- Я всегда знал, что к концу жизни совершу страшную глупость. Я жил в ожидании этого. Я знал, что сотворю безрассудство, чтобы кому-то что-то доказать… Но те, кто постоянно стремится кому-то что-то доказать, - зануды и глупцы… зануды и глупцы… Я всегда таким и был, Дик, вы знаете. Я все принимал всерьез, у меня не было чувства юмора. Вот и сейчас - надо бы посмеяться, а не могу… Смеяться будете вы - потом… Эти проклятые Пенджли… Я бы прикончил их всех, да нет времени… Уверен, множество их еще прячется по щелям. Они все одинаковые. Когда-нибудь объявят новый крестовый поход - против них… Их сметут с лица земли…
(Помню, на этом месте его тирады я подумал: а почему Пенджли, если ему не под силу вырваться и убежать, не закричит, не поднимет шум, не позовет служителя? Ведь наверняка ему все это уже здорово надоело, должно было надоесть. Почему он не попросит старикана в медалях позвать полицию, чтобы таким образом избавиться от Осмунда? Что за мистика - весь вечер мы кружим по площади, то тут, то там, прямо под носом у полицейских, и никому в голову не пришло позвать их, привлечь их внимание к нам? Может, Осмунд всех загипнотизировал? Между прочим, я и по сей день нахожусь в недоумении: почему Пенджли не стал звать на помощь? Подозреваю, в своей жизни он имел серьезные трения с законом и потому у него не было ни малейшего желания общаться с полицейскими даже несмотря на то, что к тому времени он уже прекрасно сознавал грозившую ему опасность. Но даже и теперь он уповал на свою смекалку, считая, что ему все же удастся выбраться из ловушки… Увы, он переоценивал себя.)
Рядом продолжал звучать голос Осмунда:
- У меня туман в глазах, я плохо вижу дорогу. Так что берегитесь, Пенджли, ибо вы пойдете со мной. Путь будет дальний… Вам будет холодно, а потом жарко, как в адском пекле. Какая нелепица, Дик, что при всех моих возможностях я кончаю вот так. Но когда из тебя делают изгоя, это не проходит бесследно. Остается рана. Ты уже не можешь быть таким, как те, кто не испытал этой боли. Ты не в силах этого забыть, да тебе и не позволяют забыть. Видно, тем и должно было все кончиться. Знаю, я бываю не в меру гневен, но, поверьте, Пенджли этого заслуживают. Их много, много, они вокруг нас…
- Отпустите мою руку, Осмунд, - разъяренно прошептал я. - И хватит. Освободите Пенджли. Больше он к вам не полезет. Пора это прекратить. Где Хелен?
Но он не отпускал мою руку. Думаю, из всего того, что я ему сказал, он услышал только последнее слово.
- Хелен? О, она здесь. Вы взяли себе ее перчатки, Дик, - как залог любви, да? Это огорчило меня. Вы целовались. Это тоже огорчило меня. Но я вас не виню, Дик. Она очень привлекательная женщина. К тому же мы с ней расстались - навсегда.
Мы начинали привлекать внимание окружающей публики. Сидевший впереди у барьера человек повернулся к нам и крайне раздраженно прошипел:
- Тихо, вы!
Не знаю, со мной ли что произошло, или то была игра света, но внезапно я стал видеть в темноте. И кого же я узрел? Хенча! В полумраке на верхнем ярусе балкона, на самом крайнем месте справа. Он был очень хорошо мне виден. За это время он успел переместиться из партера на балкон.
Хенч сидел подавшись всем телом вперед, обхватив голову руками, не глядя на сцену. О Боже!
- Там Хенч! - тихо сказал я Осмунду.
Но Осмунд не слышал меня, а если и слышал, то не понял. Он еще крепче сжал мою руку.
Что будет делать Хенч? - мелькнула у меня мысль. Он был явно в состоянии безумия - сидя, возил по полу своими толстыми, как тумбы, ногами, раскачивался и мотал головой, то запрокидывая ее кверху, то опять роняя на грудь.
На сцене пара, примостившись у фонтана, нежными голосами исполняла любовный дуэт. Свет был притушен, лишь на заднем плане, на фоне густо усыпанного звездами неба, четко вырисовывался черный силуэт башни. Фонтан бил, и в полумраке взмывали вверх и ниспадали серебряные водяные струйки.
