Хелен не ответила. Она наблюдала за Пенджли, который снова потихоньку пробирался к выходу. Одновременно она увидела, что Осмунд еще сильнее прижимает к себе рыжеволосую красотку. Она догадывалась, что он даже не замечает своей партнерши.
Мысль о том, что он не отдает себе отчета в своих действиях, заставила ее быть решительней. Она стала пробиваться к нему, борясь с преградившими ей путь пирующими. Борьба была нелегкой. Многие из гостей перестарались с выпивкой, и языки у них развязались. Кругом шли выяснения отношений и слышались душевные излияния. Люди выбалтывали свои личные секреты и драмы, рассказывали истории своей жизни, делились горем, хвастались победами, - одним словом, известно, как бывает в таких случаях. И немудрено, что в тот вечер в Лондоне Осмунд был не единственный, кто совершил убийство.
Постепенно у Хелен стало появляться ощущение, что это все бред и на самом деле ей снится кошмарный сон. Ей казалось, что она вот-вот проснется в их тихом домике в Ивсхэме, услышит, как поют птички в листве, почувствует струящуюся из окна утреннюю прохладу и увидит рядом с собой в кровати Джона Осмунда: он сладко спит, подложив ладонь под щеку.
В той комнате над камином висело большое зеркало, в котором отражалась маленькая прихожая, битком набитая гостями. Престранное все-таки это зрелище - толпа людей, ряженных не в свое платье! Когда Хелен смотрела на отражавшееся в зеркале сборище, все эти создания на ее глазах вдруг начали терять человеческий облик. Картина распадалась: выпученные глаза, голые руки, полуобнаженные бюсты, сверкающие из-под ткани белые коленки и бедра, их движения - все это было до того нелепо, что возникала мысль о нашествии инопланетян, наподобие существ из фантастических романов Уэллса. Их, бедных, не спрашивая, забросили сюда, на непонятную для них Землю, и оттого они такие ошеломленные и растерянные.
От шума и крика закладывало уши. Как в джунглях, где среди зарослей под безжалостными лучами солнца бьется за выживание всякая тварь, а внизу, в темноте, копошатся подземные обитатели, борясь за прохладное уютное местечко, - так и тут, в этом зале: Хелен и шагу не сделала, как наткнулась на невидимую миру баталию.
Споткнувшись, Хелен чуть не рухнула на незнакомую полную даму, которая сидела на полу. Повиснув на рукаве у дюжего мужчины, она не давала ему подняться.
- Если ты посмеешь танцевать с ней, я немедленно уйду! - шипела пышка. - И ты меня больше не увидишь! Так что не вздумай!
Казалось, ей было наплевать, слышат ее другие гости или нет.
Чтобы удержаться, Хелен оперлась на здоровяка и, разумеется, извинилась, но он даже не обратил на нее внимания.
- Но, Кэрри, это просто долг вежливости. - В его голосе слышались слезы. - Ты же не хочешь, чтобы я…
- Да, хочу, и ты это сам знаешь, - сварливо перебила она его. - "Долг вежливости!" Как вам это нравится! Долг вежливости, скажите на милость!
Пышка сидела протянув ноги, и Хелен не могла сделать ни шагу. Снова извинившись, она попыталась обойти ее, но под ногами оказалась гора подушек. Она стала падать прямо в объятия дамы, но кто-то поддержал ее, подав руку. Это был Пенджли.
Хелен всякое переживала в тот вечер, но такого она совершенно не ожидала. Они очутились рядом - к своему отчаянию, запертые в толпе, - а у ног их продолжала разворачиваться глупейшая семейная мелодрама.
- Миссис Осмунд, помогите мне выбраться отсюда, - сразу заговорил Пенджли, задыхаясь, как будто за ним гнались. - Если вы мне поможете, обещаю, что больше никого из вас не побеспокою. Я свое слово всегда держу. Я больше не выдержу.
- Вы напуганы, - сказала ему Хелен.
