22. Боря Медников вернулся
Двери кабинета почти не закрывались. Сотрудники райотдела, будто сговорившись, один за другим забегали к Антону Бирюкову. Кто хлопал по плечу, кто жал руки, кто просто поздравлял, но всем обязательно хотелось узнать подробности, как они со Славой Голубевым отыскали почти неизвестного человека в таком большом городе. Поначалу Антон недоумевал, откуда так быстро разнеслась по отделу весть об их успехе, и, только перехватив в коридоре ныряющего из кабинета в кабинет Голубева, понял, что это его рук дело.
- Ну, Славка, организую тебе вызов на ковер к подполковнику за преждевременное разглашение! - пригрозил Бирюков, но Голубев только разулыбался:
- Пусть знают, что такое коллектив, - он поднял над головой кулак. - Коллектив - это прежде всего сила! - и зачастил: - Кстати, подполковник уже пригласил нас. Боря Медников вернулся из Москвы, фотографии восстановленного портрета привез. Вот-вот должен появиться в райотделе. Да вот он! Собственной персоной выплывает. Ух ты! Важный какой…
Антон оглянулся. По коридору вразвалочку, чуть выпятив несколько полноватый живот, шел Борис Медников. В новом светлом костюме, привычно держа в руке дорогую папку, он походил на преуспевающего кандидата наук.
- Тебя не узнать, Боря! - воскликнул Бирюков.
- Только вчера из столицы… - Медников многозначительно кашлянул, достал из кармана красивую пачку импортных сигарет и как ни в чем не бывало предложил: - Кури.
Антон всплеснул руками:
- Первый раз вижу с собственным куревом.
- Иногда приходится менять привычки, - философским тоном начал Медников и расхохотался: - Был в таком обществе, где курильщики не имеют слабости стрелять. Каждый курит свои, а большинство вообще не подвержено этой дурной привычке.
Привезенные Медниковым фотографии с восстановленного по черепу лица поразили даже подполковника. Сходство их с лицом Георгия Зорькина на фото, взятом у Гаврилова, не вызывало сомнения.
И еще интересное привез Медников. В лаборатории, перед восстановлением портрета, череп был всесторонне исследован. В первую очередь при этом эксперты установили, что удар по черепу произведен сзади тяжелым металлическим предметом. Присутствие металлических соединений в месте пролома подтвердил спектрографический анализ, а рентгенографическое исследование вокруг повреждения не обнаружило реактивных изменений.
- Что это значит, Боря? - спросил Антон.
- Это так называемое "свежее" ранение без каких бы то ни было следов заживления, - ответил Медников. - От него наступила моментальная смерть.
Гладышев, Бирюков и Голубев продолжали рассматривать снимки восстановленного портрета, сравнивая их с фотографией "живого" Зорькина. "Живой" Зорькин, словно радуясь слепящему солнцу, щурил глаза и весело улыбался. Прядь волнистых волос наискосок прикрыла его лоб, да так навсегда и застыла. На восстановленном портрете Зорькин был без волос, будто его остригли. Холодное гипсово-скульптурное лицо замерло с выражением какого-то недоумения, растерянности.
Голубев взял одну из фотографий, посмотрел на Бирюкова и сказал:
- В чертах лица у тебя есть что-то общее с Зорькиным. Ты не заметил этого?
Антон промолчал. Вспомнил, что об этом же говорил Иннокентий Гаврилов, когда подполковник попросил его охарактеризовать внешность Зорькина. Медников тоже взял снимок, порассматривал его и тихо проговорил:
- Если быть откровенным, раньше не особо верил, что при восстановлении лица по черепу можно добиться такой точности, а оказывается, факт - не реклама, а?..
- Помнится, когда первый раз мы ехали с Чернышевым в Ярское, ты говорил, что после Герасимова восстановлением портрета у нас в совершенстве никто не владеет, - повернувшись к нему, заметил Бирюков.
- Не учел, что у выдающихся людей всегда остаются способные ученики.
- Скажи, Боря, как тебе удалось уговорить ребят заняться восстановлением портрета? - спросил подполковник. - Насколько мне известно, работы у них хватает. Причем работы серьезной, научной.
Медников улыбнулся:
- Главное, Николай Сергеевич, в любом деле - заинтересовать людей. Я же всех их там увлек нашим делом. Работали, что называется, не за страх, а за совесть, не считаясь со временем.
Подполковник неторопливо закурил, подвинул "Казбек" Медникову. Борис покачал головой, достал свою красивую пачку импортных сигарет и демонстративно положил ее рядом с "Казбеком". Гладышев усмехнулся, поднял на Антона глаза:
- Давай, Бирюков, докладывай.
Антон открыл папку с материалами дознания.
