Она не кричала, не ругалась. Она страдала тихо и упорно, как от скрытой тяжелой болезни. И не бросалась с лихорадочной любовью на нас с Алешкой, чтобы облегчить свою боль. Она сильная, моя мать.
Я не знаю, переживал ли отец. Иногда казалось, что да, переживал. Но тогда разве можно было снова окунаться в это состояние?
Наверное, от матери у меня неприязнь к алкоголю.
Лишь одна бабушка как-то сдерживала дурное влечение отца.
Но ее не стало…
Я сидел, облокотившись на стол. У меня затекло все тело. В голову иногда заползали призрачные сновидения, но тут же улетучивались при каждом резком скрипе диванных пружин.
Герасимова снова стал бить озноб. Во мне проснулась жалость. Может, я видел в нем другого человека, моего отца? Не решаясь сбегать домой за одеялом и не найдя ничего другого под рукой, я укрыл его сложенной вдвое суконной скатертью со стола.
Часа в три он притих. Я развязал ему руки. И вздремнул сам.
Часов в пять я проснулся оттого, что он сидел на диване и смотрел прямо на меня. Взлохмаченный, с синим, отекшим лицом.
Было уже светло. Тот час, когда серый кисель света без теней и оттенков заполняет все вокруг.
- Голова трещит, - прохрипел Митька. - Опохмелиться бы…
Я молча налил ему стакан воды из графина. Он выпил ее всю судорожными глотками. Махнул рукой и снова повалился на диван, подбирая под себя ногами короткую скатерть и сворачиваясь в калачик.
Окончательно я проснулся часов в семь. Что-то подтолкнуло меня. Я открыл глаза. Комнату самым краешком коснулось солнце. Но этого было достаточно, чтобы вся ночь улетела бог знает куда.
Я смотрел на спокойно вытянувшегося Митьку. Его ноги вылезли из-под скатерти. У меня было такое ощущение, что я врач, переживший у постели больного опасный кризис его болезни.
Я подошел к нему и потряс за плечо.
- Вставай.
Но он лежал неподвижно. Так неподвижно, что у меня у самого, казалось, остановилось сердце…
Что было потом?
Потом все было как в страшном сне, который не помнится целиком, а приходит на ум отдельными, самыми болезненными кусками. Таким и осталось у меня в памяти то утро.
Я даже поначалу не сообразил, что случилось. А когда до меня дошло, почему Герасимов так неподвижен, почему так спокойно его одутловатое лицо, я зачем-то первым делом позвонил Ксении Филипповне. И уж затем только вызвал врача.
И стали появляться люди - Ракитина, Нассонов, парторг, Катаев… и еще кто-то. Люди, имен и лиц которых я не помню, смотревшие через окно на покрытое скатертью тело.
Сколько прошло времени, пока не приехал начальник РОВДа майор Мягкенький, следователь прокуратуры и судмедэксперт, не знаю.
Помню только причитания Митькиной жены, которые отдавались в душе такой болью и безысходностью, что я был готов бежать хоть на край света, лишь бы не слышать их.
Потом мы сидели со следователем райпрокуратуры в кабинете у Ксении Филипповны. До мельчайших подробностей застряло в моей голове, как он спокойно стал заполнять протокол допроса - фамилия, имя, отчество - и время от времени сгибал и разгибал скрепку.
Я смотрел на его ровный, отчетливый почерк, отмечал про себя профессиональную неторопливость и обстоятельность, с которой он вел допрос, а в голове у меня проносилось: ну вот и полетела прахом вся моя жизнь и служба. Осталось только появиться "черному ворону", потом КПЗ, и закрутится машина…
Когда следователь закончил, в кабинете появился майор Мягкенький с судмедэкспертом. Начальник райотдела, как мне показалось, старался на меня не смотреть.
Судмедэксперт, с редкой седой шевелюрой, в коломянковом пиджаке, засыпанном пеплом и крошками табака, вертел в прокуренных пальцах потухший окурок.
