Глава 6
"Выходите почаще гулять в снегопад…"
Деревенская больница представляла собой белое двухэтажное старинное здание, особняк с облупившейся лепниной в форме ангелочков и растительного орнамента, окруженный со всех сторон небольшим, но довольно уютным садом. Только теперь он весь был засыпан снегом и напоминал круглый пышный торт, вымазанный густым бизе, с шоколадными прожилками – ветками деревьев – посередине и ажурной решеткой по периметру. Высокое крыльцо было свежеоштукатурено и выглядело на сто лет моложе основного здания. Узкие высокие окна больницы светились леденцово-желтым светом, отчего казалось, что в больнице тепло и уютно. Хотя, конечно, специфический запах карболки лишал напрочь этот изящный старинный особнячок какой бы то ни было романтики: архитектура настраивала на жизнь, а содержание – на смерть. Это были впечатления наталии, которая, увязав по колено в снегу, все же добралась до крыльца, поднялась на него и открыла тяжелую, занесенную снегом дверь.
В лицо сразу пахнуло запахом лекарств. Длинный узкий коридор был чисто вымыт, оранжевый ленолеум еще не успел просохнуть… Белые, выкрашенные масляной краской, стены, рельефные высокие двери с табличками "Медсестра", "Процедурная", "Хирург" и "Бокс 1", голубой прямоугольник окна в самом конце коридора – здесь явно следили за чистотой и чувствовалось, что у больницы есть хозяин.
Наталия нашла Ошерова в кабинете с надписью "Хирург". Постучалась.
– Да-да, войдите, – услышала она приятный мужской голос и открыла дверь.
Ошеров Юрий Григорьевич, высокий худощавый мужчина с лицом интеллигента (большие голубые глаза, нос с грбинкой, полные губы и мягкая ухоженная бородка) сидел за столом и что-то писал – поза, характерная для всех врачей и вызывавшая невольную улыбку. "Почему все пишут? Каждый должен занимаься своим делом: врач – лечить, а писатель – писать…" Идеально белый халат, выглядывающие из-под рукавов халата еще более белоснежные манжеты с хрустальными запонками, бледные пальцы с редкими рыжими жесткими волосками -
Наталия подошла достаточно близко, чтобы все это рассмотреть. Больше того, она видела крупным планом его блестящую, в бледно-коричневых пигментных пятнах, лысину, обрамленную аккуратно расчесаными, волосок к волоску, рыжими, даже какими-то красноватыми волосами.
Закончив писать, Ошеров поднял голову и взглянул (да, еще круглые, в тонкой металлической оправе очки!) поверх очков на вошедшую к нему в заснеженной шубе и шапке незнакомую девушку. Лицо его выразило крайнюю степень удивления.
– Извините, – смутилась под этим жестким взглядом Наталия. – Вы меня не знаете…
– А почему вы, сударыня, в шубе, позвольте вас спросить? – снисходительно улыбаясь, спросил Ошеров, поднимаясь из-за стола (он оказался выше Наталии аж на целую голову) и направляясь зачем-то к белой ширме, стоявшей в углу его просторного кабинета рядом с большим столом, на котором стояли коричневого блестящего стекла бутылки с йодом и прозрачные баночки с мазями, высилась гора чистых бинтов, слегка прикрытых кофейного цвета стерильной марлей. Здесь жэе лежали, зловеще поблескивая металлические инструменты (орудия пыток).
Наталия терпеть не могла больниц. "Уж лучше бывать в морге… Там ты уж наверняка знаешь, что под ножом у патологоанатома человек уже ничего не чувствует… Больше того, а вдруг ему это даже приятно?.."
Она быстро скинула шубку и шапку, положила все это одним движением на стул и подождала, когда же доктор вновь обратит на нее свое внимание.
– Вы кто? – наконец спросил он, снова усаживаясь за стол, но только теперь вполоборота, разглядывая потенциальную пациентку.
– Я приехала в гости…
– К кому?
"Сейчас, так я всем и рассказала…"
– К одной своей знакомой ("Он не посмеет расспрашивать меня подробно.")…
– К Романовой?
