- А теперь гони отсюдова, милиция! Рысью. А то как бы горше не стало. - И услышав ропот остальных, крикнул, перекрывая его. - Вали на митинг, братва, а то мы енти щи век не расхлебам!
Гуляев, все убыстряя и убыстряя шаг, кинулся по улице. Он еще только подходил к ограде милиции, когда мимо него пронеслись два всадника и один из них, бросив повод второму, соскочил с коня и, отстранив часового, ворвался в ворота милиции.
Гуляев, узнав Сякина, промчался мимо дежурки и по лестнице взбежал к иншаковскому кабинету. Там громко звучали раздраженные голоса.
- Можно? - приоткрыв дверь, спросил Гуляев.
- Входи! - донесся голос Иншакова.
У окна, сунув руки в карманы кожанки, стоял Бубнич. Иншаков, сверкая сплошной кожей костюма, тонул в кресле. Сякин оседлал стул, опустив подбородок на сложенные на спинке руки.
- И ты, командир эскадрона, - глядя в стол, запальчиво повышал голос Иншаков, - командир эскадрона Красной рабоче-крестьянской армии, допускаешь дебош и резню.
- А кто резал? - спросил Сякин, отрывая подбородок от рук. - Я резал? А ну, повтори!
- Ты, Сякин! - крикнул Иншаков. - Ты, Сякин!
- Заладил - "тысякин", "тысякин"! - сказал Сякин, одной рукой заламывая папаху, а другой шаря в кармане. - Твои "снегири" моих эскадонцев стреляют, а я ишо их же и спасать должен.
Бубнич повернулся к Сякину и с хмурым любопытством смотрел, как тот закуривает.
- Орут, орут, ядри твою качель, - сказал Сякин, словно не замечая упорного взгляда Бубнича. - Пошумели хлопцы, так понятно: убили товарища, жратва хреновая… А твоя жандармерия, Иншаков, в моих ребят палила, - повысил он голос. - Это как понимать? Шо за контру ты под своим крылышком прячешь?
- Брось выламываться, Сякин, - сказал Бубнич. - Ты красный командир или бандюк?
- Эт-то как понимать? - с расстановкой сказал Сякин и легко поднялся во всю свою ястребиную стать. - Эт-то кто ж бандюк? Эт-то кого же вы так обзываете?
- Я тебе сказал, Сякин, - зло прищурился Бубнич. - Твои люди совершили погром, убили человека, ограбили двор, добыли самогон. Ты должен выдать зачинщиков, чтобы они предстали перед трибуналом.
Сякин стоял, отставив ногу, глубоко заглатывая дым самокрутки, с его согнутой в локте руки свисала нагайка.
- Штой-то много у меня грехов, комиссар, - сказал он, выставляя в усмешке ровные обкуренные зубы. - Оно ведь так завсегда ведется: гриб можно стоптать, о пенек спотыкаешься. Хлопцы мои во всем виноваты, а комиссары завсегда безвинные.
- Ты-ы! - вскочил Иншаков. - Я твою идею наскрозь вижу!
- Сядь, - приказал Бубнич и повернул голову к Сякину. - Выдашь зачинщиков?
- Я беспорядков не видал, кого ж выдавать? - весело оскалился Сякин.
- Пойдешь под трибунал, - сказал Бубнич и резко приказал Гуляеву. - Обезоружить.
Тот шагнул, но комэск, отскочив к стене, выхватил клинок, и резкий свист его окружил Ся-кина непроходимой завесой.
Гуляев вынул наган и посмотрел на Бубнича. Но тот, стоя у окна, глядел в пол. Сякин прекратил вращать шашкой и прижал ее лезвие к сапогу.
- Ну, - сказал он, - попробуй возьми Сякина!
В тишине слышно было, как Иншаков бессмысленно перебирает бумаги на своем столе.
- Гляди, комиссар, - пообещал Сякин, - не выйду отсюда - мои хлопцы добре за это расплатятся.
Дверь кабинета распахнулась, и широкая оплывшая физиономия дежурного показалась в проеме.
- Товарищ начальник, эскадронцы!