23. Дождливой ночью
Тот сентябрьский вечер был с дождливыми ранними сумерками. Холодный ветер рвал с деревьев пожухлые выцветшие листья, стегал по смотровому стеклу кабины, сдувая с него дождевую воду.
Стараясь пораньше выгрузить зерно, Бухарев жал на всю железку. Навстречу попадались редкие пустые машины. Проехал на понурой кляче, запряженной в полуразвалившийся ходок, почтальон из Ярского. Усилившийся дождь совсем замутил видимость, пришлось включить фары. Неожиданно в свете фар что-то забелело. Бухарев затормозил, нехотя вылез из кабины. Посреди дороги валялась толстая пачка газет, еще не успевших размокнуть. "Почтальон потерял, догадался Бухарев. - Надо подобрать, пригодятся…" Бросил газеты в кабину, из них выпала телеграмма. Какой-то Георгий сообщал, что приедет вечером. "Приедешь…" - мрачно подумал Бухарев, скомкал телеграмму и швырнул ее в придорожный кювет.
Сдав на элеватор зерно, Бухарев по привычке завернул к железнодорожному вокзалу. Приезжавшие в райцентр с последней электричкой часто искали попутные машины, чтобы добраться до своих сел. И расплачивались они щедрее - не ночевать же на вокзале. До прибытия поезда оставалось больше часа. Чтобы убить время, зашел в вокзальный буфет. Купив два пирожка, вернулся в машину. Достал из-под сиденья початую бутылку водки и граненый стакан. Выпив, пожевал засохший пирожок. Искурил папиросу и допил остатки. В запасе еще осталась бутылка.
Дождь зарядил не на шутку, а время после второго стакана будто промелькнуло. Среди высыпавших на перрон из электрички пассажиров Бухарев сразу приметил моряка с коричневым чемоданом. Наметанным глазом определил: этот за ценой не постоит. Открыв дверцу, высунулся из кабины и спросил:
- Куда, служба?
- До Ярского.
- Червонец, - в шутку загнул Бухарев.
- Держи, - как ни в чем не бывало согласился моряк и подал красненькую.
"Вот это денежный мужик!" - удивился Бухарев - таких щедрых "клиентов" ему еще не попадалось.
- Чемодан в кузов клади, под брезент, а сам в кабину залазь.
Дорогой разговорились. Моряк оказался общительным, за словом в карман не лез. Сам Бухарев говорил немного, больше слушал. От водки шумело в голове, захотелось курить. Пошарил по карманам - пусто. Спросил моряка:
- Папироски не найдется?
Моряк достал портсигар. При свете спички матово блеснуло серебро и словно обожгло Бухарева.
- Поди, с сотнягу стоит? - кивнув на портсигар, хрипловато спросил он.
- Подороже, - без хвастовства ответил моряк.
- Хорошо на службе платили?
- Последние два года на сверхсрочной был, неплохо получал.
- В Ярское к кому едешь?
- Девушка там у меня, невеста.
- Сберкнижку, поди, ей везешь, - закинул удочку Бухарев. - Бабы, они деньги пуще всего любят.
Моряк засмеялся:
- Я, друг, все свое вожу с собой. И еду не к бабе, а к девушке.
Бухарев по-своему понял ответ: "Моряки на деньги свысока смотрят, привыкли их лопатой грести. Они не жмоты, чтобы из-за десятки в сберкассах очередя выстаивать". Возбужденное алкоголем воображение нарисовало коричневый чемодан, забитый плотными пачками десятирублевок. "Сверхсрочная морская служба - не исправительно-трудовая колония, - продолжал размышлять про себя Бухарев. - В месяц по сотняшке, и то за два года вон сколько набегает. С такими деньгами можно душу отвести. К невесте, видишь ли, едет… Не к бабе, а к девушке. Девушкам тоже деньжонок только подбрасывай…" Мысли вдруг перескочили на Сахалин: "А с чем я уезжал после отбытия срока?.. Только на проезд до Новосибирска и хватило. Еще этот Граф пять лет соки тянул. И мужик вроде шкилетный, а вот взял за горло. Зря не тюкнул его по темечку. Подворачивался случай. Никто бы не докопался. А и докопались, за такого гада больше пятака не наварили б. Одной тварью на земле меньше стало - только и всего. Поджилки тогда затряслись… От своей трусости и будешь всю жизнь в нищете маяться, крутить до загибу шоферскую баранку. И путней бабы никогда не заимеешь, схлеснешься с какой-нибудь Сонькой-подзаборницей… А ведь коричневый чемодан в кузове… Вот Граф мужик цепкий, он уж этот чемоданчик не упустил бы… Что потом?.. Страна большая… К югу куда-нибудь…"
Лоб стал горячим, а пальцы рук и под лопатками защипало азартным ознобом. Тепло, жарко стало Бухареву.