- Наружных повреждений нет… По всей видимости, смерть наступила этак часа четыре с половиной назад. А сивухой до сих пор несет! Такого вскрывать - хуже нет! - Он посмотрел на меня и, усмехнувшись, покачал головой: - Ему не воды надо было, а граммов сто пятьдесят. Тогда, может быть… - Он развел руками. - Абстиненция. - Незнакомое слово камнем опустилось в сознание. - Вот тебе, бабушка, и троицын день… - закончил судмедэксперт и закурил новую папиросу.
- Что, теперь прикажешь в вытрезвителях водку держать? - хмуро произнес майор.
- И селедочку с луком, - усмехнулся следователь. Мягкенький, озабоченно вздохнув, сказал мне:
- Нечего тебе пока тут маяться. Поехали…
И мы пошли через толпу расступившихся станичников - майор, судмедэксперт и я.
Следователь остался в станице.
Я шел, никого не видя, не различая и не выделяя из общей массы.
И как хлыст по лицу, обожгли слова какой-то старушки:
- За что человека сгубили, ироды, да еще в божий день?..
Я увидел, как у майора свело скулы.
Уже в машине, на дороге, далеко от хаты сельсовета, где в моей комнате лежал утихший навсегда Герасимов, когда мимо нас промчалась машина из морга, начальник райотдела сказал в сердцах:
- Дернул же тебя черт забрать его в свой кабинет! Я ничего не ответил. Неужели и он думает, что я виноват? Но в чем? Почему смерть Митьки лежит на мне?
Может быть, я действительно сделал что-то не так? А с другой стороны, не забери я его к себе, могло ведь случиться еще страшнее.
Вдруг подумалось, смогу ли я доказать следователю, что невиновен, поверят ли мне, если расскажу все как было?
В райотделе, в Краснопартизанске, только и говорили о ЧП в станице. Майор Мягкенький собрал руководящий состав, и они заперлись о чем-то совещаться. Я сидел в дежурной комнате, где по случаю понедельника было много народу, и меня, слава богу, никто не тревожил, и еще и еще раз перебирал в уме события ночи.
Может быть, я что-нибудь сделал Митьке, когда боролся с ним в хате? Мы катались по полу, как сцепившиеся звери, бились о ножки стола, о комод… Ведь что стоит человеческая жизнь? Попади нечаянно в висок и - крышка… У меня у самого до сих пор ныл затылок, на котором бугрилась здоровенная шишка.
От всех этих мыслей меня бросало то в жар, то в холод…
Дежурный по отделу, старший лейтенант, кидал на меня любопытные взгляды. Было видно, что ему очень хотелось расспросить меня о случившемся. Но у него не было ни одной свободной минуты. Люди шли и шли.
Неожиданно он обратился ко мне:
- Кичатов, звонила секретарь прокуратуры, просят зайти к прокурору…
Я шел в райпрокуратуру, ноги были налиты свинцом, а в сердце вдруг образовалась пустота. Сейчас мне прикажут сдать оружие, документы, ремень… Снимут погоны… Ну что ж, будь что будет…
Нашего райпрокурора я видел до этого всего один раз. Женщина лет сорока, в темном костюме, в кофточке, с накрахмаленными воротничком и манжетами, которая удивила меня своей белизной в этом краю, где непрестанно дуют ветры и от серой пыли никуда не денешься. Я всегда был вынужден носить с собой бархотку, чтобы мои туфли имели приличный вид.
В кабинете прокурора сидела посетительница лет тридцати.
Прокурор встретила меня, словно ничего не произошло. Представила молодой женщине, фамилия которой была Юрлова, попросила ее выслушать и, если понадобится, подкинуть в Бахмачеевскую.
Я машинально кивал головой и поддакивал.
Может быть, меня нагружают делом, чтобы я не болтался просто так?
Совершенно сбитый с толку, я пропустил вперед себя Юрлову, которая оказалась выше меня на полголовы, и прошел с ней в пустую приемную.
Мы сели на диван.
- В моем распоряжении всего один день. Завтра я должна уехать, - сказала она категорически. - Вы, конечно, поможете мне добраться до Бахмачеевской?
Модно одетая дама критически оглядела мою мальчишескую физиономию и погоны с одной звездочкой.
