Вейш молча смотрел на него.
– Я все еще врач. Я давал клятву Гиппократа. Я не могу этого сделать. – Доктор вскочил, отшвырнув бумаги прочь. – Поступайте как хотите. Пожалуйста, можете разослать свое видео. Что в нем такого: я со спущенными штанами? Кому интересно, когда я этим занимаюсь? С меня довольно! Или вы собираетесь убить меня? Ну и пожалуйста, мне все равно! Лучше всего – прямо здесь и сейчас!
Он чувствовал, что с каждым движением рук все больше теряет равновесие.
Вейш поднял бумаги и сложил их, не обращая внимания на его вспышку ярости. Затем поднялся с тем же спокойствием, с которым несколько минут назад вошел в комнату.
– Хорошо, будь по-вашему. Покажем миру видео, на котором вы развлекаетесь со своим маленьким дружком, а я сам буду оперировать девушек. – Он повернулся, намереваясь уйти.
– Вы не можете их оперировать! У вас нет опыта! Вы убьете девушек, если осуществите то, что написано в вашем плане! – Доктор отшатнулся и упал на стул, на котором только что сидел.
Вейш остановился в дверях.
– Тогда сделайте то, что обязаны сделать как врач, и спасите девушкам жизнь, оперируя их вместо меня. Разве ваша клятва Гиппократа не к этому обязывает?
Доктор почувствовал, что ему стало дурно.
– Вы – сатана! – воскликнул он и с удивлением услышал собственные всхлипывания.
Сейчас его стошнит. Конечно, он не святой и в прошлом не проявлял щепетильности, когда представлялась возможность заработать. Он знал, что его плоть слаба. Но это – это уже другое. Нечто извращенное.
– Значит, продолжим завтра утром. Скоро поступит еще одна девушка, не отмеченная в плане операций. Она не такая, как остальные и, к сожалению, не в лучшем состоянии. Для нее нам придется разработать особый план лечения. Я еще не до конца уверен… Вы разбираетесь в ампутациях?
Рахмани уставился на старика в надежде, что тот шутит. Но, судя по всему, он говорил совершенно серьезно. Доктор швырнул ему в лицо яростное "нет!".
– Ну ладно, вряд ли это слишком сложно, – отозвался Вейш и открыл дверь. Поглядел на осколки стекла на полу. – Попрошу Тико принести вам еще бутылку мескаля и новый стакан. – В его голосе отчетливо различалась насмешка, несмотря на то что он сильно шепелявил. – Кто знает, возможно, вам нужно лишь хорошенько напиться, чтобы начать отличать червяка от гусеницы. И если вы будете оперировать пьяным – тем лучше!
Скрип закрывающейся двери заглушил свистящий смех старика и хрип в горле доктора: Рахмани стошнило прямо на собственные босые ноги.
38. Милан
"Один из вас предаст Меня!"
В свете карманного фонарика он увидел ужас, написанный на лицах двенадцати мужчин. Они отчаянно жестикулировали, пытаясь отвести от себя подозрения. Обсуждали услышанное в небольших группах. Только Он, Тот, Кто произнес эту фразу, молчал и рассматривал внутреннюю сторону ладони, словно надеясь отыскать там разгадку. Словно мог прочесть там, кто из его последователей станет предателем.
Он взирал на эту сцену молча, почти с благоговением. Осуществить взлом оказалось гораздо проще, чем он предполагал. Поскольку настенную фреску украсть было нельзя, с охраной тут особенно не усердствовали. Он обошел шлюзы безопасности и затворы для пыли, сломав всю кладку в восточном углу комнаты. Снова и снова он вслушивался в темноту, но никто не обратил внимания на шум, который ему пришлось устроить. Монастырь ночью был совершенно пуст. И вот он уже добрых пять минут смотрел на картину, изучая ее вблизи. Он участвовал в трех экскурсиях на протяжении минувших недель, но ни разу не смог подобраться к картине так близко, как теперь. Повсюду виднелись следы времени. По фреске змеились тончайшие трещинки, кое-где осыпалась краска. Неудивительно, ведь картина пережила не только пять веков, но и бомбежки во время Второй мировой войны. Вес двух канистр, которые он нес на спине, уже причинял ему боль. С ума сойти, за что только люди готовы платить деньги! Эта ночь сделает его богатым человеком. По крайней мере, для его положения. Кроме того, он войдет в историю. Он был твердо намерен купить все ежедневные газеты, которые выйдут завтра и послезавтра. Его поступок заполнит все первые полосы. Как только остаток денег окажется на его счету, он покинет свою квартиру в старом высотном доме в квартале Оггиаро и вернется с семьей обратно на Сицилию, они купят там себе домик.