Я попытался вырваться:
- Пустите меня, Осмунд. Смотрите, там Хенч. Если я не поспею к нему, он устроит шум.
Я заметил, что и Пенджли, с другой стороны, извивается и бьется, пытаясь высвободиться. Он пыхтел и тихонько постанывал.
Но все мои уговоры кончились тем, что человек из нижнего ряда, окончательно выйдя из себя, повернулся к нам и свирепо зашипел:
- Если вы, черт вас побери, не замолчите, я позову служителя. За что я деньги платил? Чтобы слушать, как вы тут шушукаетесь?
Но в тот вечер ему посчастливилось - его деньги окупились в сто крат. Потому что не успел он, брызжа слюной от злости, произнести последние слова, как театр огласился истошными, но маловразумительными выкриками. Я увидел, что Хенч вскочил со своего кресла. Это кричал он!
Я уже давно ожидал чего-нибудь в этом духе. Это вполне вписывалось в фантастический сценарий всего происходившего как на сцене, так и в зрительном зале; я даже заранее знал, о чем именно Хенч попытается поведать людям.
Можно себе представить, какой начался содом.
До этого мне дважды в жизни довелось быть свидетелем грандиозного скандала в театре. Первый раз это было как-то на Рождество, когда в составе футбольной команды своего колледжа я совершал турне по Франции. Мы были в лионской Опере: кому-то вздумалось испортить дебют выступавшей солистке. Второй случай произошел в Лондоне, в Сент-Джеймском театре. Какой-то джентльмен, занимавший кресло в партере, в антракте вдруг поднялся и начал на виду у всех раздеваться. Причем он так резво это проделал, что, когда к нему подбежали служители, он уже был в чем мать родила.
Помню, что именно второй случай особенно меня потряс. У меня было ощущение, что весь мир катится в тартарары. Невольно я подумал: вот мы живем привычной, размеренной жизнью, тихо-мирно, и вдруг в какие-то доли секунды все смешивается; нам дают понять, что мирное, спокойное житье-бытье нам обеспечивают некие силы, которые со своих заоблачных высот решают нашу судьбу. Один небрежный взмах руки - и мы покорно превращаемся в свиней или в кроликов - в зависимости от их каприза.
То же чувство у меня было и сейчас. Пока еще не поднялся общий шум, я слышал, как Хенч вопил своим смешным, надтреснутым голоском, срывавшимся на истерический визг:
- Грешники! Господь Бог грядет! Убийцы! Вам не скрыть своего преступления!
Помню, он устрашал всех именем Господа и, без конца повторяя "Убийцы!", размахивал руками и рвался куда-то вперед, рискуя перевалиться через барьер в бельэтаж.
Разумеется, к нему немедленно кинулись служители, но в театре уже поднялся переполох. Зрители галерки повскакали со своих мест, все устремились туда, откуда им было лучше видно, что творится. Кругом стоял шум, слышались возгласы:
- Что такое? Что случилось? Кто-нибудь пострадал? Женщине дурно!
Тем временем миленькая парочка продолжала распевать свой идиотский дуэт под темными стенами башни, плескалась водичка в фонтане и звезды на заднике излучали электрическое сияние, перед которым меркла любая самая яркая небесная звезда.
В какой-то миг я потерял Хенча из виду, но потом он снова возник в поле моего зрения - уже в последний раз. Он боролся с двумя служителями, которые пытались его вывести. Он упирался, закидывал голову; его рубашка была порвана, грудь обнажена.
Он закончил торжествующим возгласом:
- Нас всех ждет погибель! Всех, всех!
Боюсь, что возвышенному тону его проповеди несколько подпортило то, что в финале голос у него сорвался и он пустил "петуха".
Бедный Хенч! И стоило биться в агонии, угрызаться совестью и кого-то обличать, чтобы назавтра заслужить лишь пару строчек в утренней газете, где сообщалось, что некий джентльмен, наделавший шуму в театре "Трафальгар", был задержан полицией, но затем отпущен домой, поскольку все объяснялось пережитым им нервным потрясением.
Кажется, позже Хенч избрал себе стезю добровольного проповедника, очень популярного летом на морских курортах, и, насколько мне известно, он уже больше никогда не проронил ни звука ни о Пенджли, ни о том, как тот закончил свою жизнь.