И она поняла: он заметил их вместе с Люсей на кладбище вчера, когда хоронили Ванееву.
– Я бы хотела вас спросить: Люба Прудникова сейчас где находится?
– Я полагаю, что на том свете, а почему вас это так интересует?
– Потому что я писательница… Я приехала сюда, в эту глушь за впечатлениями… А тут сразу столько навалилось: и похороны Ларисы Ванеевой, и убийство Прудниковой… Весело вы здесь живете, ничего не скажешь… А еще Люся мне рассказала, что осенью погибла ваша медсестра…
– Вы напрасно пришли сюда. Это – БОЛЬНИЦА.
– Ну не будьте такой букой, – Наталия вдруг совершенно
нахально провела своей ладонью по лысине Ошерова и
неожиданно обняла доктора за шею. Он сразу же инстинктивно
вжал голову в плечи. Он был удивлен. Это несомненно. Но она знала, что на некоторых мужчин такие вот нестандартные поступки действуют возбуждающе. А медицинский кабинет настраивал на что угодно, но только не на перевязку. То ли доктор выглядел столь сексапильно, то ли в кабинете просто было жарко, но Наталия на какое-то время, казалось, забыла, зачем пришла.
– Не отказывайте мне, – сказала она, метнувшись к двери и запирая ее на щеколду, затем вернулась и села на колени к Ошерову. Ей нравились такие интеллигентные мужчины, с которыми можно было вытворять все, что угодно, не боясь быть непонятой. И Ошерова наверняка оценил ее смелость.
Ее короткое трикотажное платье из мягкой шерсти так облегало фигуру, что не обнять ее, к тому же еще и сидящую на коленях, что само по себе было вызывающим и располагающим, было просто невозможно. И Ошеров обнял ее.
– Мне скучно, – сказала она ему доверительным голосом и поцеловала его в губы. – Я уже и сама не знаю, что хочу… Дома сидеть невозможно, тоска… Читать не хочется, вязать – тоже… Мне надо написать очередную главу романа, а в голове вакуум. И вот я решилась пройтись по деревне. Боже, сколько кругом снега! И вдруг увидела этот особняк. Зашла и вдруг поняла, что это больница… А если больница, то, значит, только здесь должен находиться труп Любы Прудниковой… Вот я и решила, что вы мне в этом поможете… Но если не хотите, не надо… Я пойду…
– Нет, что вы, не уходите… Мне, по правде сказать, и самому здесь смертельно скучно…
– У вас есть семья?
– Есть, конечно.
– Вы хотите меня поцеловать?
– И не только поцеловать. Вы сидите у меня на коленях, неужели ничего не чувствуете?
– Чувствую, но не знаю, как вашему горю помочь…
– А я подскажу…
Ошеров нравился ей все больше и больше. Она, глядя ему в глаза, словно увидела всю его жизнь: школа, институт и направление в Вязовку, больница, пациенты, вынужденная женитьба, квартира, холодильник, телевизор, дети ходят в музыкальную школу… И вдруг в кабинет залетает городская, свежая и новая, как только что народившаяся бабочка, девушка… Она усаживается к нему на колени, напоминая ему тем самым, что он прежде всего мужчина, а не хирург, вскрывающий карбункулы и делающий инквизиторские прижигания женщинам, вместо того, чтобы их ублажать…
Он должен был сдаться, и он сдался.
***
"Или я сдалась?" – думала Наталия, спешно одеваясь, потому что возбуждение сменилось на пресыщенность (все происходило в течении длительного времени на узкой медицинской кушетке, покрытой белой накрахмаленной простыней), и теперь она чувствовала лишь легкую досаду на себя за свою невоздержанность.
Зато Ошеров, без очков, расслабленный и счастливый все еще сидел на кушетке, голый, пушистый от рыжего мягкого меха на груди и ногах и по-идиотски улыбался.
– Вы такая красивая, Наташа… Выходите почаще гулять в снегопад… Хотя у меня здесь в любую погоду хорошо…
– Но только много пациентов, я угадала?
