Он повернулся к толпе, выставил вперед рук с наганом. Толпа подалась, выкрикивавший брань великан исчез за чужими спинами. Клешков выматерился, и тут же перед ним заплясал конь Иншакова.
- Прошляпил, раззява?! - Иншаков замахнулся плетью, Клешков отскочил. - Под трибунал! - кричал, наезжая на него конем, Иншаков. - Под трибунал пойдешь, зараза.
У Клешкова от обиды и злости свело скулы.
Гуляев высунулся из окна. Не веря своим глазам, смотрел вниз, во двор: по выгоревшей траве по направлению к каменному сараю, где держали арестованных, брел в распоясанной косоворотке, обритый наголо человек, странно похожий на Клешкова. За ним, старательно вынося штык, вышагивал парнишка-конвоир.
- Саня! - крикнул Гуляев, все еще не веря.
Спина узника дрогнула, он на ходу оглянулся, махнул Гуляеву рукой и побрел дальше.
Клешков! За что?!
Первой мыслью было - выручить. Бежать к Иншакову, к Бубничу…
Скрипнула дверь. Гуляев обернулся. Вошел спокойно сел за его стол Иншаков.
- Товарищ начальник, - шагнул к нему Гуляев, - я сейчас…
- И я сейчас! - перебил Иншаков и замолчал. Одутловатое лицо его будто враз постарело - под глазами трещинки морщинок, даже короткий задорный нос не веселил.
- Вот что, Гуляй, - сказал Иншаков после недолгого молчания, - как там у тебя с ограблением кооперации?
- Пока ничего конкретного.
- Бросай. Не до нее. Берись за склады. Там, правда, Бубнич сидит, но он просит прибавить от милиции кого-нибудь.
- А с кооперацией?
- Отложим. Тут, понимаешь, какое дело? Вдарили нас под самый поддых. Ловко сработали, гады. Склады-то полуэктовские - последнее наше добро. И то, почитай, не наше. Отослать мы этот хлебушек должны были. Да Харьков до лучшей поры разрешил самим пользоваться. Теперь выхода нет: будем реквизировать у буржуев. А тех мы недавно и так трясли. Теперь ежели не вытянем у них крупно продуктов, рабочий нам такого не простит. - Он помолчал. - Дела мутные… Да тут еще Сякин с его эскадронцами. Лучше бы его напрочь не было, понимаешь?! - закончил Иншаков с ожесточением.
- Товарищ начальник, - сказал Гуляев, - я займусь полуэктовскими лабазами. Только можно ведь туда Клешкова бросить! Я бы тогда кооперацию довел до конца.
- Про Клешкова забудь, - вставая, отчеканил начальник. - Клешковым трибунал занялся.
- За что? - изумленно спросил Гуляев.
- За дело, - бросил Иншаков. - А твое дело - сторона.
Гуляев вошел в обгорелый лабаз, где в углу за досчатым столом сидел на деревянной скамье Бубнич. Неподалеку от них отлого поднималась гора зерна. От нее шел запах гнильцы и духоты.
Бубнич невидяще посмотрел на Гуляева и снова уставился перед собой. Лобастое крючконосое лицо уполномоченного ЧК было угрюмо.
- Иншаков прислал? - спросил он своим скрипучим голосом.
- Иншаков.
- Садись. - Бубнич подвинулся на скамье. - Видел убитых?
Гуляев кивнул.
- Что об этом думаешь?
- Похоже, взяли их всех вместе.
- Думаешь, ребята были в будке?
- Похоже на это.
- Сякинские хлопцы, конечно, подраспустились. Но вояки они опытные, сплошь из госпиталей… Что-то не верится, чтобы они могли бросить посты и так запросто отправиться отдыхать.
- Тогда бы их не взяли, как кур. Семь человек! Едва ли нападающих было больше. И ни выстрела, ни крика…
- Соседи говорят, что вскрики они слышали. - Это уже, когда их рубили.
- По всему видно: работал батька Хрен. Но вот, как он провел свою сволочь сквозь патрули, как разузнал, что, где и как - вот вопрос…
- В городе, видимо, действует подпольная организация, - сказал Гуляев. - И ограбление складов потребкооперации тоже не просто грабеж. Опять все искусно, профессионально.