Вспышка его безумия подействовала и на Осмунда. Как я уже говорил, люди вокруг стали вскакивать со своих мест, кричать, волноваться, некоторые, слишком нервные, начали покидать театр.
Осмунд тоже повернулся, будто решил уйти. Я вырвался, и Пенджли попытался сделать то же самое. Теперь он был совсем близко от меня, и я видел, что он был объят паническим страхом. С ним случилось самое худшее, что могло с ним случиться. Когда он отбивался от Осмунда, у него с носа упали очки и отлетели в сторону. Его лицо, по которому ручьями стекал пот, выражало смертельный ужас. Оставшиеся без очков глаза затравленно бегали, рот дергался, язык облизывал пересохшие губы.
Очутившись рядом со мной, он прохрипел:
- Ради Бога, помогите мне… Он сумасшедший… Он нас всех погубит. Мои очки… Они упали… Без них я ничего не вижу… Ради Бога, найдите их… Найдите их.
Бог свидетель, у меня не было особых причин жалеть этого человека, но я решил во что бы то ни стало разыскать его очки. Я начал, ползая по грязному полу, шарить везде руками. И в это время меня донимала мысль: почему Пенджли не зовет на помощь? (Это для меня загадка и до сих пор.) Как я уже сказал, тогда у меня возникло единственное предположение: Пенджли имел все основания опасаться излишнего внимания публики. Вообще, пока я ползал на коленях в потемках, меня мучили разные вопросы. Например, где Хелен? Что делать, если в приступе безумия Осмунд начнет гоняться за Пенджли по галерке? И опять все тот же вопрос: где Хелен?! Я сообразил спросить ее об этом только по прошествии нескольких недель после того вечера. Оказывается, она занималась тем же, чем и я, - пыталась помочь Пенджли, только с другой стороны, где я ее не видел, и испытывала точно такие же волнения, что и я.
Наверняка наша возня не осталась бы незамеченной, не подними Хенч переполох в зале.
А дальше события разворачивались быстро. Пенджли все же вырвался и тут же метнулся к двери. Осмунд устремился за ним, я - следом. Пенджли определенно сбежал бы - и тогда моя история имела бы совсем другой конец или, возможно, не имела бы его вовсе, - если бы не кучка женщин, перепуганных воплями Хенча и в панике покидавших театр: охая и ахая, они все одновременно, как глупые гусыни, столпились у входа на лестницу.
Пенджли ничего не видел перед собой, у него перед глазами все сливалось. Вместо того чтобы повернуть налево, он повернул направо, толкнул возникшую перед ним дверь и по крутой лестнице, спотыкаясь, выбрался на крышу. И хотя на двери была надпись "Вход запрещен" и, как я полагаю, обычно дверь была заперта, на этот раз она была открыта и лампочка над ней не горела. Выскочив на крышу вслед за Осмундом, я так же, как и он, был встречен сильнейшим шквалом ветра, который свалил меня с ног. Осмунда я обнаружил тут же, недалеко от двери. Стоя на коленях, он всматривался в темноту.
Я замер рядом с ним и начал оглядываться вокруг. Зрелище было поистине необыкновенное. Впереди меня и по сторонам простирались крыши Лондона, так сказать самый верхний его ярус. Несмотря на кромешную тьму - впечатление было такое, что небо над нашими головами затянуто несколькими слоями бархата густого черного цвета, - несмотря на сыпавший все сильнее снег, хлопья которого жалили мне щеки, как миллионы ос, все вокруг мерцало, вспыхивало, искрилось. Это плясали рекламные огни вывесок над домами.
Я оказался на одном уровне с одной из них, изображавшей огромную розу. Она лениво, будто наслаждаясь, распахивала один за другим свои лепестки, приоткрывая хранимое ею сокровище - изящный, суживающийся книзу флакончик духов, который на минуту стыдливо показывался, а затем снова скрывался в ее медленно свертывающихся лепестках. Роза распространяла вокруг себя золотисто-алое сияние. Остальная часть неба, видимая мной, озарялась вспышками реклам, прятавшихся за крышами домов. Казалось, что Лондон, как ребенок, скачет, стараясь достать до неба своими золотыми пальчиками.
Я нигде не видел Пенджли. Зато в следующее мгновение, повернувшись, я обнаружил рядом с нами Хелен.
Осмунд тоже заметил ее.