- На Урал, говоришь, ехал, а сюда свернул… - прохрипел он. - Тебя ж родственники потеряют.
- Некому терять, детдомовский.
- Один на всем свете?
- Один.
- Как жить-то думаешь? Скучно одному, я вот тоже один как перст. Знаю…
- Зачем одному оставаться? Женюсь, заведу хозяйство, детишек. Люблю я их, мелочь пузатую.
- Машину купишь? - снова забросил удочку Бухарев.
- Была бы светлая голова да крепкие руки, за машиной дело не станет. Водить умею, еще до службы этому ремеслу обучился. Когда-то профессионально шоферил, как ты вот сейчас.
"А коричневый чемодан в кузове, под брезентом… На юге, поди, теперь теплынь, как летом… Прописка? Граф говорил: "В Одессе, как в Греции, за гроши можно все". Нет, в Одессу нельзя - Граф, освободившись, туда вернется. Опять соки тянуть начнет. Да разве на Одессе свет клином сошелся? Мало ли в стране теплых городов. Там тоже - только деньги подавай…"
Бухарев пытался сосредоточиться, разглядеть дорогу. Но, кроме серой мути, мельтешащей в свете фар, ничего не видел. Неожиданно машину резко занесло в сторону, и она юзом сползла в придорожный кювет.
- Не видел, что ли, поворота? - с упреком спросил моряк.
- Поворота… Глаза от усталости - как ворота, - пробормотал Бухарев, достал бутылку водки, из горлышка отпил половину и протянул остатки моряку: - Пей, служба!
Моряк брезгливо взял бутылку и швырнул ее в ночную темноту.
- Ты что?! - Бухарев схватил пассажира за грудки.
Тот, как тисками, сдавил кисти рук Бухарева, будто ребенка, легко оттолкнул его от себя. Сказал спокойно, с усмешкой:
- Тихо, браток, тихо.
- Ты что?.. - хрипло повторил Бухарев. - Чужого добра не жалеешь?
- Лишняя она тебе. И без того плотно наелся, дороги уже не видишь.
- Это я?.. Я не вижу?! Выметайся, гад, из кабины!
Моряк словно не слышал угрозы.
- Ну-ка, пусти за руль, - требовательно сказал он.
Бухарев впадал в истерику только тогда, когда видел, что его боятся. Спокойная людская уверенность всегда сбивала с него спесь. В моряке Бухареву почудилась та сила, которая в годы заключения заставляла лебезить перед одесситом Булочкиным.
- У-у-у… - стиснув зубы, промычал Бухарев и неуклюже полез от руля, уступая моряку место.
Моряк зачем-то снял бескозырку, включил зажигание, нажал на стартер. ЗИЛ фыркнул и устало задрожал на холостых оборотах. Скрежетнула в коробке передач включенная скорость, машина качнулась. Опять скрежет, опять качок, еще скрежет - еще качок… Еще, и еще, еще… и машина, словно нехотя, медленно выползла из кювета на дорогу.
"Кумекает, гад"… - с ожесточенной ненавистью подумал Бухарев. В это время мотор "чихнул" и заглох. Моряк пожужжал стартером - двигатель не схватывал. Еще пожужжал - молчок. Тогда моряк решительно вылез из кабины, откинул капот и стал ощупывать электропроводку. Бухарев знал капризы своего ЗИЛа. Он, тяжело нагнувшись, поднял из-под ног пусковую рукоятку, безразлично-тупо посмотрел на нее, решая, сказать или не сказать моряку? И вдруг перед глазами, словно наяву, открылся коричневый чемодан, забитый плотными пачками десятирублевок, перетянутых стандартными банковскими упаковками. Упаковки на пачках начали лопаться, и десятки, как багровые осенние листья, усыпали кузов машины…
Тяжело дыша, Бухарев вылез из кабины. Покачнувшись, зашел за спину моряка, глухо прохрипел:
- Техника…
Моряк даже не оглянулся. Бухарев смутно угадал в темноте его серый затылок, замахнулся и ударил изо всей силы пусковой рукояткой по серому пятну.
Тупо соображая, обшарил карманы моряка, огляделся - на поле, рядом с дорогой, виднелись копны еще не заскирдованной соломы. Взвалил труп на плечо и, качаясь на заплетающихся непослушных ногах, понес от дороги. Спрятав убитого под одной из копен, вернулся к машине, вручную завел двигатель и на всей скорости погнал ЗИЛ по скользкой, раскисшей от дождя дороге.