– Если вы сейчас же не одерните платье, то я буду готов повторить все сначала, – он опустил голову, рассматривая свой половой орган. Затем выпрямился и покачал головой:
– Все мы, в сущности, твари.
– Да нет, же, просто вы, медики, все как один – циники.
Я вот лично не тварь, могу чем угодно поклясться… А про вас я же ничего не знаю…
– Ну как же… Кое-что вы все-таки уже успели узнать, познакомиться… Вот с ним, например…
Ошеров был чудесным доктором. Он прекрасно разбирался во всех частях женского тела и поэтому, совершив повторный сексуальный маршрут, сделал так, что Наталия вообще после этого уснула на кушетке.
Она спала минут пять, не больше, но блаженство не покидало ее.
Когда же она все-таки оделась – быстро, чтобы вновь не спровоцировать горячего и страстного доктора, вынужденного изо дня в день скрывать свои желания (если они у него, конечно, возникали при виде больных женщин), – он налил ей немного разведенного спирту, после чего они выпили за знакомство.
– Главное, вовремя познакомиться… – расхохоталась
Наталия, облизывая пересохшие губы и нервным движением промокая их клочком чистого бинта, оставшегося после их интимных процедур. – Нет, все-таки, что ни говорите, а от обстановки многое зависит…
Ошеров встал, надел поверх одежды халат и нежно привлек к себе Наталию:
– Наташа, вы обещаете, что еще раз придете ко мне?
– Обещаю. Только взамен на то, что вы снова угостите меня разведенным спиртом…
– Никаких проблем.
Она сделала вид, что собирается надевать шубу, но вдруг передумала:
– Я не уйду, пока вы не покажете мне мертвую девушку. Вы, наверно, не поверили мне, что я писательница, но это действительно так… Должна же я увидеть своими глзами то, что теперь принадлежит только вам… Ну что вам, жалко?
– Да нет, конечно… Пойдем…
– Мы уже перешли на "ты"?
– У меня такое чувство, будто я знаю тебя всю жизнь… Пойдем, я покажу тебе все, что угодно…
Они вышли в коридор (в больнице по-прежнему не было ни одного человека), спустились по узкой крутой лестнице в подвал, прошли какими-то жуткими холодными коридорами ("Какое счастье, что я успела набросить шубу!"), пока не оказались в самом конце, в большой, ярко освещенной комнате-холодильнике, где на столе, все также прикрытая простыней, лежала мертвая Люба Прудникова.
Ошеров по-хозяйски, словно показывая товар лицом, сорвал простыню с мертвой, и Наталия увидела потрясающей красоту женщину, нагота которой вызывала лишь эстетические чувства, даже несмотря на то, что это был все-таки труп.
– Какая она красивая, – прошептала она, обходя тело со
всех сторон. – Ты сам ее раздевал?
– Пришлось. Сначала вынул нож… Жду, вот, теперь следователей из города… Но снега-то, сама видела, сколько намело… Неизвестно теперь, когда они приедут…
– А ты не знаешь, кто мог ее убить? Ведь ты же местный… Тебе, кстати, сколько лет?
– Тридцать семь.
– Ты здесь уже сколько лет?
– Больше десяти. Я, конечно, могу предположить, но это ничего не изменит… Андрей Аржанухин… Он любил ее, а она гулящая была… Красивая, мужики за ней табуном ходили… Но она никого, кроме Ванеева, не любила… А он женился на Ларисе.
– Это я уже знаю. А ты не знаешь, кто будет делать вскрытие?
– Из райцентра алкоголик приедет.
– Почему алкоголик?
– Да есть там один судмедэксперт, Курочкин Петр Николаевич… Вот он, скорее всего, и будет вскрывать… Но если он запил, то уж тогда и не знаю…
Наталия смотрела на рану на груди Любы Прудниковой до тех пор, пока у нее у самой не заболела грудь. Обратила она внимание и на посиневшие пятки покойной с небольшими, но характерными ссадинами, какие бывают, когда человек долгое время ходит босиком…
– Вроде бы тихо здесь у вас, а людей убивают… – она медленно вышла из подвала и начала подниматься по крутым ступенькам наверх. Посередине лестницы она заметила небольшую дверь.