- Уходи, Хелен, - сказал он. - Разве мы не простились с тобой? Уходи.
Она схватила его за руку:
- Джон, пойдем со мной. Пусть несчастный Пенджли провалится. Ты его достаточно напугал. Пойдем домой, Джон. Пойдем домой. - Она молила его, ее голос срывался. Должно быть, она видела меня, но, думаю, в те минуты я для нее не существовал.
- Домой? - спросил он; помню, сколько презрения он вложил в это слово. - Домой? У меня нет дома. У меня никого нет. Я ни с чем и ни с кем не связан. Дайте мне покончить с этим негодяем, и я умру спокойно. Грех искупается добрым делом. Не так ли? Иди, Хелен, тебе здесь не место. Тебя бурей сдует с крыши, а до земли далеко. Слышала, что сказал Хенч? Он их всех проклял. В том числе и меня. Но я прихвачу с собой этого жалкого подлеца. Он больше не посмеет порочить Создателя… - Отвернувшись от Хелен, Осмунд закричал: - Эй, Пенджли! Ты где? Выходи, чтобы отправиться туда же, куда отправился твой братец! Я заткну твой рот снегом, чтобы ты больше никогда не кощунствовал!
Он рванулся вперед, ступая по плоской части крыши.
Я удержал Хелен, готовую бежать за ним.
- Останьтесь здесь, Хелен. Вы ничем ему не поможете. Бушует ураган. Подождите, я сейчас его верну, - бессвязно бормотал я, словно в бреду.
Еще двадцать минут, и все будет закончено. Наша судьба будет решена. Представление закончится, и пожарник или кто-то другой из служителей театра поднимется сюда узнать, что произошло. Так получилось, что скандал, устроенный Хенчем, отвлек их и все стражи порядка толпились внизу.
Это было жуткое путешествие во тьме. Я бросками передвигался по скользкой крыше. Буря разыгралась всерьез. У меня перед глазами все качалось и плыло; невысокие трубы и гребни крыш так угрожающе кренились, что казалось, они вот-вот коснутся тротуара на Литл-Уиндмилл-стрит. Пробираясь во мгле, я увидел справа небольшое оконце, из которого струился свет. Это было помещение, откуда установленные здесь прожекторы лили на сцену разноцветные лучи. Приникнув на секунду к окошку, я разглядел сверху кусочек сцены. Там танцевали маленькие фигурки, а позади них колыхался, опускаясь, алый занавес.
Но я должен был нагнать Осмунда. Скользя и спотыкаясь, я брел вперед, еле удерживаясь на ногах под порывами ветра.
Помню, что в тот момент я испытывал безумный страх и острое чувство одиночества. Наверное, я и впрямь, как и остальные участники этой драмы, чуть-чуть потерял рассудок. В ушах свистело и грохотало - это буря билась о кровли домов. Снег залеплял мне глаза, и вдобавок меня слепило зарево метавшихся по небу огней. Было ощущение, что весь Лондон задался целью угробить меня и потому скакал вокруг как бешеный, пытаясь стащить с крыши. Но и у ветра была своя цель: в своем буйстве он рвал во все стороны и раскачивал город, норовя сровнять его с землей. Еще миг - и меня подхватит вихрь, и я кану в пропасть… Все вокруг меня страшно завертелось. Мне померещилось, что Лондон вращается вокруг своей оси и ось эта - площадь Пиккадилли. Все на ней понеслось каруселью - домики, и крошечные омнибусы, и человечки, маленькие, как куклы… Как удержаться, если она качается, уходит из-под ног… И летит что-то, паря в воздухе, подобно облачку дыма, и, распластавшись, падает, испачкав землю своим прахом, и конец, нет человека!
Я стал орать:
- Осмунд! Осмунд! Осмунд!
Яростно размахивая руками, я отгонял от себя снег, который забивался мне в глаза и в рот. Весь кошмар того нескончаемого вечера обрушился на меня.
Да, возможно, я немножко сошел с ума. Я шагнул за пределы человеческого сознания, и мне явилось неотвратимое - то, что должно было случиться.