Я пожал плечами. Откуда я мог знать, что ждет меня через час.
- Ну и порядки! Только бы спихнуть человека…
- Могу проводить вас до автобуса, - спохватился я.
- Ближайший - только вечером.
- На попутной, - предложил я. - Тоже можно посодействовать.
- В грузовике? - усмехнулась она. - К сожалению… - Она показала на свое платье: - В такой одежде по нашим пыльным дорогам не разъездишься.
- И легковые иногда ходят. Она что-то прикинула.
- Лучше подожду автобуса.
- А дело какое у вас?
Юрлова открыла удлиненную лакированную сумочку с замком под червленое серебро и достала сложенный вчетверо лист бумаги.
- Вот…
Я долго читал ее заявление. Мой мозг был не в состоянии связать какого-то Юрлова Игоря Константиновича, присылавшего ей мало денег на сына, с тем, что ждало меня впереди.
Кто же у нас в станице Юрлов?
Я с трудом сформулировал свою мысль:
- А вы сделайте как все - подайте в суд. И по исполнительному листу будете получать столько, сколько положено по закону.
- Спасибо, - сказала она. - Это мне известно.
- Он же не уклоняется… Вот если бы он уклонялся, прятался, тогда это было бы нашей обязанностью - найти его. А сумму алиментов определяет народный суд. Если вы не можете договориться…
Юрлова посмотрела на меня с удивлением. Я сам чувствовал, что произвожу, наверное, впечатление не совсем нормального человека.
- Какой суд? Что вы такое говорите? - всплеснула она руками. - Зачем мне суд? Если бы он был такой, как все…
- А какой он? - удивился я.
- Отец ваш…
Что за чертовщина, при чем тут мой отец?
- Священник…
- Отец Леонтий?! Она кивнула.
Эта новость встряхнула меня. Я стал соображать отчетливей.
- И сколько он вам, значит, присылает?
- Не мне, - вздохнула она, - сыну… Двадцать пять.
- А получает в месяц?
- Что-то около ста пятидесяти.
- Мало присылает, действительно…
- Видите ли, он уверяет, что у них налоги какие-то другие. - Она неожиданно для меня смутилась. - Он, то есть Юрлов, писал, что получает на руки мало. Вот и попробуй разберись во всем этом…
Я с ними, церковными, никогда дела не имел. И прямо сказал об этом:
- Не знаю, как там у них с зарплатой. Давайте встретимся перед отходом автобуса. Попробую кое-что узнать.
- А где я вас буду искать? - спросила она, опять раздражаясь.
- Или здесь, или в райотделе внутренних дел. - На языке вертелось: "Может быть, в КПЗ". Но только вздохнул.
- А спросить кого?
- Кичатова.
- Запомню… - Она поднялась.
Мы расстались. А я обрадовался: слава богу, есть какое-то дело. Но куда мне обращаться, я, честно говоря, не знал. Значит, надо спросить в РОВДе. И вообще попытаться узнать, что меня ожидает.
Я пошел к майору. Совещание у него закончилось. Все разошлись. Мягкенький посоветовал:
- Загляни сначала в райфо. Там все разъяснят. Ну, а за дополнительными сведениями, если они понадобятся, можешь сходить к преподобному. Это районное начальство вашего отца Леонтия.
О ЧП - ни слова.
В приемной начальника отдела я неожиданно столкнулся с бабой Верой, той самой, у которой была корова Бабочка… Знала бы она, какие у меня неприятности!
Чистенькая, наглаженная Крайнова смиренно ожидала, когда можно будет зайти к майору. Возле нее, плечом подпирая стену, стоял подросток, угрюмо созерцая свои длинные, нескладные мосластые руки.
Крайнова, увидев меня, поклонилась:
- Здравствуйте, товарищ участковый.
Бывать в подобных учреждениях ей, видимо, приходилось не часто. И мне она обрадовалась, как своему.
- По какому делу? - спросил я. Меня обуяла жажда деятельности, единственное, что спасало от тягостных дум. - Может быть, помощь какая-нибудь требуется?