– А это что такое? – спросила она безразличным голосом, ощущая какое-то чувственное похмелье, апатию после всплеска желаний и их полнейшего удовлетворения. Она не любила это состояние пресыщенности, которое подчас начинало граничить с отвращением к себе. Казалось бы, все цели достигнуты – что дальше?..
Ошеров, который поднимался за ней следом, зловеще произнес:
– А там, сударыня, живут мертвецы… – и загоготал, совсем как мальчишка, схватив ее руками за талию и сжав в смешливом порыве.
Расстались они почти нежно: он поцеловал ее в висок и помог надеть шапку, смешно нахлобучив ее набок.
– Мне пора… Порезвились и хватит… – она слабо улыбнулась, чувствуя, что вновь позволила себе перейти грань дозволенного и, открыв дверь, шагнула в синюю метельную ночь…
Глава 7
Ужин с вдовцом
Она с большим трудом добралась до перекрестка, завернула направо, но увидев горящие окна Ванеевского большого дома, решила заодно заглянуть и туда. Соблазнять вдовца не входило в ее задачу, поскольку она была уже опустошена и безразлична к половым вопросам, в принципе. Но поговорить с Сергеем Николаевичем о жене – сам Бог велел.
Она, проваливаясь по колено в снег, который шел, не прекращаясь, остановилась возле калитки и нажала на большую черную кнопку звонка. Она не слышала, как он прозвенел, но в доме тотчас произошло какое-то движение, за окном мелькнула тень, после чего дверь распахнулась, высветив на крыльце оранжевый угол, и появился мужчина во всем черном.
– Вы ко мне? – спросил он громко, чтобы его расслышали
сквозь завыванье ветра.
– Вы Сергей Николаевич Ванеев? – крикнула она.
– Подождите минуточку, я сейчас открою…
***
В доме совершенно не чувствовалось запаха похорон. Уютные теплые комнаты, открытые зеркала (хотя по христианскому обычаю они должны были быть прикрыты черным газом), аромат жареной колбасы или яичницы и розовощекий энергичный хозяин, высокий и хорошо сложенный крепкий мужчина. Не такой представляла она себе обстановку в доме, где только вчера похоронили хозяйку.
Все было прибрано, нигде ни следа от вчерашнего пиршества смерти.
Но глаза у Ванеева была, конечно, грустные.
– Проходите… Я вспомнил, вы были вчера… Вас, наверно, удивляет, что у меня все так, словно не было никаких похорон? Ну, во-первых, я верю только в своего Бога, а потому стараюсь общаться с ним без посредников… ВО-вторых, занавешанные зеркала нагоняют тоску, а Лариса знаете, как любила смотреться в них… Она была красивая и молодая, кому, если не ей было смотреться в них?..
– Я помощник следователя, – осторожно сказала она. – Меня зовут Наталия Валерьевна Орехова. Скоро должны приехать наши ребята…
– Да я уж понял, что вы не просто так прибыли… Но я разрешения на вскрытие не дам. Это по-варварски… Лучше я вам сам все расскажу… И даже то, что не рассказал нашему участковому. Он, знаете, у нас пьет… Какой-то нескладный и неорганизованный человек. Пока по селу идет, наберется, как чайник… С ним вообще о чем-либо говорит бестолку… Он хорош только, когда надо разнять драку. Вот тогда он просто незаменим. Или спасти женщину от пьяного мужа, когда он грозится отрубить ей голову…
– Что, у вас и такие случаи бывали?
– Да почти каждый день… Это же не село, а распивочная… Все гонят самогон, кто из чего… Вы поужинаете со мной?
– Поужинаю. – Любовь к жизни проявлялась даже в таких мелочах. "Надо было отказаться…"
Сергей Николаевич накрыл стол на кухне; закуска, выпивка, жареное мясо, которое наталия по запаху приняла за жареную колбасу… Но ничего из поминального, это она уже поняла.
Все свежеприготовленное. Видать, поминки справляли где-нибудь в столовой, а потом остатки еды раздали людям.