Все казалось таким простым, пока луч света его карманного фонарика не коснулся лица Иисуса. Он вдруг увидел перед собой заломленные в мольбе руки матери, старую церковь, где был похоронен его отец. Вера, которую он утратил в процессе взросления, вспыхнула в душе. Но как раз в тот самый миг, когда сомнения едва не одолели его, он вспомнил: его ведь давно оставило то, что могло повернуть его жизнь на стезю добра.
Он поставил канистру на пол и надел защитные очки, болтавшиеся у него на шее. Тяжело сопя, он включил насос и направил распылитель на произведение искусства.
"Важны руки!" – так написали ему в указаниях. Он не понял, в чем смысл, но целился, как мог. Когда едкий запах кислоты ударил ему в нос, он перекрестился. Главное, ни в коем случае не забыть дурацкую наклейку с пчелой.
39. Вашингтон
"Верните наших девочек домой!" – было написано на плакатах, которые держали в руках демонстранты. То, что вчера ближе к вечеру началось как мероприятие на странице в Фейсбуке, собравшее десяток протестующих перед зданием Конгресса, на следующий день переросло в многотысячную демонстрацию. И не только в Вашингтоне: люди вышли на улицы в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе и даже далеко на севере, в Анкоридже, откуда была родом одна из королев красоты.
Пит еще утром вместе с оператором и специалистом по звукотехнике брал интервью у нескольких взволнованных демонстрантов, а затем, забравшись повыше, с восторгом наблюдал за тем, как с каждым часом толпа все нарастает, словно поднимающееся дрожжевое тесто. Но это было не единственное, что восхищало его – человека, которому через сорок пять минут предстояло делать репортаж об этом в вечерних национальных новостях. Если на протяжении первых часов речь шла исключительно о похищенных в Мексике американках и явной неспособности властей справиться с этим, то затем к плакатам с надписями "Верните их домой" и картонным табличкам добавились новые требования, которые поражали журналиста. "Покончить с террором красоты!" – было написано на плакате, который поднимала вверх женщина, вряд ли сумевшая бы принять участие в подобном конкурсе.
"Красивые должны страдать?", "Долой красоту!" и "Если мисс не выбирать, то и голову не придется ломать" – прочел он.
– Снимай их! – крикнул он своему оператору, указав на группу, состоявшую из пяти молодых женщин, которые, судя по всему, ради этого протеста вытащили из закромов наряды для Хэллоуина.
На них были маски монстров, на некоторых – даже костюмы, в которых они выглядели в точности как люди на жутких картинках, создаваемых с недавних пор компьютерным вирусом. При этом они держали транспарант, на котором значилось: "Мы все – монстры!", а ниже – "Хватит притворяться!".
Пит в недоумении покачал головой, когда со стороны молодых людей, на лицах которых были светло-зеленые, как у хирургов, маски, полетели какие-то предметы в полицейских, образовывавших кордон между демонстрантами и зданием Конгресса. Пит поспешно похлопал оператора по плечу, и тот немедленно перевел туда камеру.
Пит не сразу понял, что именно бросали в правоохранителей, а это оказались принадлежности для макияжа. Несколько конных полицейских двинулись на зачинщиков беспорядков с палками, что спровоцировало новую волну агрессии. Из рядов протестующих донесся пронзительный свист. Пит почувствовал, что настроение вот-вот изменится.
Поглядев на свои наручные часы, он взял микрофон и встал между камерой и демонстрантами.
– То, что началось как проявление солидарности по отношению к похищенным в Мексике девушкам, за несколько часов превратилось в манифестацию против того, что касается всех нас. Того, что оказывает мощнейшее влияние на наше общество уже не первое столетие. Того, что прежде можно было назвать смазкой для работающего общественного механизма, пережитком эволюции и рудиментом поведения предков людей в брачный период. Речь идет о человеческом идеале, не будь которого, наши храбрые героини не отправились бы в Мексику, где они стали жертвой подлого нападения. Феномен, фантом, за которым мы все по-своему гонимся. Нечто, к чему стремится каждый из нас, а если природа нас обделила, мы хотим хотя бы обладать этим – через брак или посредством современной медицины. Речь идет о красоте.
Он сделал шаг в сторону, чтобы дать возможность камере заснять беспорядки. Между полицейскими и демонстрантами завязалась ожесточенная драка.
Пит подождал несколько секунд, а затем громко крикнул: "Режь!"
Еще сорок минут до начала трансляции.
40. Скерневице
– Как спалось?
Патрик сел рядом с Хелен на заднее сиденье тяжелого автомобиля. Было очень рано, сквозь открытую дверцу проникал холодный утренний воздух, отчего она зябко поежилась.
– Глаз не сумела сомкнуть, – ответила она. – Постель была такой твердой и… – Она умолкла.
– Мы найдем ее. Сегодня, – произнес Патрик, и в его голосе прозвучала уверенность.