- Да, - сказал Бубнич, - подпольщина - это сейчас главная забота. Мы тут кое-какие меры приняли… Но что делать с поджигателями? Обратились на маслозавод, к ребятам с мельницы, в ячейки, просили сообщать любые слухи, которые дойдут до них об этом факте. На счету каждый человек.
- Товарищ уполномоченный, - воспользовался поводом Гуляев и прямо взглянул в суженные жесткие глаза Бубнича, - людей так мало, а они за пустяк трибуналом расплачиваются.
- Ты это о чем? - спросил Бубнич.
- Я про Саньку Клешкова. Сгорел там один амбар, а он его охранял… Ну вы же видели, какая обстановка была. Обыватель набежал. Тут можно было не уследить.
- В революции, товарищ, надо уметь за всем уследить, - резко ответил Бубнич. - А тот, кто не дюж, пусть за этот гуж не берется.
Гуляев опустил голову. Конечно, Санька был виноват. Но это же Санька!
- Санька, товарищ Бубнич, - сказал он медленно, - никогда своей жизни не щадил. За революцию! Если мы таких парней шлепать будем, тогда уж не знаю.
- Ладно, - сказал Бубнич, внезапно улыбнувшись, - товарища любишь - это правильно. Ты за Клешкова не беспокойся, все будет по справедливости… А задание тебе такое. Придумай что-нибудь сам, любым способом проникни к сякинцам, повертись там, - он встал и прошел к двери лабаза, - послушай, что они обо всем говорят. - Он выглянул в дверь и повернулся к Гуляеву. - А ну, лезь в зерно. Затаись!
Гуляев, зачерпывая в краги зерно, проваливаясь по пояс, влез на самую вершину груды и лег там в тени. Ему был виден края лабаза, где стоял стол Бубнича. Уполномоченный ЧК сидел за столом и что-то писал.
С грохотом отлетела дверь. Вошел и встал в проеме рослый человек в папахе. Он стоял спиной к свету и Гуляев не видел его лица. Потом человек двинулся к Бубничу и в тусклом свете из окон стал виден весь: в офицерской бекеше, перекрещенной ремнями, в белой папахе, в красных галифе и сапогах бутылками. Шашка билась и вызвякивала, кобура маузера хлопала по бедру, зябкий осенний свет плавился на смуглом лице с мулатским придавленным носом и белесым чубом на лбу.
- Ша, - сказал человек, останавливаясь перед Бубничем, - ша, комиссар! Увожу своих ребят резать бандитву в поле! Они мне втрое заплатят.
Бубнич ждал, пока оборвется этот низковатый хриплый голос, потом взглянул в окошко.
- Садись, - сказал он, и Сякин, оглядевшись, сел прямо на зерно. - Комэск красной рабочей и крестьянской армии, товарищ Сякин, - сказал Бубнич, - на что ты жалуешься?
Сякин вскочил и плетью, зажатой в руке, ударил себя по колену.
- А ты не знаешь, на шо жалоблюсь? Семерых ребят моих срубали, а ты спрашиваешь!
- Ты, Сякин, из Сибири?
- Кубанский, - сказал Сякин, - ты мне шнифты паром не забивай, комиссар. Говори: будет такой приказ идти на банду, иль мы сами махнем.
- Комэск, товарищ Сякин, - сказал Бубнич, - ребят твоих срубали, потому что в твоем эскадроне нет никакой дисциплины, потому что ты с бойцами запанибрата и ищешь дешевого авторитета. Они ж не охрану несли, товарищ комэск, они ж пили в будке, их там и накрыли.
- Кто? - крикнул Сякин. - Покажи, кто! По жилке раздерем!
- Это ты должен был знать - кто, - встал Бубнич. - И учти, Сякин, момент тяжелый. В уезде плохо, в городе народ волнуется, потому что ты - понял? - ты не уберег складов, где было все наше продовольствие. Мы еще продолжим этот разговор на исполкоме.
- А! - махнул рукой Сякин, поворачиваясь к выходу. - Продолжай хучь у самого господа бога, которого нонче отменили. Я тебе, комиссар, говорю так: либо выступаем, ни грамма не медля, банду резать, либо я вам не товарищ! Все!
Четко прозвенев шпорами, он вышел и грохнул дверью.
Гуляев спустился вниз.