- Благодарю. Спасибочки, - еще раз поклонилась она. - Вот за горемычным пришла, - кивнула старушка на подростка. - Внучок мой, Славка.
Парнишка глянул на меня виновато из-под челки, наискось закрывавшей ему лоб.
- Набедокурил что?
- Из бегов вернули… - вздохнула баба Вера.
И тут я обратил внимание на старенький, видавший виды рюкзак в углу приемной.
Из двери выглянул Мягкенький.
- Заходите, Вера Николаевна. И ты, Миклухо-Маклай… - поманил он паренька.
Славка, подхватив свою поклажу, двинулся вслед за бабкой.
Пропустив их к себе, майор крикнул мне вдогонку:
- Кичатов, после райфо зайди ко мне.
- Слушаюсь, товарищ майор.
Решительно, сегодня мне не дадут киснуть без дела.
С отцом Леонтием, то есть Юрловым Игорем Константиновичем, каким он являлся в миру, история действительно была непростая.
По справке, выданной церковным советом и подписанной старостой, выходило, что он получал около ста пятидесяти рублей. Райфинотдел взимал налог почти половину этой суммы…
- Так как же с него брать алименты? - недоумевал я.
- Двадцать пять процентов, как со всех, - сказал заведующий райфо.
- Исходя из какой суммы - за вычетом налога или без?
- Как со всех - без вычета!
- Да, но у всех подоходный налог всего шесть процентов!
Начальник райфо глянул на меня поверх очков:
- А что вы за него печетесь? Он заводил детей сам, сам разводился… По одежке протягивай ножки.
- Как же получается? - горячился я. - Вы у него взимаете, допустим, семьдесят рублей в месяц и еще алименты тридцать пять рублей. И остается у него около сорока рублей. Есть же человеку надо?!
- У них много постов. - Начальник райфо придвинул к себе счеты. - Великий пост в среднем сорок пять дней, петров пост - двадцать дней, успенский пост - пятнадцать дней, рождественский, он же Филиппов, - сорок дней. Итого - сто двадцать дней. Это только многодневные посты. А еще каждая среда и пятница в течение года, за исключением, правда, святок и сплошных седьмиц. - Он быстро перебрасывал костяшки. - Та-ак… Еще два поста: в день воздвижения креста господня и усекновения главы Иоанна Предтечи. Почти половина года - растительная пища. Между прочим, врачи пишут, очень полезно для здоровья. Далее… Живет он, считайте, в деревне. Имеет приусадебный участок. Жена, опять же, работает. Рублей сто приносит.
- Здорово их механику знаете, - вздохнул я.
- Тридцать лет, поди, с тещей живу. И не помню, чтобы пропустила хоть один пост…
Потом я снова пошел в прокуратуру. Выяснять - так выяснять до конца.
Райпрокурор куда-то спешила.
- Церковь у нас отделена от государства, не так ли, товарищ младший лейтенант?
- Так.
- Стало быть, доходы у нее частные. Не буду говорить, трудовые или нет. Человек все-таки трудится. А с частников у нас налог большой. Тут уж ничего не поделаешь. Не бойтесь, ваш батюшка с голоду не помрет. Прихожане, помимо денег, натурой несут: яйца, молоко, сало, масло, птицу. Какие крестины или отпевание без подношений? У нас, знаете, еще многих захребетников кормят. Русский народ - он добрый…
Выходило так, что я ничем не мог помочь Юрловой. Вернее, ничего нового не узнал.
Когда я рассказал обо всем майору Мягкенькому, в первый раз за весь день лицо его посветлело.