Бубнич посмотрел в окно. Даже сквозь двойные стекла был слышен гул во дворе.
- Так шо вот как! - победно оглядывая присутствующих, сказал Сякин. - А ты гутаришь, комиссар, мол, никакой дисциплины. За командира - хучь в огонь!
- Панченко, - крикнул Иншаков, - тревогу!
Голова Панченко исчезла.
- Давай замиряться, комиссар, - сказал Сякин, растирая на полу тлеющий окурок. - У меня хлопцы заводные. Могут чего напутать, милицию ету разнести. Народ нервенный, пулей меченный.
- Уйдешь отсюда только тогда, когда прикажешь выдать зачинщиков убийства и грабежа, - сказал Бубнич.
По всему зданию лязгало оружие. Гуляев, подойдя к окну, выглянул через стекло во двор. Там грозно выстраивался эскадрон. У калитки виднелись две пулеметные тачанки. Бледные лица всадников были искажены. Видно было, как среди них мечутся и что-то кричат несколько человек.
И вдруг до Гуляева дошло, что все происходящее - недоразумение. Ведь Бубнич и Иншаков не знали всего, что произошло, а Сякин из самолюбия не желал оправдываться.
- Товарищ начальник, товарищ Бубнич, - вмешался он, и все трое посмотрели на него с каким-то странным ожиданием.
- Я присутствовал при происшествии, - сказал он. - Комэск не виноват. Конечно, настроения нехорошие в эскадроне, но в этот раз произошло все вот как. Мужичок, у которого стояли на квартире трое из эскадрона, начал их уличать и назвал бандитами. Они его потащили на сходку…
- Ага, значит и сходка была! - поднял голос Иншаков, но Бубнич так двинул ему локтем в бок, что тот сразу притих.
- Там был один бузотер - Багров. Он зарубил мужика и подбил часть бойцов на грабеж. Часть, а не всех… Потом прибыл комэск и все прекратилось. Багрова я вынужден был ликвидировать, потому что боялся, как бы не начался мятеж… Вот и все.
- Так, - сказал Бубнич после молчания, - ясно. Тут без чаю не разобраться. Ты свободен, Сякин. Но будут твои махновцы так себя вести, не миновать тебе трибунала.
- Ничо, - сказал, обтряхивая колени от пепла, Сякин, - живы будем - не помрем.
- Зачинщиков дебоша накажи в эскадроне! - сказал Бубнич.
Сякин секунду смотрел ему в глаза, потом ухмыльнулся и взял под козырек.
- Слухаю, товарищ начальник.
Он прозвенел шпорами, и дверь за ним захлопнулась.
- Надо было брать! - вскочил Иншаков. - Анархист, понимаешь, какое дело.
- Возьмем, - сказал Бубнич, зябко поведя плечами под кожанкой, - если надо будет. А пока он еще повоюет… За революцию.
Вечером, затеплив на стуле около своего изголовья огарок, Гуляев прилег и раскрыл книгу. В комнате было тепло. Внизу топили. Пахло обжитыми запахами уюта, прогретой пыли, чуть-чуть - дымом. После всего случившегося за день было так хорошо, скинув сапоги, лежать на сундуке, упершись локтем в подушку, покрытую красной наволочкой, читать о странном и ущербном человеке из "Мистерии" Гамсуна, встревожившим мир и покой прибрежного городишка.
Вдруг он оторвался от книги и сел. За сегодня он ни разу не попробовал пробиться к Саньке Клешкову, ни разу не попытался добиться смягчения его участи. Конечно, слова Бубнича его несколько утешили. Не могли начальники из-за одной ошибки так просто забыть заслуги Саньки. Он поймал за голенище сапог и начал его натягивать. Сейчас он пойдет в отдел, договорится с ребятами и его пропустят к Саньке.
В это время на лестнице послышались шаги. Он поднял голову и прислушался. Это, похоже, шла Нина. Он нахмурился. Почему его это так волнует?
Постучали.
- Войдите, - сказал он, успевая натянуть второй сапог, благо портянка была уже намотана.
Вошла Нина.
- Владимир Дмитриевич, - сказала она, держась за ручку двери, - наше семейство пожелало узнать, не хотите ли принять участие в вечернем чаепитии?