- Вот какова обстановка, - сказал, подрагивая желваками, Бубнич, - вот наша опора. Эскадрон единственная реальная военная сила в уезде. А какова она - эта сила? Почти те же бандиты.
- Его надо арестовать, - сказал Гуляев, - то бузу разведет.
- Это для дураков, - скачал Бубнич. - Арестуй его - эскадрон весь уйдет к Хрену. С ними надо ладить. Пока ладить. Этот анархиствующий казачок, кстати, на фронте был на месте. Не обратил внимание на его оружие? Почетное. Врага рубал без жалости… Нет, к Сякину нужен подход. И что делается в эскадроне, надо знать. Это тебе задание на сегодня. А завтра с утра найдешь меня здесь же, доложишь… И грабителей мы будем искать по-иному… Пока.
Прежде всего надо было переодеться. Cepое в талию пальто и краги - вытертые до рыжинки - все же сильно примелькались в городке. Гуляев почти бегом пустился к Полуэктовым Открыл своим ключом дверь веранды, чувствуя молодую легкость в ногах, одним махом взлетел по лестнице и остановился. Дверь его комнаты была открыта. Он неслышно ступил туда и легкая тень метнулась к окну. Он безотчетно выхватил из кардана наган, шепнул:
- Стой!
Тень остановилась. Теперь в проеме окна обозначился женский силуэт с высокой талией и округленными бедрами. Гуляев сунул в карман револьвер, хотел было спросить хозяйскую племянницу, что она делает тут, но вспомнил, что сам приглашал ее заходить к нему. Она стояла, замерев, с прижатыми к груди ладонями, и он насторожась, обшарил глазами комнату. Все было на месте. Женщина на картине по-прежнему бежала куда-то сквозь осенний рассвет. Только крышка сундука, стоящего под картиной была закрыта неплотно.
- Садитесь, пожалуйста, - он кивнул ей на единственный стул у окна. - Вы так легко одеты, а тут прохладно…
Она с трудом вздохнула, опустила руки, прошла и села.
- Испугалась, - сказала она, улыбаясь, - думала кто-то чужой.
Теперь свет падал на нее сбоку, выгодно оттеняя голову с тяжелой косой, фигуру в строгом черном платье, шаль, наброшенную на плечи.
- Мы с вами не знакомы по-настоящему, - сказал Гуляев, пристально оглядывая ее. - Меня зовут Владимир Дмитриевич, если хотите, просто Володя. А вас?
- Нина Александровна, - сказала она, привставая, с полупоклоном.
"Что здесь она делала?" - подумал он и спросил:
- Скажите, чья эта картина?
- Кто художник? - она повернулась на стуле и посмотрела на картину. - Не знаю. Вернее не знаю имени… Какой-то сибиряк…
- А кто владелец? - спросил Гуляев, наблюдая за ней. Она только делала вид, что спокойна, а сама очень волновалась.
- Владелец? - она усмехнулась. - Купила я, по случаю. Еще когда училась в Москве на курсах. А вам она нравится?
Он, чувствуя ее напряжение и не забывая о том, что в комнате до его прихода происходило что-то непонятное, искал повод выпроводить эту племянницу вниз - необходимо было установить, чем она здесь занималась.
- Что вы спросили? - он прошелся по комнате.
- Я спросила: вам очень нравится эта вещица? - голос ее набирал силу.
- Очень, - сказал он. - Я неплохо знаю школы живописи. Но этот автор - что-то совсем свежее, совсем особое.
- Да, я когда-то очень любила эту картину, - сказала она и села поудобнее. - Простите, - она взглянула на него чуть кокетливо и даже с вызовом. - Я не ожидала, что красный Пинкертон может оказаться столь образованным человеком.
- Вы многого еще не знаете.
"Как ее выгнать отсюда хоть на минуту?" - думал он.
- Простите, что я так вольничаю, - сказала она, - но думаю: не выпить ли нам по случаю внезапного знакомства чаю?
- Извините, - сказал Гуляев сухо, - я ведь забежал по делам, должен переодеться, кое-что взять. Но если вы подождете минут десять, я согрею чай.
Некоторое время она сидела молча, покачивая носком ботинка, торчащим из-под платья, потом на лицо ее упала дымка безнадежности.