Надсадно выл двигатель, свет от фар испуганно метался в мутном месиве воды и грязи. От напряжения пересохло во рту, невыносимо захотелось пить. На одном из поворотов фары вырвали из темноты домик культстана. Около него возвышались самоходные комбайны, а чуть поодаль стоял самосвал. Бухарев вспомнил, что у культстана есть колодец - заправлял однажды здесь водой машину. Свернув с дороги, затормозил. Тяжело вылез из кабины, шатаясь, подошел к колодцу и зачерпнул полную бадью. Вода пахла затхлостью, но Бухарев пил ее жадными крупными глотками, как загнанная лошадь. Напившись, оглянулся. По спине пробежали мурашки - показалось, в кабине самосвала кто-то шевельнулся. Медленно, как будто готовясь к прыжку, подошел к самосвалу, осторожно открыл кабину и облегченно вздохнул. Там прятался от дождя здоровенный кульстановский кот. На глаза попался разводной ключ. Словно мстя за испуг, Бухарев схватил ключ и ударил кота по голове. Выждав несколько секунд, поднял кота за шерсть, бросил в бадью, из которой только что пил, и столкнул ее в колодец. Посмотрел на ключ, сунул его под сиденье в своей машине, забрался в кабину и включил скорость.
Было за полночь. На культстане словно все вымерло.
…В коричневом чемодане никаких десятирублевок не оказалось. Женские туфли-лакировки, голубая косынка с якорьками да простое матросское белье - вот и все его содержимое. Не было десяток и среди денег, взятых из карманов моряка. Всего-то их набралось мелкой купюрой около пятидесяти рублей. Единственной ценностью был серебряный портсигар с дарственной надписью. Вспомнились слова Графа, сказанные как-то в колонии после воскресного чифира: "Гриня, твоя судьба написана крупными буквами на твоем выразительном дегенеративном лице. Ты или пожизненно будешь таскать параши, или от Российской Федерации получишь именную пулю за убийство ни в чем не повинного порядочного человека. Почему? Потому, Гриня, что из-за примитивного устройства твоего мыслительного аппарата ты наверняка рано или поздно прикончишь человека за малюсенькую копейку, которой тебе не будет хватать, чтобы купить билет в трамвае. Я редко ошибаюсь, Гриня".
Предсказание Графа сбывалось. "Из-за несчастных пятидесяти рублей, портсигара и копеечного тряпья пойти на "мокрое" дело, за которое маячит ой-ой-ой… Ну откуда, в самом деле, у моряка могли появиться большие деньги? Да если б они и были, разве повез бы он их в чемодане, разве бросил бы так легко чемодан в кузов, под брезент…" - мрачно размышлял Бухарев. Он знал: солому скоро начнут убирать с поля, труп сразу найдут, и тогда неизвестно, что будет.
Спрятать концы помог случай. Заехав однажды на культстан заправлять водой машину, услышал, как бригадир говорил здоровому молчаливому парню: "Вить, завтра сгоняй-ка на самосвале к строящейся школе, попроси, чтобы экскаватором нагрузили земли, да засыпь-ка колодец. Боюсь, ненароком в темноте кто-нибудь свалится в него, как тот кот". С трудом дождался Бухарев темноты. Среди ночи привез труп и сбросил в колодец.
Постепенно страх проходил. Колодец засыпали. Моряка никто не искал, словно его никогда и не существовало. Бухарев осмелел. Вроде бы по пьянке сбыл тому парню, который засыпал колодец, туфли и косынку. Сделал это как будто в благодарность за то, что тот помог вытащить из грязи ЗИЛ, а на самом деле прикинул: "Колодец он засыпал, пусть и вещички у него будут…" Распродал в райцентре на базаре матросское белье - вот тогда и попала к Проне Тодыреву "безразмерная" тельняшка. Утопил в Потеряевом озере так обманувший его коричневый чемодан, опять же на всякий случай сунув туда вместе с кирпичами разводной ключ, взятый в ту дождливую ночь из кабины самосвала. Только портсигар оставил себе - уж очень хотелось иметь хоть одну дорогую вещицу, чтобы при случае похвастать ею перед женщинами. Но и портсигар в конце концов пришлось отдать Жарикову.
С годами Бухарев уверовал в безнаказанность. Когда неожиданно в Новосибирске к нему заявился Граф, по пьянке даже похвастался, как тонко провел "мокрое" дело, как ловко все предусмотрел. Ему не могло прийти в голову, что спустя шесть лет бригадир Ведерников надумает восстановить старый колодец, что совсем еще "зеленый" сотрудник уголовного розыска, как за ниточку, ухватится за туфли-лакировки и голубую косынку с якорьками и начнет распутывать клубок давнего преступления, что люди сохранят о безродном моряке добрую память и даже рецидивист Граф-Булочкин окажется в каком-то роде знакомым этого моряка. А Графа еще с сахалинских времен Бухарев боялся больше всех на свете.