- Да, напуган. Ваш муж сошел с ума. Это беспокоит меня, и мои нервы не выдерживают. - И прибавил, еле переводя дух: - Я не боялся, пока не попал сюда. И когда я остался один в спальне, я тоже не боялся. Для меня это была забавная игра. Но сейчас я только о том и мечтаю, чтобы вырваться отсюда и никогда больше его не видеть! Не беспокойтесь, я больше никогда к вам не приду!
Пышка, встав на четвереньки, завизжала:
- Мне наплевать, пусть все знают! Где ты пропадал две ночи подряд? Ты думаешь, я глухая, или слепая, или то и другое вместе? Знаю, чем она с тобой занималась весь прошлый месяц, эта подлая тварь…
Здоровяк тяжко вздохнул:
- Это неправда, Кэрри… - И он принялся слезливым голосом опровергать сыпавшиеся на него обвинения.
- Вы понимаете теперь, - сказала Хелен, которой тоже было трудно говорить, - что вам не надо было приставать к Осмунду со своими требованиями. Почему вы не могли оставить нас в покое?
- Я был созданием своего брата. Годами выполнял за него грязную работу… - Он замолчал, но тут же продолжил: - Сегодня я решил попробовать поработать на себя. Посмотреть, что из этого получится. Ничего не получилось. Я боюсь вашего мужа, миссис Осмунд. Скажите ему, что я вовсе не брат Пенджли, что угодно ему скажите. Только пусть он меня отпустит.
Полная дама нашла среди бражников старую подружку:
- Иди сюда, Грейс, погляди на этого подлого вруна…
- Но мы все здесь в ловушке, - сказала Хелен. - Как отсюда сбежать?
- Помогите мне, - умолял ее коротышка, - помогите…
Подняв голову, Хелен увидела рядом с собой Осмунда.
Теперь они стояли втроем, стиснутые со всех сторон ряжеными. Осмунд, глядя на Пенджли, спросил:
- Не слишком ли вы здесь задержались? Неужели вам не надоела эта компания, как, например, мне?
Пенджли взмолился:
- Отпустите меня. Я больше вас не трону. Меня тошнит от этой истории. Отпустите меня…
Неизвестно, чем закончилась бы их встреча на этот раз. Кто знает, ведь вполне могло случиться так, что Осмунд отпустил бы Пенджли и катастрофы не произошло бы. По словам Хелен, она не могла тогда понять, что творилось в голове у Осмунда. Его глаза лихорадочно блестели. Он был похож на зверя, который, нацелившись на добычу, еще не знает, как с ней поступит.
Как бы то ни было, в те считанные секунды Пенджли мог бы, в одиночку пробившись в толчее, сбежать, не опасаясь погони. И сбежал бы, если бы не возникшее в тот момент совершенно непредвиденное обстоятельство.
Чудовищный шум, сотрясавший квартиру, вдруг смолк. Кто-то выключил граммофон, и вместе с громкими звуками джаза стихли голоса. А затем какая-то женщина пронзительным голосом возвестила:
- Мы греки! Мы греки! Мы должны принести жертву! Я буду Ифигенией!
Все собравшиеся пришли от этой затеи в полный восторг. Маленький, кругленький, похожий на бочонок человек - как догадалась Хелен, хозяин дома, который только что появился на авансцене, - выступил вперед и закричал:
- Шикарная идея! Все сюда, давайте, давайте! Мы устроим процессию, надо воздвигнуть алтарь и все как положено!
В центре комнаты поставили небольшой низкий столик, перед ним бросили на пол красную подушку. Из числа гостей на роль жреца был выбран древний грек с белоснежной бородой. Хорошенькой молодой девушке связали за спиной руки и надели на глаза повязку.
Несколько подвыпивших мужчин и женщин встали в полукруг и, раскачиваясь, начали что-то причитать пьяными голосами, изображая хор.
Эскот оглядел гостей и заметил среди них Осмунда:
- Эй, вы там, сэр! Как раз вы-то нам и нужны, поскольку вы самый высокий. Вы будете главным палачом.
Осмунд, мгновенно подчинившись, подошел к нему. Он был как во сне.
- Я, черт возьми, не знаю, как ваше имя, но надеюсь, вам тут чертовски весело. Рад вас видеть. - Отвернувшись, он скомандовал: - Эй, дайте кто-нибудь нож!