Хелен кивнула.
Сигнализаторы опасной дистанции громко запищали, когда Ральф, водитель, выехал со двора задом наперед.
Некоторое время все молчали.
– А что, согласно вашим исследованиям, можно считать промежуточным выводом по красоте? Ну, с профессиональной точки зрения? – вдруг нарушил тишину Патрик.
Хелен потребовалось мгновение, чтобы сосредоточиться на его вопросе.
– Что именно вы имеете в виду?
Патрик Вейш поерзал на сиденье. Казалось, эта тема занимала его уже давно.
– Красота – это хорошо или плохо? – Серьезность в его голосе удивила ее.
– Я не знаю… Мы в институте не мыслим подобными категориями… Это все равно что спросить у меня, плоха ли или хороша погода сама по себе.
– Чем, собственно говоря, занимаются нейроэстетики?
– Нейроэстетика включает в себя несколько областей: психология восприятия, функциональная анатомия, эволюционная биология и неврология. Я – невролог. Мы в институте пытаемся выяснить, что происходит в мозге, когда что-то кажется нам красивым. Например, то ощущение, когда вы рассматриваете произведение искусства или просто привлекательного человека. Для этого мы используем функциональную магнитно-резонансную томографию, более известную как МРТ. С ее помощью можно увидеть, что творится внутри мозга. Ну, вы знаете, такие большие трубки, в которые вас запихивают, чтобы провести исследование.
Касаясь указательным пальцем подбородка, Патрик внимательно слушал ее.
– Да, знаю. То есть, можно сказать, что вы занимаетесь исследованием того, как красота влияет на мозг человека?
Хелен кивнула.
– Вы и книгу написали? Как она называется? "Искусство красоты"?
– "Красота и искусство". Произведения искусства – лучшие объекты для моих исследований. Уже не одно тысячелетие художники пытаются изобразить то, что кажется прекрасным им и их современникам. Взять хотя бы коллекцию вашего отца…
– Ваша книга даже попала в список бестселлеров! – с уважением произнес Патрик Вейш.
– И она все еще находится там. Переведена на двенадцать языков. Тема красоты глобальна. Или, точнее сказать, вопрос, в чем именно заключается красота.
– А еще вы консультируете канал Эн-би-си, который снимает большой телесериал на тему красоты…
– И все это вы нашли в интернете?
Хелен почувствовала, как кровь прилила к ее лицу.
– Да, достаточно ввести ваше имя в поисковик. Вы – настоящий корифей в области исследования красоты!
– Звучит так, словно я старуха, – отозвалась Хелен и смущенно улыбнулась. На самом деле подобная характеристика показалась ей не такой уж и плохой. В минувшие годы она много работала над своей репутацией.
– И поэтому мозг? – продолжил Патрик.
Хелен бросила на него недоуменный взгляд.
– Я имею в виду татуировку на… ну, вы понимаете. Я вчера увидел ее, когда мы встретились в ду́ше.
Хелен усмехнулась.
– Лучше, чем оленьи рога!
– Я понимаю, вы невролог, но не обязательно ведь из-за этого делать себе татуировку с изображением мозга. Я хочу сказать, что тогда остается гинекологу или проктологу?..
И оба рассмеялись.
– Кроме того, мозг не слишком сексуален, – добавил Патрик. – Какому мужчине понравится спать с женщиной, у которой два мозга? – Судя по всему, он пытался развеселить ее, и за это она была ему благодарна.
– Не стоит недооценивать чувственность мозга, – возразила Хелен. – Это потрясающий орган. Центр всего. Даже секс был бы невозможен, если бы мозг не посылал соответствующие импульсы…
– Ваши ответы все время кажутся мне чересчур рациональными, – отозвался Патрик. В таком настроении он казался очень привлекательным. Белоснежные зубы блестели, когда он смеялся. – Может быть, вы отпустите себя? Не будете мыслить столь логично? Почему вы не сделали себе татуировку в виде бабочки?
– А кто вам сказал, что у меня ее нет? – ответила Хелен, бросив на него загадочный взгляд. На миг Патрик попался на крючок, а затем оба расхохотались. Тут же последовали угрызения совести: Мэйделин пропала, разве она может шутить и смеяться?
– Нет, я серьезно: как такой красивой женщине пришло в голову заняться исследованием мозга? – спросил Патрик.
– Что это за вопрос? – с возмущением воскликнула она. – Вы хотите сказать, что красивые женщины не должны заниматься ничем сложным?
– Нет, я просто имел в виду… – Похоже, Патрику стало неловко.
Она накрыла его руку своей ладонью, успокаивая.
– Не переживайте, вы не одиноки в подобных взглядах. – Она тут же убрала руку. – Это одна из причин, почему я выбрала нейроэстетику. Разве не удивительно, какие предрассудки кроются во всем, что касается так называемой красоты? Красивым не обязательно быть умными. Умным не обязательно хорошо выглядеть. Вы знаете, что привлекательным девушкам живется легче?