Он смотрел на нее. В полутемноте огарок высвечивал лишь бледное лицо и золото волос.
- Спасибо, - сказал он, - я приду.
Она кивнула и вышла.
Он посидел, раскидывая мозгами. Конечно ему, следователю рабоче-крестьянского угрозыска, не имело смысла связывать себя дружески отношениями с "бывшими". С другой стороны он сам "бывший", а стал человеком. Значит порядочность позволяет ему сойти вниз. К тому же, не все они безнадежны. Скажем, Нина. Ее можно образумить, перековать.
Краснея и чувствуя, что во всех этих размышлениях он старательно обходит то самое главное, что заставило его принять приглашение. Гуляев надел свой серый пиджак, причесал волосы, поднеся поближе огарок, последний раз взглянул на картину, задул свечу и сошел вниз
За огромным столом с водруженными посредине самоваром и семисвечником сидело семейст Полуэктовых и Яковлев.
- Добрый вечер, - сказал Гуляев, входя.
- Здравствуйте, здравствуйте, - сказал, поднимаясь во всю грузную свою стать, хозяин, - вот, наконец, сподобил бог узнать жильца, а то…
- Онуфрий! - перебила хозяйка, пожилая дебелая, с грустным моложавым лицом. - Садитесь, гостем будете, имя-отчество-то ваше вот не знаю.
- Владимир Дмитриевич, - сказал Гуляев, садясь на стул, придвинутый ему Яковлевым.
- Вот попросим отведать чаю, - басил купец, встряхивая длинными сивыми волосами. - По нонешнему-то времени оно и не так чтоб плохое угощение, а по прежним дням острамился я, так гостей принимая…
Его снова пресекла жена, что-то шепнувшая ему. Гуляев уже испытывал раскаяние, что пришел сюда, но хлебнул чаю и стало немного легче. Нина подвинула ему вазочку с вареньем, Яковлев какие-то пироги. Гуляев откусил пирога, от сладости его, от забытого аромата теплой избыточной пищи, весь сразу как-то отяжелел. Когда за последние годы ел пирог? В семнадцатом году, дома, в Москве, на Пречистенке. Еще жива была мать… И тут он отложил пирог и выпрямился. Перед ним сидело купеческое семейство, ело пироги и угощало его, красного следователя, а вокруг орудовали враги, может быть друзья этого купчика, и рабочие маслозавода не получили сегодня пайка совсем.
Он посмотрел на купца, тот спокойно доедал пирог, поглядывал на гостей, собираясь еще что-то изречь.
- Владимир Дмитриевич, - спросила Нина, - вы поете?
- Пою? - изумился Гуляев.
- Смешно звучит в наши дни, - улыбнулась понимающе она. - Но знаете, мне кажется, когда все так ужасно, лучше отвлечься…
- Ну, положим, - холодно сказал Яковлев, тряхнув своей учительской бородкой, - отвлечься почти невозможно. Вчера сожгли продовольственные склады, город остался без хлеба и продуктов. Сегодня уже была в двух местах стрельба, пахнет новым бунтом, резней. Закрывать на го глаза нелепо.
- А что вы можете предложить? - спросила Нина. - Смотреть на все эти ужасы широко открытыми глазами? Мы уже четвертый год смотрим!
- Но прятать голову в песок и ждать, пока тебя зарежут, это не самое лучшее, - сказал Яковлев, проницательно поглядывая на Гуляева и на Нину, словно бы соединяя их этим взглядом. - Не так ли, Владимир Дмитриевич?
- Правильно, - согласился Гуляев. - Что вы предлагаете?
- Ничего особенного, - сказал Яковлев. - Просто хочу посоветовать властям во всех этих событиях лучше применить имеющиеся силы. Мне, например, не по душе еще одна резня. На германском фронте я командовал ротой, а теперь сижу в канцелярии. Завтра же попрошу использовать меня по назначению.
- Вы учтены по регистрации офицеров?
Яковлев со странной, почти торжествующей усмешкой посмотрел на Нину. Она отвернулась.
