый класс получить не задача. Книжку почитать, кое-что выучить. - Он небрежно сунул права в карман. - Еще буду министра какого-нибудь возить. А что такое шофер министра? Ближе, чем первый заместитель даже. Роднее, может быть, чем жена.
- Министры, Федя, в Москве живут. А там прописка нужна, строго очень.
- Знаем, - загадочно усмехнулся парень. - Для кого строго, а для кого…
- Женился на столичной, что ли?
- Моя дорожка тебе не подойдет. Ты человек казенный, без приказа несамостоятельный. И специальности рабочей нету.
- Я не рвусь. Мне здесь нравится.
- Оно, конечно, кто любит арбуз, а кто - свиной хрящ.
После его ухода я задумался, почему из станицы уезжала молодежь. Кадровик из Калининского облуправления внутренних дел тоже жаловался, что в области не хватает колхозников.
Может быть, у нас, в Калинине, климат не тот? Долгая зима, осенние и весенние распутицы. А тут? Теплынь больше полугода, фрукты и всякая зелень так и прет из богатой земли.
Но, с другой стороны, я знал, что Коле Катаеву предлагали переехать в Ростов на крупный завод. И он не поехал. Говорит, любит землю, ее запахи, ее чистоту и привольность степей.
Если призадуматься, мне тоже становилась дорога наша станица. Ее неспешная, но трудовая жизнь, чистенькие, выбеленные хатки, полынная даль. Правда, Бахмачеевская была довольно мала.
- Какая станица, одно название! - воскликнула Ксения Филипповна, когда я сказал ей об этом. - Вот до немцев тут действительно много народу жило. Война растрясла Бахмачеевскую. Считай, заново все пришлось ставить. Церковь, пожалуй, осталась нетронутой. С сотню хат. Кабы не было тут колхозной власти - хутор хутором. Я вот Петровичу все твержу: стройся, стройся по-шибче. Текут люди отсюда, особенно молодежь.
- Неужели он сам не понимает?
- Понимает, наверное. Конечно, строиться - дело дорогое. Но без людей все равно хуже. Надо сейчас поджаться, пояс потуже затянуть, но задержать парней и девок на земле. Земля человеческим теплом держится. Руками человека. Как сойдет с нее человек, бурьян да чертополох разрастется. Яблоню оставь без присмотра, она через несколько лет в дичка превратится. Вот так… - И без всякого перехода вдруг сказала: - А Зара ведь больше печется, как бы Лариса Аверьянова не стала ее невесткой.
Это уже интересно.
- Может быть, Денисова знает, где ее сын? - поинтересовался я, показывая, что весь мой интерес только профессиональный.
- Нет, не знает.
- А чего она радуется? Сын пропал. Его подозревают в конокрадстве…
- Уж прямо и конокрад! - покачала головой Ксения Филипповна. - А что уехал - мало ли? Для их народа - дело привычное… Вольный дух… Заре что? Лишь бы он подальше от Лариски. Я уверена, Арефа приедет с известиями, где болтается парень. У них, у цыган, беспроволочный телеграф. Что, где с кем происходит, тут же разносится от одного к другому.
- Чем Аверьянова не нравится Заре? - спросил я как можно равнодушней.
- Образованней и культурней Сергея. Вот в чем дело. О цыганах думают, ветреный народ, распутный. Ан нет. Семья у них крепкая. И вообще они держатся друг, за друга. Оттого, наверное, что их мало, а нас много. Не то что мы. Иной раз готовы соседа за мешок картошки продать. А Зара ведь нагоревалась. Ты у них был, сам видел. Полинка, старшая дочь Арефы от первого брака, ушла от мужа. Русского. Он стал изменять ей. Она, недолга, собрала ребятишек - и к отцу. Как ни худо без мужика, а в обиде жить не желает. Зара и смекнула: что Сергея ждет? Аверьянова, выходит, учить его будет, помыкать, как ей взбредет в голову - так и ворочайся. А там, глядишь, первая страсть пройдет, еще бросит его. Вот как Зара думает. Ну и еще обычаи всякие. Например, цыганке грех на коня сесть. А брюки надеть - и не скажи! Лариска по всем статьям не подходит. Если в семье мужик не голова, не может, как надо, образумить кнутом - дело пропащее. Неужто Аверьянова даст себя держать в подчинении?
Я вдруг так живо представил себе, как Сергей замахивается на Ларису, что вздрогнул, будто на моем теле остался горящий рубец от кнута.
- Арефа что, бьет Зару? - спросил я.