Ему протянули кухонный нож. Все кругом хохотали. Осмунд стоял в центре комнаты с ножом в руке, а перед ним - коленопреклоненная девица. Хелен готова была крикнуть: "Погодите! Отнимите у него нож! Его надо остановить…" Но произошла заминка. Чей-то голос громко произнес:
- Эскот, минутку, вы слышали?..
Кто-то другой продолжил:
- Банни Уорнер сегодня видел труп. Это вам не то что ваши глупые игрушки в древнегреческие жертвы. Труп был самый настоящий! На лестнице, по дороге сюда!
Начался общий шум, все принялись обсуждать услышанное. Хорошенькая девушка, уставшая стоять на коленях на красной подушке, поднялась, освободила связанные за спиной руки и сняла с глаз повязку.
- Что такое?
- Банни видел, как убивали?
- Банни кого-то кокнул?
Вопросы сыпались со всех сторон. Игра в жертвоприношение была забыта. Осмунд продолжал стоять не шевелясь, в той же позе с ножом в руке.
Молодой человек в обычном костюме, расположившись у камина, стал давать объяснения:
- Если хотите знать, ничего особенного не было. Я даже не хотел об этом рассказывать. Но все равно во мне все перевернулось.
- Что же было? Банни, что все-таки было? Выкладывай!
Хелен вспоминает, что ей тоже хотелось закричать: "Да, Банни, скорей рассказывай, что ты видел!"
Он продолжал:
- Не знаю, может, я не совсем хорошо разглядел. Я сейчас протрезвел, не то что тогда, по дороге сюда. Было от чего протрезветь, скажу я вам! Только я вошел в подъезд с улицы и хотел было подняться по лестнице, смотрю - в углу прислонился к стене какой-то человек.
- Какой такой человек? А? Какой? - кому-то не терпелось услышать все сразу.
- Да не знаю, обыкновенный такой парень. Я спросил у него, где квартира Эскота, потому что уже слегка забалдел и мне не хотелось звонить подряд во все квартиры. Он что-то нелюбезно промямлил, и тут я гляжу - позади него на самой нижней ступеньке сидит, весь скрюченный, еще один.
Кто-то из женщин взвизгнул; раздались женские голоса:
- Кошмар! Ужас! Какой страх!
- Я спросил у того парня, что с его приятелем, может, он заболел? А он говорит, ничего, мол, с ним такого, просто он мертвецки пьян, и другой их приятель уже пошел за машиной, чтобы отвезти его домой. Ну, говорю, ладно, тогда пока. Тут мне вздумалось закурить, полез за этой штукой… - Он достал из кармана зажигалку и предъявил ее всей компании. - Зажег ее и увидел…
Молодой человек умолк. Кто-то выкрикнул:
- Ну же, Банни! А дальше-то что?
Настала полная тишина. Осмунд застыл и не двигался с места. Он даже не повернул головы, чтобы взглянуть на Банни.
- Клянусь, тот человек был мертвый. Точно, без ошибки. Это был труп. Глаза, рот и прочее… Я закричал: "Боже, он же мертвый!" - или что-то в этом роде. А тот парень сказал: "Нализался под завязку, только и всего!" Я рванул наверх со всех ног!
Со всех сторон раздались восклицания:
- Ну и страх! Вот ужас-то! Может, он все еще там?!
Хелен, не отрывая глаз, смотрела на Осмунда. Она видела, как он, резко повернувшись, метнулся в сторону. Нож из его руки выпал.
Гости понемногу приходили в себя. Опять послышался смех, пение. Но прежнего веселья не было. Его уже ничто не могло разжечь. Завели граммофон, но никто не танцевал.
Кто-то крикнул:
- Ну ладно, пошли отсюда!
Ей показалось, что все сразу стали проталкиваться к выходу. Мгновения не прошло, как она и сама очутилась в прихожей. Ни Пенджли, ни Осмунда нигде не было. Они исчезли.