Правда, это продолжалось лишь миг. Опомнившись, я тут же наткнулся на Пенджли. Он сидел скорчившись и прижимаясь к стене. Когда я коснулся его, он дико вскрикнул:
- Оставь меня, проклятый… - Он осекся, увидев, что это не Осмунд. - Выведите меня отсюда, я не вижу! Я ничего не вижу! Я потерял очки и боюсь сдвинуться с места. Ради Бога, выведите меня! - Он припал к моим ногам, его искаженное от страха, потемневшее лицо, по которому пробегали световые блики, было с мольбой обращено ко мне. - Я ничего не вижу. О, сэр, я не хотел причинить вам зло. Не хочу умирать. Не надо, чтобы я умер… Я не могу… Я не готов…
Мгновенно рядом появился Осмунд. Он как коршун бросился на свою жертву. Наклонившись, он схватил Пенджли за шиворот и поднял на ноги. Затем, прижав его к своей груди, он произнес:
- Друг… Друг ты или враг…
Я попытался остановить его, но он меня даже не заметил. Я слышал, как он вздохнул. И вдруг, обхватив Пенджли руками, ринулся во тьму.
Что было дальше? Я сам до сих пор затрудняюсь сказать. Представляя себе ту сцену, могу только заключить, что не обошлось без вмешательства свыше. Чья-то сильная рука удержала меня на месте. Помню, что холод сковал мои члены и буря окутала меня. Мне показалось, что крыша куда-то уплывает и площадь, вся в огнях, с людишками на ней, закрутившись в снежном смерче, летит прямо на меня, как вращающийся земной шар.
Я не слышал, как вскрикнул Пенджли. Меня поглотили тишина и мрак. Из последних сил цепляясь за остатки сознания, я водил рукой по воздуху… И наши руки встретились - моя и Хелен…
Позже во дворе театра были найдены два тела. Их уже успело замести снегом. Мы с Хелен придумали историю, будто они, увидев открытую дверь, смеха ради залезли на крышу, не удержались на ногах, так как было скользко, попытались друг друга спасти, но сорвались и рухнули вниз.
Еще я помню такой эпизод: после того как были обнаружены тела, мы с Хелен и с двумя полицейскими пересекали площадь, и в это время я увидел, как маленькая оборванная женщина уводила домой слепого нищего. Она приостановилась и начала осторожно извлекать монеты, накопившиеся у него в кружке. Я слышал, как они звенели.
Таков был конец.
А на следующее утро, помнится мне, все было так, как будто дверь в ту комнату бесшумно и плавно закрылась, чтобы не открыться никогда. Пережитый ужас и страсти остались за сценой. И все случившееся уместилось в двух коротеньких параграфах лондонских газет. В первом репортер описывал случай с Хенчем, а во втором сообщалось о гибели двух неосторожных (скорее всего подвыпивших) гуляк. Я больше никогда не встречал Буллера, и по сей день мне неизвестно, как он умудрился избавиться от тела Пенджли-старшего.
А была ли та комната в действительности? И может, были миражами те прекрасные вещи: секретер с клеймами из слоновой кости, прелестный старинный триптих - творение мастеров Лиможа, серебряные канделябры и золотистые ковры восточной работы? А что если все это было лишь плодом усталого воображения голодного бродяги, которым мне, к счастью, не доведется больше быть благодаря удачно сложившимся в дальнейшем обстоятельствам? Нет уж, позвольте вас заверить, что все это было на самом деле. Достаточно сказать, что мы с Хелен, пребывая ныне в счастливом браке, храним и будем всегда хранить в своих сердцах память о Джоне Осмунде. И сейчас, когда я пишу эти строки, передо мной на письменном столе стоят те самые пять томиков моего любимого "Дон-Кихота".
Hugh Walpole (1884–1941)
Хью (Сеймур) Уолпол родился в городе Окленде в Новой Зеландии. Образование получил в Соединенных Штатах Америки. После окончания Даремского и Оксфордского университетов некоторое время занимался преподавательской деятельностью, затем начал писать книги. Многие его произведения, в том числе "Тайный город" ("The Secret City", 1919), "Собор" ("The Cathedral", 1922), четырехтомная семейная сага "Хроники Хэррисов" ("The Herries Chronicle", 1930–1933) снискали большой читательский успех. Хью Уолпол был посвящен в рыцари в 1937 г.
Примечания
1
Британские колонии на Малайском полуострове.
2
Мигель де Унамуно (1864–1936), испанский писатель и философ.
3
Адмирал, командовавший британским военно-морским флотом во время Первой мировой войны.