- Не за что. Хотя… - Ксения Филипповна улыбнулась. - Потешная история. Я ведь сама, грешница, осрамилась тоже. Так и быть, расскажу. Лет пятнадцать назад или двенадцать, точно не помню. С трикотажем тогда плохо было. А тут подвернулась кофточка. Конечно, с рук. Зара присоветовала. Одна ее знакомая приехала из Прибалтики… Тут вскоре в область на совещание пять человек из колхоза вызвали. У всех кофточки одинаковые, с одних рук куплены. Форсим, задаемся. У городских нету такой красы. И надо было случиться… Как полагается, в областном театре - торжественное закрытие совещания, а после - концерт. Начальство большое. Из ЦК даже кто-то. Мы из гостиницы пешком пошли. А туг дождь. Не очень чтобы сильный. Чуть замочил. Гляжу я на своих бабенок, матушки мои! Как узоры были яркие на кофточках, с них прямо полосами краска и потекла. Юбки, чулки, туфли - все как у …клоуна. А они на меня пальцем показывают. Я-то, не лучше. Смех и грех. Им ничего, могут в гостинице отсидеться. А мне - в президиум. Не оправдаешься. Что делать, хоть Лазаря пой. Воротились в номер. Не говорю уже, что на прохожих стыдились глаза поднять. И главное - переодеться не во что… Собрали с миру по нитке: у одной юбку, у другой чулки, у третьей туфли. Одним словом, нарядили меня. Едва успела к началу. Воротилась в станицу. Бабы мои, конечно, растрезвонили. Ну, до Арефы дошло. Поучил он Зару, ох поучил. Другого раза, правда, не припомню. Не знаю, имела Зара с этого дела процент или нет, не знаю. Только после этого Арефа отваживает от наших мест своих нечестных соплеменников.
Из этого разговора я вынес одно: у Ларисы с Сергеем все было куда серьезней, чем я предполагал. Значит, моим союзником невольно оказывалась Зара.
Сейчас, видимо, разыгрывалось основное действие в отношениях Ларисы и Чавы. Возможно, это был разрыв. Если бы…
16
Официально дело о пропаже Маркиза еще заведено не было, но я решил на свой страх и риск провести проверку кое-каких фактов.
Прежде всего - окурок, найденный во дворе Ларисы. На обгоревшем клочке бумаги можно было явственно различить три буквы крупного газетного шрифта "ЕЛЯ", оканчивающиеся кавычками. И цифру 21. Тут гадать долго не приходилось - бумагу для самокрутки оторвали от "Недели". Цифра 21 означала порядковый номер выпуска. Значит, этот номер относился к началу июня.
Таким образом, следовало выяснить, кто в Бахмачеевской получает "Неделю".
Я отправился в библиотеку. По случаю болезни Ларисы там управлялась одна Раиса Семеновна, пенсионерка, проработавшая библиотекаршей более двадцати лет и даже теперь частенько приходившая помогать девушке. Я как-то разговаривал с Раисой Семеновной. У меня сложилось странное впечатление. Книги она любила до самозабвения. Оборванный корешок или вырванную страницу воспринимала как рану на своем теле. Но само чтение, видимо, ее не очень увлекало, хотя биографии писателей знала отлично. Это можно было почувствовать, когда мы заспорили о Хемингуэе. Его жизнь, по ее словам, куда интереснее произведений. Мне показалось, что Раиса Семеновна прочла только "Старик и море".
У меня же никогда не было интереса к биографиям писателей, за что приходилось страдать в школе. Учительница так оценивала мои ответы: "Знание произведений - "отлично", знание жизни и идейно-художественных взглядов автора-тройка с большой натяжкой. Так и быть, Кичатов, ставлю "хорошо". Но в следующий раз прошу обратить внимание на идейно-художественные взгляды писателя. Ведь это самое главное. Без этого вы заблудитесь в океане, который называется литературой. Вы не сможете дать должной оценки своим чувствам я определить идейно-эмоциональное воздействие того или иного произведения на вас".
В девятом классе я решил убедить учительницу, что умею определять это самое воздействие, и в сочинении на тему "Почему я люблю Маяковского" попытался доказать, - "Почему я не люблю Маяковского".