Глава 14
Со звездных высот в бездну
Уж сколько времени прошло с тех пор, а мне до сих пор снится, как над безлюдной площадью в вихре снежной бури несутся по воздуху те двое. Внизу замерли омнибусы, и только любопытные глаза припавших к окошкам пассажиров следят за их полетом. На перекрестке стоит полицейский-скелет, отставив руку в огромной белой перчатке, а на темных стенах домов пляшут, словно гигантские светлячки, огни осатаневшего мира.
Над головой громоздятся, налезая одна на другую, черные тучи, которые, того и гляди, обрушатся на затаившееся в ожидании конца света человечество. Кое-где еще суетятся, бегают в поисках спасительной лазейки крохотные фигурки манекенов, но и они знают, что поздно, погибель близко.
Проснувшись, я еще долго не могу отделаться от этого видения. Не только меня, но и Хелен мучит похожий сон.
Итак, вернемся к тому моменту, когда, пытаясь настичь Хенча, я сначала увидел маленькую фигурку Пенджли, а следом за ним - мчавшихся во весь дух Осмунда и Хелен. Как вы помните, к моему изумлению, все трое исчезли за дверями входа на галерку театра "Трафальгар". Помедли я тогда, соображая, что мне делать, возможно, мне и дальше пришлось бы заниматься Хенчем. Но одного взгляда на Хелен было достаточно, чтобы не размышляя ринуться за ней. Я никак не мог предположить, что же там случилось без меня, но чувствовал, что события вечера приближаются к развязке, и считал своим долгом быть ее участником.
Было уже почти половина одиннадцатого, спектакль шел к концу, и контролер уже покинул свой пост у платной ложи, видимо решив, что вряд ли найдется ненормальный, который пожелает раскошелиться ради последних двадцати минут представления.
Я пулей взбежал по темной лестнице и, с трудом переводя дыхание, остановился под дверью, ведущей на галерку. Сверху до меня доносились смех и разговоры - там помещался хор. У входа мне путь преградил высокий старикан с грудью, увешанной медалями.
- Места только стоячие. - Его голос был исполнен сознания воинской чести и одновременно выдавал в нем большого любителя пива.
- Ладно, ладно, - нетерпеливо буркнул я, - сколько?
- Представление заканчивается, - шепотом оповестил он меня.
Чуть отодвинув его в сторону, я прошел внутрь. В глубине галерки горела одна-единственная тусклая лампочка. Пространство впереди меня было погружено во мрак, а дальше перед глазами открывалась утопающая в лучах прожекторов сцена, вся в ярких красках, с пляшущими на ней под звуки оглушительной музыки человечками. Оказавшись в темноте, я поначалу плохо различал зрителей - смутно видел лишь силуэты у барьера и все никак не мог разглядеть среди них Осмунда, Хелен или хотя бы Пенджли.
Помню, что я был в растерянности и отчаянии. По лицу Хелен, мелькнувшему мимо меня, я понял, что она ждет беды, что она в панике. Я просто не знал, что делать.
Я стал осторожно пробираться вперед и неожиданно наткнулся на Осмунда. Он сразу меня узнал, даже в полутьме, и с такой силой схватил за руку, что я чуть не вскрикнул.
Осмунд прошептал:
- Дик, хорошо, что вы здесь… Я хотел попрощаться с вами. Когда исчезнут огни, исчезнем и мы.
Я догадывался, что он, как и Хенч, лишился рассудка. В голове у меня роились неосуществимые планы, я лихорадочно соображал, что бы предпринять. Ситуация была чудовищная, невообразимая! Где Хелен? Где Пенджли? И наконец, что делает внизу, в партере театра, Хенч? Осмунд крепко прижимал меня к себе. Его тело было напряжено, он был как стальная пружина.
- Освободите руку, мне больно, - шепнул я ему.
Он отпустил мое запястье, но схватил меня за руку повыше. Глянув ему за спину, я увидел, что другой рукой он крепко держит Пенджли.
Эта картина представилась мне до того нелепой и смешной, что я чуть истерически не расхохотался на весь театр. Вот где бушуют настоящие страсти, не то что на сцене! Там всего лишь продолжают безмятежно лицедействовать актеры, а вокруг сидят зрители и, ничего не ведая, наслаждаются их искусством… Между прочим, внизу, в партере, еще и Хенч! Что за невероятный фарс мы тут разыгрываем! Но я знал, что для Осмунда это был не фарс, а достойное завершение его мученического пути, который наконец-то подходил к своему концу.