- Постов много, говоришь?.. - улыбнулся он. - Да, здорово наш финансист подсчитал. Ну бог с ними, с попами. А тебе вот еще какое дело. На твой участок направлен проживать Вячеслав Крайнов. К бабушке, стало быть. Ты их видел…
- Так точно, товарищ майор. Крайневу я знаю. Пенсионерка. Муж ее тоже пенсионер. Коммунист…
- Постой, не долдонь. Вячеслав Крайнов был дважды задержан в поездах дальнего следования. На восток двигался. В Сибирь. Романтика, понимаешь, одолела. Парнишка, еще и пятнадцати нет. В город с родителями перебрался шесть лет назад. А город на иного влияет… Один раз задержали в поезде целой компанией. Вернули родителям. Теперь - рецидив. Ну и мелкая кража. В колонию его - жалко. Испортится вконец. А украл с голодухи. Проводники на поездах, подлецы, что делают: берут у таких, как он, последнюю пятерку и езжай, куда хочешь, хоть на край света. Не думают, что у пацанов шиш в кармане остается. А ехать надо пять-шесть суток… Вот и воруют. Короче, хлопца сняли с поезда, а он назвал адрес своей бабки. Может, испугался, что отец снимет ему штаны и взгреет как следует. Родителям сообщили по телефону. Крайнову-старуху вызвали. Они промеж собой решили, чтобы этот самый Миклухо-Маклай пожил в деревне, подальше от дружков. Да и сам задержанный говорит, что хочет жить у бабки. А тебе задание - присмотреть за ним. Найди кого-нибудь постарше его, из комсомольцев. Что называется, настоящего общественного воспитателя. Чтобы занялся с ним. Потом утвердим, все как полагается. Задание ясно?
- Так точно, товарищ майор.
Уже в конце рабочего дня я встретился в РОВДе со следователем райпрокуратуры, который вернулся из Бахмачеевской. Он посмотрел на меня с нескрываемым любопытством и покачал головой:
- Повезло тебе, Кичатов. В рубашке родился… Двенадцатый калибр. С такого расстояния он размозжил бы тебе голову, как перезрелый арбуз… (Я даже сначала не понял, о чем он говорит, потому что Митькина смерть как-то заслонила события, приведшие его в мой кабинет.) Завтра часиков в одиннадцать зайди ко мне. Продолжим разговор…
Я решил сегодня в Бахмачеевскую не возвращаться. Все равно утром надо быть здесь. Завтра же должно состояться вскрытие. Что оно покажет? А если предварительное заключение судмедэксперта, что Герасимов умер с перепоя, не подтвердится?
Но об этом не хотелось думать. Я вообще не мог уже думать и соображать. И так намотался за весь день от прокуратуры в РОВД, из РОВДа в прокуратуру…
Хотя меня и приглашали ночевать к себе сотрудники райотдела, я заказал номер в гостинице "Маныч".
Около гостиницы я встретил Юрлову.
Выслушав меня, она поблагодарила за хлопоты и больше ничего не сказала. В Бахмачеевскую ехать раздумала. Какая-то она была тихая, задумчивая и показалась мне странной.
Это же надо - тащиться за тысячу километров из Москвы, морочить голову райпрокурору, милиции, выслушать то, что сама прекрасно знала, и уехать, ничего не предприняв!
Гостиница "Маныч" еще пахла краской, мебельным лаком и бетонной сыростью.
Я купил талон на переговоры с Калинином, заказал нашу квартиру и попросил дежурную разбудить меня в десять вечера. В номере телефона не было.
Я повалился в постель, и тяжелый сон бросил меня в какую-то бездну. Я совершенно отчетливо понимал, что сплю, что вихрь образов и нелепиц мне только снится, и сознание этого мешало и раздражало.
Но и это мое полузабытье было разрушено. Кто-то прямо над ухом громко и отчетливо произнес: "Ватерлоо".
От этого слова оборвалась тягучая вереница сновидений.
Откуда, почему это слово? Кто его произнес?
В памяти возник растрепанный школьный учебник истории. Битва при Ватерлоо.
Вспомнил! Афиша на кинотеатре. Фильм "Битва при Ватерлоо".
В номере было совсем темно, одиноко, тоскливо. Только я осознал это, как постучала дежурная:
- Калинин!
В трубке отчетливо звучал взволнованный, чуть срывающийся голос Алешки:
- Димочка, Димчик! Это ты?
- Я, я.
- Как ты там?..
- Хорошо. А ты как?
- У нас все нормально. А у тебя?
- Все в порядке.
Когда истекли заказанные три минуты, я вдруг обнаружил, что ничего не узнал. И сам не рассказал ничего.