– Давайте выпьем за жизнь во всех ее проявлениях… За Ларочку мы пили вчера… Нелегко будет ее забыть, но жизнь-то продолжается… Давайте, Наташа, не стесняйтесь… Выпейте, а потом поговорим. Как говорится: выпьем и по-трезвой все обсудим.
Он производил впечатление умного и сообразительного человека, обладающего, к тому же, завидной способностью собираться в трудную минуту. Видно было, что он просто крепко взял себя в руки. Его спокойный тон был результатом волевых усилий над собой, над своим горем.
– Раскажите, Сергей Николаевич, где и при каких обстоятельствах нашли Ларису?
– Ее нашла Надежда Куликова из заготконторы… Возвращалась вечером от Воробьевых (у них день рождения справляли), шла мимо фермы и увидела, что дверь на скотный двор открыта… Она подумала, что это сторож напился и забыл закрыть… Подошла и увидела льющийся из молочного склада свет… Молочный склад – это отдельное помещение, очень чистое, в котором хранится молоко во флягах до тех пор, пока за ним не приедет молоковоз. Но он ведь тоже должен был быть заперт… Когда Надя подошла, то увидела на складе спящего мертвецким сном сторожа, Корнеева. Свет из склада падал на землю… Кругом была солома, желтая… и вдруг кровь… Она пошла по кровяному следу, завернула за угол и увидела лежащую на соломе Ларису.
Он замолчал, сглотнул и несколько раз аккуратно кашлянул в кулак.
– Самое удивительное, что она была без шубы… На ней была какая-то странная красная юбка, которую я у нее ни разу не видел… И какая-то белая блузка, тоже мне незнакомая… Лара была в светлых прозрачных чулках, сильно грязных снизу, словно она долгое время шла без обуви по грязи… или снегу…
– И что было дальше? Надя прибежала к вам и все рассказала, вы перенесли Ларису домой… Она уже тогда была мертва?
– Да… Я проверил пульс… Но она была еще теплая… А это значит, что вполне возможно, что на ферму она добралась сама, причем не ползком, поскольку это бы заметно было по одежде, а шла обычно, ногами…
– Она была ранена?
– Нет, пришел Ошеров, осмотрел ее и сказал, что никаких внешних повреждений нет…
– Разве ее не изнасиловали?
– Ошеров сказал, что половой контакт с мужчиной у нее был, он определил это по белью и по каким-то внешним признакам… Я в этом не разбираюсь… Он сказал, что хорошо бы взять анализ… и взял… я в это время уходил курить, не мог смотреть… Понимаете, он мне так объяснил, что если бы это было изнасилование, то оставались бы какие-нибудь синяки, повреждения, а под ногтями уж обязательно набились бы частичкикожи или волос насильника… Он много говорил, хотя и понимал, что лишь усиливает мою боль… Мне нелегко было представить себе Ларису в объятиях другого мужчины… А когда я спросил его, как он думает, почему она так странно одета, он сказал, что вполне вероятно, так захотел тот мужчина, с которым она была…
– А он никак не объяснил ее стертые ступни и посиневшие пятки, словно она отбивала несколько часов кряду чечетку… – сказав это, Наталия почувствовала, как ее обдало горячей волной: "Девушка, танцующая в красной юбке тоже танцевала чечетку…"
– Он предположил, что ей пришлось добираться босиком издалека… И вы подумали, что из соседней, Малой Вязовки? Что она шла через мост?
– А что я еще мог подумать? До ближайшего населенного пункта тридцать километров, сколько бы она не прошла.
– А что, если ее привезли на машине? Сначала увезли, а потом привезли и бросили на половине пути?
– Трудно что либо сказать…
– Тогда скажите, когда вы видели ее последний раз? Живую.
– Утром я ушел на работу, а она осталась дома. Я еще спросил ее, что она собирается делать. Я всегда ее спрашиваю, мне же интересно… Но, как правило, она оставаясь дома, спокойно занималась домашними делами, готовила, смотрела телевизор, читала, спала, вязала…
– А почему она нигде не работала? Не хотела?