Мои глаза постепенно привыкали к темноте, и теперь я более четко видел лицо Пенджли. Его лоб блестел от пота. Время от времени он начинал дергаться всем телом, пытаясь вырваться, но при этом не издавал ни звука и даже не глядел на Осмунда.
Меня охватило чувство безнадежности. Я начал озираться по сторонам. Теперь мне было видно все вместительное нутро галерки, круто спускавшейся вниз и заполненной людьми; ложи по бокам и внизу, а справа и слева - ряды, восходившие к дальнему, самому высокому ее ярусу. На сцене - этого я не забуду до гробовой доски - представляли что-то из испанской жизни. Это было одно из тех ревю, которыми щедро нас пичкает наш знаменитый, отмеченный ярчайшим дарованием С.Б. Кокран. Несомненно, и тот спектакль в его трактовке являлся наглядным проявлением его индивидуальности, жизнелюбия, доброго расположения духа и эстетического вкуса, чем, собственно, данная постановка в целом выгодно отличалась от репертуара прочих театров, грешивших, как известно, обывательскими темами и пошлыми вкусами. Полагаю, суждение это справедливо, однако вряд ли я вправе считать себя объективным критиком того театрального зрелища, потому что мне так и не довелось увидеть его, впрочем за исключением последней сцены. Однако можете себе представить, в каком я был состоянии и, следовательно, воспринимал все в несколько искаженном виде.
Почему-то я вообразил, что на сцене воспроизведен тот самый уголок в Испании, где когда-то нашли себе временный приют Хелен и Осмунд. Что же там было такое? Помню высившуюся на переднем плане, на фоне багрового неба, черную башню. У подножия башни был сооружен малинового цвета шатер, заваленный апельсинами, а в самом центре сцены красовался фонтан, сложенный из камня, который рассыпал брызги как настоящий, отчего представление сопровождалось приятным звуковым эффектом журчащей воды. Кроме того, под стенами башни стоял на якоре корабль с темно-желтыми парусами. Вверх и вниз по ступеням, ведущим в башню, весьма оживленно сновал народ в живописных, ярких одеяниях. У рампы вытанцовывала очень худенькая женщина в черной мантилье, а вокруг несколько мужчин и женщин отстукивали ритм кастаньетами.
Само театральное освещение и цвета, в которые были окрашены декорации, усугубляли мое мрачное состояние духа. Человечки, продвигавшиеся вверх по ступеням, исчезали в башне и больше не появлялись. Все они навсегда прощались с этим миром, напоенным ярким светом и громкими звуками музыки. А позади, за башней, там, внизу, куда не мог проникнуть мой глаз, была черная-черная вода, и я знал наверняка, что там зияла бездна.
Бездна! Усилием воли я отогнал от себя это видение. Надо было что-то делать, но что? Что за безумие и чушь - стоять, не смея шевельнуться, словно мы все трое опутаны смирительными рубашками, тогда как кругом продолжается нормальная жизнь, старикан с медалями о чем-то тихонько переговаривается с пожарником, зевающим во весь рот так, что, того и гляди, выпадут вставные челюсти. А впереди меня головы, головы, головы, и все они словно в забытьи, растворены в бездумной неге… (Не есть ли это та дремота разума, свойственная преклонному возрасту, когда мы ищем покоя, когда наши убаюканные временем чувства дремлют, когда страсти чуть тлеют и уже не греют?) И над всей этой публикой льют свой веселый свет огни прожекторов. Худенькая актриса больше не танцует, теперь вся сцена заполнена человечками, которые крутятся в сумасшедшем танце; трещат кастаньеты, и оркестр мурлычет что-то свое, видно для собственного удовольствия…
Нет, это вовсе не оркестр мурлычет. Это Осмунд что-то мне нашептывает, не поворачивая головы и не отпуская мою руку. Он говорит и говорит, и так тихо, что я не могу расслышать всех его слов, которые, кажется, разносятся под сводами театра. Конечно, слышит их и Пенджли.