- Не регистрировался, - ответил он.
- Как так?
- Когда устраивался на работу, в анкете не упомянул, что был офицером.
Гуляев молча глядел на него. Яковлев ответил коротким насмешливым взглядом.
- Не нравится, Владимир Дмитриевич? Мне самому сейчас не нравится. Но раньше я думал иначе. Ни за белых, ни за красных. Ни за кого.
Гуляев допил свой стакан, изредка черпая ложкой из чашечки варенье.
- Не можете ли вы мне сказать, товарищ, красный товарищ, - спросил вдруг купец, - что нынче еще не будет главной-то заварухи?
- Какой главной?
- Ну, этой… Из деревень-то не пришли еще грабить? Этот Хрен-то?
- Господи, царица небесная, ужасти какие говоришь, отец! - перекрестилась купчиха.
- А то ведь стреляли, - пояснил купец, сжимая в толстых руках крохотную чайную ложечку, - до двух раз. Один раз за полудень, второй - ближе к вечеру.
"Один раз эскадронцы, а второй?" - подумал Гуляев.
- Ничего страшного, Онуфрий Никитич, - сказал Яковлев, - у нас в канцелярии исполкома народ дошлый, все знают. Первый раз стреляли - в эскадроне бунт начинался. Но его быстро прикончили. А второй - около нас - бежал тут один. Его из трибунала вели, а он и сбежал.
- Целый? - спросил купец.
- Целехонек, - усмехнулся Яковлев и повернулся своим ловким туловищем в обтертом кителе к Гуляеву, - говорят, наш товарищ… Служил у нас, совершил какое-то должностное преступление и вот…
"Клешков?! - подумал Гуляев и похолодел от этой мысли. - Нет, не может быть. Клешков бы не сбежал. Принял бы любой приговор. Да и не могли его осудить на смерть. Там, в трибунале, тоже соображают…"
- Большое спасибо, - сказал он, вставая, - у меня дела. Нужно еще кое-чем подзаняться.
- Покидаете? - с грустной усмешкой сказала Нина. - Как хотите. Но дайте слово, что будете теперь к нам заглядывать.
- Даю, - Гуляев поклонился и вышел. Что-то не нравилось ему во всем этом чаепитии. Может быть, то, что он согласился? Это же враги по классу. Но пусть не думают, что раз красный- значит дикарь… А впрочем, какое дело ему, что они подумают.
Он поднялся к себе, зажег, ощупью найдя, огарок и сел на стул у окна, обдумывая происшедшее. Он считал себя решительным человеком, но решительность его пропадала, когда подступали чувства. Тут дело обстояло именно так. Ему не надо было начинать отношения с хозяевами, но он не хотел плохо выглядеть в глазах Нины. И ему надо было забыть о Клешкове, потому что Санька находился под судом революционного трибунала. Но забыть Саньку он не мог… Неужели его все-таки присудили к расстрелу? И неужели Санька, до последней капли крови преданный революции, бежал после приговора? Если это так, решил Гуляев, значит, Санька не согласен с решением трибунала и бежал, конечно, не в банду, а в губернию за справедливостью…
Он встал. От калитки долетел сильный стук, шум голосов. Что бы это могло значить?
По всему дому загромыхали сапоги, загремели хриплые голоса. Гуляев, на всякий случай держа руку с наганом в кармане галифе, спустился вниз. На кухне возились, не слушая криков и ругательств Пафнутьевны, два солдата, заглядывая во все кастрюли и миски. В гостиной семейство Полуэктовых стояло по углам, Яковлев у дивана, а повсюду в доме, нещадно переворачивая мебель, орудовали солдаты и милиционеры. Всем командовал плотный красноносый человек в кожанке и картузе.
- Здорово, Фомич, - сказал Гуляев, узнав в командире завхоза милиции. - Ты чего тут бушуешь?
- При сполнении обязанностев, - сказал Фомич. - А ты чего тут?
- Я тут на квартире.
- А! - сказал Фомич. - Хлебные и прочие излишки изымаем. У твоих-то, - он пальцем ткнул в хозяев, - у толстобрюхих этих, небось много заховано.