Патрик снова расслабился.
– Я раньше думал, что богатым живется легче…
– Возможно. Но это правда. Красивым людям отдают предпочтение, и не только при выборе партнера. Все начинается с детского сада, когда речь идет о внимании воспитателей, и заканчивается при выборе профессии. Людям, которых большинство считает красивыми, легче устроиться на работу, они быстрее получают повышение, чем те, которые не соответствуют общепринятым критериям красоты.
– Это не всегда хорошо для тех, кому это выпало на долю, – ответил Патрик.
– Что вы имеете в виду?
– Как сын миллиардера, я сужу по своему опыту. Не важно, проще ли тебе, потому что ты богат или потому что, по вашей теории, красив: из-за этого трудиться приходится меньше. Уметь нужно меньше. Меньше бороться. Тот, кто небогат и некрасив, тот, кто беден и уродлив, может добиться чего-то только в том случае, если сумеет благодаря своим навыкам и способностям настоять на своем. Я считаю, что в этом и кроются корни предрассудка, утверждающего, что красивые люди не так умны, как не слишком симпатичные, и в этом иногда даже есть доля правды. Любому человеку приходится решать, каким образом он будет убеждать других.
Удивленная, Хелен подняла голову:
– Вы поразительно мудры для красивого и богатого человека.
Патрик смущенно улыбнулся и в шутку стукнул ее кулаком.
– Когда-то у меня действительно была татуировка бабочки, – добавила Хелен. – До того как я начала изучать неврологию, я работала фотомоделью.
Патрик поднял брови:
– Никогда бы не подумал.
– Не так уж я и безобразна, – отозвалась она.
Патрик устало улыбнулся:
– Я не это имел в виду. Между неврологом и моделью лежит огромная пропасть.
– Это верно, – согласилась Хелен. – Звучит почти как метафора. Поворот от внешнего к внутреннему.
Они переглянулись – в глазах обоих читалось уважение. По крайней мере, так показалось Хелен.
– Я пытался жить без денег отца, – произнес Патрик. – Пробиваться самостоятельно.
– И как?
– Не получилось, – ответил он и помрачнел. Мгновение Хелен ждала объяснений, но когда их не последовало, заставила себя задать встречный вопрос:
– Вы хотите поговорить об этом?
Патрик покачал головой и уставился в окно.
– Скоро будем в аэропорту, – произнес он.
Хелен стало интересно, как он это определил. Пейзаж, пролетавший за окнами, выглядел точно так же, как и пять минут назад. Поля сменялись рощами, а они все молчали.
– Поскольку у меня пропал отец, я лишь весьма отдаленно могу представить себе, каково это – узнать об исчезновении несовершеннолетней дочери. С наступлением ночи я думаю о худшем, что могло случиться с отцом, – нарушил тишину Патрик.
То же самое чувствовала и она. С темнотой ею овладевали самые страшные опасения, а когда вставало солнце, к ней снова возвращалась слабая надежда на возможность обнять Мэйделин хотя бы до заката.
– Возможно, нам все же стоило сотрудничать с полицией, – высказала Хелен мысль, мучившую ее на протяжении всей минувшей ночи. – Нам ведь нечего скрывать.
– Моего отца не могут найти уже шесть недель. Как вы думаете, предпринимала ли полиция хоть сколько-нибудь серьезные попытки его отыскать, добились ли они хоть чего-нибудь?
Ей показалось, что в его голосе прозвучала горечь.
– Может быть, если бы речь шла об исчезнувшем ребенке, все изменилось бы?
– Может быть, – произнес Патрик. – Однако мой жизненный опыт подсказывает, что на других никогда нельзя полагаться. Кто знает, возможно, ваша дочь бросится наутек, завидев орду суровых полисменов. Не забывайте, она ведь сбежала из клиники. Мы знаем, где ваша дочь, и поэтому будет лучше, если мы найдем ее сами.
Это звучало логично.
Хелен опустила руку в карман пальто и вынула оттуда фотографию Мэйделин, которую сорвала со стены в доме Павла Вейша. В очередной раз прочла приписку: "Мадрид: Национальный музей Прадо, МЛ".
– Что означают буквы "МЛ" рядом с названием музея? – спросил Патрик, который, наверное, тоже еще раз прочел эти слова.
– "Мона Лиза"! – вырвалось у Хелен.
– "Мона Лиза"? Я думал, она висит в Лувре, в Париже…
– "Мона Лиза" из Прадо, – ответила Хелен. – Идеальная копия оригинала. Она находится в музее Прадо, но только недавно была распознана как картина-близнец настоящей "Моны Лизы".
– Картина-близнец?