- Нет, - сказала она, вставая, - я заварю чай сама. И не ваш, кирпичный, а китайский. У буржуа он есть еще, - слабо усмехнулась она. - Будем пить его, если вы не передумали…
Он послушал, как топочут по расхлябанным доскам лестницы ее каблуки, - ему же удалось добраться сюда неуслышанным…
В шкафу, вделанном в стену, висела порыжелая шинель, стояли кирзовые сапоги и на голенище одного из них - папаха. Не из тех кавказских, франтовских, в которых щеголяли конники Сякина, а потрепанная солдатская, времен германской войны. После операции против банды Краскова лично Иншаков распорядился снабдить обоих - Гуляева и Клешкова - комплектом такой одежды. Теперь она пригодилась.
Быстро намотав портянки и натянув сапоги, которые немного жали, Гуляев прошелся по комнате к окну и оттуда, опасаясь, что снизу можно это услышать, на цыпочках прошел к сундуку. Крышка открылась без труда. Он заглянул внутрь и ахнул. Сундук был туго наполнен сахарными головками, какими-то банками, пачками развесного чая, под этим видны были длинные коробки. Он хотел было раскрыть одну из них, но женский голос сзади сказал:
- Вот и чай.
Он опустил крышку сундука и оглянулся. Она стояла с подносом, на котором еще пошипливал утконосый фарфоровый чайник, и смотрела на Гуляева с непонятным выражением не то страха, не то насмешки. Он сразу налился яростью. Его провели. Почему они хранят в его комнате продукты?
- Ставьте на подоконник, - сказал он.
Она опустила на подоконник поднос и сказала, точно прочла его вопрос:
- Мы сохранили кое-какой запас продуктов. Дядя лишенец, его никуда не берут на работу. Мы вынуждены прятать то, что у нас есть. У вас, к несчастью, не спросили…
Он помолчал, взял себя в руки, прикинул: пока придется принять это объяснение. Сберечь с хозяевами прежние отношения.
- Если вам кажется, что эта комната неплохое хранилище, - сказал он, - пусть будет так.
Она облегченно вздохнула и посмотрела на него детским открытым взглядом.
- Какой вы молодец. Господи!
Он заставил себя улыбнуться…
Клешков сидел в камере и глядел в стену. Каменная стена с отколупнутой штукатуркой пошла трещинами. В пазах между камнями виден был поседевший мох. Клешков мотал головой и, обхватив руками туловище, качался, сидя на рогожке. Нет, это же чепуха какая-то! Такого быть не могло. Работник красного угрозыска Саня Клешков под арестом. Его ждет трибунал! И кто будет судить рабочего Клешкова - свои! Такие же рабочие, как он. Такие же красные, как он! Такие же советские, как он! Да это ж мура! Сон! Очнись, Санька!
Он дергал себя и щипал, он закрывал веки, накрепко стискивал, разлеплял. Все вокруг было то же: стены амбара, превращенного в предварилку. А за стеной был двор милиции, его рабоче-крестьянской милиции, суховского райотдела, и он, сотни раз мерявший этот двор своими шагами, слышал теперь сквозь дверь, как ржут во дворе лошади, звякает оружие и ходит у двери часовой. Ярость ударила в голову. Ладно? Судите!
Он представил себе, как его выводят на зады, как он идет по жухлой траве к оврагу, а все его товарищи - и Володька Гуляев, и Бубнич, и сам крикун Иншаков - смотрят на него, и как он становится перед взводом, и как поднимаются на уровень груди черные зрачки винтовок, и как Иншаков фальцетом командует, и как он кричит им в лицо, всем им в лицо:
- Да здравствует мировая революция!
Распахнулась дверь, возникла и тут же пропала полоса света.
- Клешков, где ты? - спросил, темнея в проеме двери, Бубнич.
- Тут я, - сказал весь в жару смертной обиды Клешков. - Тут я, товарищ уполномоченный.
- А, - сказал Бубнич, возникая рядом и нашаривая у стены какой-то ящик, - а у меня к тебе дело первостепенной важности. Поговорим, Санек!
- Поговорим, - сумрачно буркнул Клешков.
На Верхней улице, где размещался по квартирам сякинский эскадрон, метались всадники. Заезжали в открытые ворота дворов, выезжали обратно, за плетнями видны были головы в папахах и кубанках, долетали выкрики.