- Ищите, - сказал Гуляев, чувствуя на себе взгляд Нины и краснея. - Откуда я могу знать.
- Должен знать, раз на постое стоишь, - сказал Фомич. - Муку мы тут нашли - три мешка, картошку в подполе обнаружили. Кое-что хозяевам оставим, чтоб не сдохли. Хоть они и буржуйского классу.
Купчиха издалека закланялась, сложив руки на животе.
- Спасибо, гражданин начальник, спасибо вам.
- Наверху кто смотрел? - спросил Фомич пробегавшего молодого солдата. Тот остановился.
- Не видал.
- Ты и посмотри.
Гуляев почувствовал на себе умоляющий взгляд Нины, отвернулся и вдруг почти бессознательно потянул Фомича за локоть.
- Там наверху - моя комната. У меня излишков нет.
- Ясное дело. Отставить, Филимонов, - скомандовал Фомич. - Там нашенский товарищ живет.
Обыск продолжался. Гуляев, весь красный, боясь дотронуться до полыхающих щек, вышел в сени. Здесь тоже ворочали какие-то кадки, ругались и переговаривались солдаты и парни в кепках, рабочие маслозавода.
- Во многих домах были? - спросил Гуляев одного из них.
- По всей улице шарим, - сказал малый, отодвигая кепку со лба. - Нашли кой-чего у буржуев. Награбили при царизме!
В сени вышел Фомич.
- Гуляев, - сказал он, - слышал-нет, что вышло-то?
- Что вышло? - насторожился Гуляев.
- Да Клешков-то! С тобой работал, помнишь? Его трибунал к решке, а он сбежал! Вот, братец, беда-то! Бдительность надо держать! Нам Иншаков речь сказанул, до кишок прожег! Раз уж наши ребята могут шатнуться… Тут в оба надо.
"Эх, Санька, Санька, - думал Клешков, - как тебя угораздило…"
Они шли по переулку. Кругом неистово пахли осенние сады. Листья поскрипывали под сапогами. Клешкову было не по себе. Он оглянулся. Конвоир Васька Нарошный выставил вперед винтовку.
- Ты топай, Сань, топай.
- Передохнем, Вась? - попросил Санька. - Я знаю тут местечко в саду, нигде такого не видел. И яблоки там - с полпуда!
- Брешешь, - сказал, опуская винтовку, Васька. - С полпуда? Это что тебе - дыни?
Санька отвел глаза. Васька был простодушный человек, грешно было его обманывать, но поделать с этим ничего нельзя.
- Ну, не полпуда, так по кило каждое…
- Айда, - с неожиданно загоревшимися глазами сказал Васька, - я с утра не жрал, а хочется, аж пузо трескается.
Они развели доски ограды и нырнули в сад. Тут у вдовы Мирошниковой яблоки действительно были удивительные. Васька одной рукой, подпрыгивая, ловил огромные румяные шары, уже готовые свалиться с ветвей, другой удерживал на весу винтовку.
Санька тоже сорвал штук пять яблок. Они присели на кучке сгребенной кем-то листвы. Васька положил, наконец, винтовку и, обеими руками держа яблоко, смачно вгрызся в него.
- Зря они тебя, - сказал он, поглядывая на Саньку маленькими темными глазами. - Мало что бывает - ошибка, а они…
Санька закрыл глаза, секунду думал о том, сколько нехороших дел приходится совершить ради служения одному - большому и хорошему.
Рывок. Васька отлетел в сторону, а винтовка его была уже в руках Саньки.
- Ты, Вась, на меня не сердись, - сказал Санька, - сам понимаешь - на смерть меня ведешь. А на кой мне смерть, раз я не виноватый?
Васька, сидя на земле, машинально жевал.
- Так вот ты гад какой, - сказал он, подтягивая под себя ноги. - А я-то думал - наш, только ошибся маленько…
- Так что ты, Вась, служи дальше, - сказал, смеясь, Клешков, - а я, пожалуй, к Хрену подамся.
В этот миг Васька бросился на него и успел ударить в живот головой. Винтовка выстрелила. Инстинктивно Клешков ударил Ваську прикладом, и тот упал.