Уже название моей работы вызвало бурю гнева учительницы. Она поставила мне жирную двойку, несмотря на то, что грамматическая ошибка была всего одна. Эта история докатилась до районо. И там заварилась каша. Тогда моим сочинением занялись в облоно. Спасло меня, что кто-то вспомнил определение Ленина, которое он дал творчеству поэта. Я доказывал почти то же самое. Оценку за сочинение изменили, и я перешел в десятый класс без переэкзаменовки. На мое счастье, учительница уехала в другой город, и на следующий год в школе я имел по литературе хроническую пятерку. Новый учитель ценил любовь к литературе, а не к биографиям…
Всего этого я, конечно, Раисе Семеновне не сказал: у нее сложились свои твердые убеждения. Помимо общественной работы в библиотеке, она который год была уполномоченным по подписке на газеты и журналы. И, разумеется, точно знала, кто что получает в станице.
Когда я зашел, Раиса Семеновна с грустью показала на небольшую комнату библиотеки, заваленную, помимо книг, коробками, глиняной и деревянной посудой, разной утварью, которую уже успели собрать Лариса и ее актив для музея.
- Вот как мы относимся к полезному и нужному начинанию! - со вздохом произнесла библиотекарь-общественница. - Хоть жалобу пиши в районный отдел культуры. Да стыдно. Выходит, сами на себя жалуемся.
- При мне же Нассонов обещал на заседании исполкома сельсовета выделить комнату. Не выделил?
- Что значит выделить? Освободить! Это наша комната. Законная. Да никак не займем. Летом в ней доверху мешки с удобрениями. Только увезут удобрения, тут же складывают жмых. Кончается жмых, глядишь - концентраты подоспели, хранить негде. Опять к нам, в библиотеку.
- А председатель?
- Накричал на Ларису так, что девушка расплакалась. Вот мы и отучаем людей проявлять инициативу. Недаром говорят - не проявляй инициативу, а то отдуваться придется тебе же…
Я спросил у нее, кто из бахмачеевцев выписывает "Неделю".
- Подписались бы многие, да лимит маленький. Всего два экземпляра. Один получает Нассонов, другой - Ракитина.
- И все?
- Мы получаем в библиотеку один экземпляр. Но это по другому лимиту…
То, что Ксения Филипповна получает "Неделю", я знал. Она всегда предлагала ее мне почитать. И журнал "Советы депутатов трудящихся". Значит, работы мне не очень много. Моя хозяйка исключается. Остается председатель колхоза и библиотечная подшивка.
Раиса Семеновна достала пухлую папку с номерами за этот год. И по мере того, как я ее листал, лицо пенсионерки все больше хмурилось. Не хватало по крайней мере пяти газет. В том числе - двадцать первого номера.
Библиотекарь-общественница сокрушенно вздыхала:
- Наверное, Лариса Владимировна забыла подшить. - Раиса Семеновна просмотрела все полки с журналами и газетами, ящики письменного стола, но недостающих номеров нигде не было. - Странно, Лариса Владимировна - такой аккуратный человек… Я помню, она как-то брала "Неделю" домой. Наверное, забыла принести… Сами понимаете, молодость. А так она энергичная, начитанная, хорошо знает работу… - Она словно давала характеристику Ларисы официальному лицу.
Я подумал, что у Ларисы газету мог попросить Чава. И использовать на самокрутки. Он, как многие здешние куряки, предпочитал самосад.
Мы разговорились с общественной библиотекаршей о том, много ли читают в Бахмачеевской. Она пододвинула мне деревянный ящичек с абонементными карточками.
Я выбрал наугад абонемент Коли Катаева. Она вся была испещрена названиями книг: "Теоретическая механика", "Применение пластмасс в тракторном машиностроении", "Основы расчетов упругих оболочек"… Оказывается, наш секретарь прочно теоретически подкован.
- Вы на обороте посмотрите, - подсказала Раиса Семеновна, заглядывая через плечо. - Товарищ Катаев ведь еще и комсомольский вожак.
Я перевернул карточку: "Марш ударных бригад", "Товарищ комсомол", "Комсомольцы идут в атаку"…
Порывшись в ящичке, я натолкнулся на фамилию "Самсонова". Так это же хозяйка Ларисы, бабка Настя!
Я поднял глаза на Раису Семеновну. Та скромно потупилась: вот, мол, какие у нас дела, даже старухи читают.
Интересно, чем увлекается бабка Настя? "Беседы о религии. Блуждающие души", "В век искушений". Но одна книга заставила меня прямо-таки поразиться: "Эволюция современного католицизма"… Я пристально посмотрел на библиотекаршу-общественницу. Раиса Семеновна невозмутимо сказала:
- У каждого свои вкусы…
И все-таки во мне зародилось какое-то сомнение, хотя я знал, что Ларисина хозяйка действительно в церковь не ходит и никаких обрядов не справляет…