Гуляев завернул в один из дворов. Эскадронцы вершили там быструю расправу, какой-то мужичок, острый на язык, не понравился им, и тогда сякинский конник Багров выхватил шашку. Толпа эскадронцев взревела. Высоко взмыл вой, и сразу все прекратилось.
Толпа раздалась, и Гуляев увидел тело мужичка на траве. Голова, почти полностью отделенная от шеи, лежала рядом. Толпа стояла молча, Багров невозмутимо обтирал шашку о жилет мертвого.
- Вы шо ж такое робите? - закричал вдруг маленький казачонка в широчайших галифе. - Окститесь, хлопцы. То ж измена!
- Измена?! - грозно ворохнул в его сторону глазами Багров. - Хлопцы, - закричал он вдруг пронзительным женским голосом, - шо ж они нас замордовали так, те коммунисты? Некормлены, непоены, братков своих теряем кажный день от пули да от ножа, а они надсмешки строют, да брешут, шо, мол, веруйте в светлое завтра! Гайда, хлопцы, у этого хмыря, - он кивнул на зарубленного, - во дворе пошарим. Гайда посмотрим, как они жизнь свою провожают!
Он кинулся к лошади и несколько десятков людей за ним сыпануло из ворот. Под свист и улюлюканье они понеслись ко двору убитого.
Гуляев ошеломленно смотрел, как вся эта толпа ломится в чужой двор.
- Товарищи! - крикнул Гуляев остальным: они мялись, не зная, что предпринять. - Товарищи бойцы, это ж провокация! Они позорят честь красного казачества! Остановите их, или вы тоже будете бандитами в глазах сознательных рабочих!
Вокруг него стояли, слушали, не поднимая глаз, но никто не откликнулся на призыв, не шевельнулся помочь. Из двора мужичка слышался рев и треск: там бушевал грабеж. Уже появились из ворот первые казаки с узлами в руках. Эскадронец со шрамами, собрав вокруг себя еще нескольких, о чем-то с ними договаривался. Вот они скинули с плеч винтовки, защелкали затворами.
"Сейчас начнется мятеж", - мгновенно сообразил Гуляев.
Надо пресечь! Но как? Из двора убитого в валила толпа, навьюченная узлами и сумками. В середине ее ехал крутогрудый богатырь Багров. Толпа хохотала и гомонила. Гуляев тут принял решение. Багров начал бучу, он несомненно служит бандитам и как-то связан с ними. Надо убрать его - в этом выход.
Сдерживая дрожь, Гуляев вышел на улицу, прижался к плетню, и когда толпа возвращающихся оказалась совсем близко, вырвал руку с наганом и, не целясь, несколько раз выстрелил в надвигающуюся широкую грудь убийцы.
Пока, тяжело храпя, сползал с коня Багров, на улице стояла страшная тишина, потом сразу и со всех сторон кинулись к Гуляеву люди. Он был стиснут, сбит с ног, придавлен потными, хрипло дышащими телами. Он бился, вился в беспощадных руках, вывертывался, пытался оторвать от горла чьи-то деревянные ладони. Потом кто-то высоко и яростно крикнул над всей этой кипящей грудой, и Гуляев почувствовал, что можно дышать. Держась за горло, он поднялся. Вокруг него стояли разъяренные казаки, а над ним высился хмурый Сякин на своем белоногом коне.
- За что убил моего бойца? - спросил он подъезжая так близко, что в ноздри Гуляеву ударил кислый запах конской шерсти. - Кто ты?
- Я из милиции, - сказал он, с трудом выдерживая режущий взгляд узких степных глаз Сякина. - Этот человек спровоцировал твоих бойцов на погром и грабеж. Он должен был за это ответить.
Вокруг зашумели.
- Молчать! - гаркнул Сякин, поднимая коня на дыбы. - Охрименко, так было дело?
Казачок в широчайших шароварах затравленно огляделся, потом плюнул себе под ноги и махнул рукой.
- А ось як стою на цеим мисте, так воно було. Так, Иван?
- Так, - сказал названный Иваном. - Ты товарищ командир, в отсутствии был, а хлопцы бузу развели. И верно, что Багра шлепнули, а то как бы хуже не было.
- Покажь свои бумаги, - приказал Гуляеву Сякин.
Молча просмотрел гуляевское удостоверена сунул его себе в карман и скомандовал: