Ужас, пережитый в ту ночь, переплетался сейчас с новыми мыслями, навещавшими Павлуху. Все в нем восставало против судьбы блатаря. Он вдруг почувствовал, что очутился посредине, от одних отстает, к другим не пристал.
Другие перли на него со страниц газет. Смотрели с фотографий, обращались к нему в статьях. Сколько их! Живут, зарабатывают, учатся. Куда как веселее живут, чем Павлуха Утин, который лежит на койке. И не боятся никого. И ездят куда хотят. И танцуют, и выпивают. Сравнивал себя с ними Павлуха и так и этак, выходило, что хуже ему, чем другим. Так плохо, хоть реви. Мысли вытягивались длинные, одна за другой, то обрываясь, то снова всплывая как в тумане и постепенно проясняясь.
Так, наверно, прокладываются первые борозды по целине, как будто случайные, неуверенные, идущие в никуда.
- Генка! Ты чуть школу не кончил, книжки читал. Как ты про себя наперед думаешь?
И Гена, и Шрамов, и Серегин изумленно повернулись к Утину. Таких разговоров они между собой никогда не вели.
- Что значит "наперед"? - спросил Гена, польщенный, что необычный вопрос адресован ему.
- Что ж ты так и собирался всю жизнь фарцовкой прожить?
- Что я, дурной? Фарцовка это так - игра фантазии, несчастная случайность. Кончу школу, пойду в институт, стану горным инженером.
- На три года сядешь, будет тебе институт, - с удовольствием напомнил Серегин.
- Не дадут, скоро я отсюда выйду.
Утин смотрел на гордое, красивое лицо Генки, и опять ему хотелось двинуть фарцовщика по уху.
- Думал, значит, наперед, - сказал он. - В институт собрался. А вором стать не хочешь?
- Грязная работа, - презрительно скривил губы Генка. - Для дураков.
У Павлухи даже кулаки сжались, подвернул под себя, чтобы не дать им хода.
- А фарцовка думаешь - чище? - язвительно спросил он. - Вор он и есть вор, каждому понятно. А у иностранцев клянчить - битте, мол, дритте, без ваших заграничных подштанников жить не могу, за рупь купить, за два продать - это уж последнее дело, все равно что самому себе в харю высморкаться. Ты перед ними на коленки не становился?
- Перед кем? - не понял Гена.
- Перед иностранцами.
- А зачем?
- Чтобы подешевле кальсоны продали, или носки, чем ты там спекулировал.
Вовка Серегин от смеха стал кататься по койке. До сих пор он относился к Генке со злобным уважением, и был рад, что Павлуха так ловко раздел этого маменькиного сынка.
Гена молчал. Презрение воров было неожиданным и оскорбительным. Он сам презирал их, рисковавших свободой ради жалкой добычи. Он был уверен, что его соседи по камере понимают особый, "красивый" характер совершенного им преступления. Вестибюли гостиницы "Интуриста", рестораны, музыка, изящные вещи - разве все это можно сравнить с жалкими хазами, скупщиками краденого, дешевыми попойками. И вдруг...
- Есть воры поумнее тебя, и одеваются чище, - добавил Утин.
- Видал я одного в театре, - вспомнил Генка. - Кому-то в карман залез. Сам в смокинге, рубашка - люкс. А как схватили его, как отодрали галстук вместе с куском рубахи, - позеленел весь и...
- Это хуже нет, когда не милиция, а граждане хватают, - философски заметил Утин. - А ты, Ленька, как ты о себе думаешь?
Шрамов застеснялся, стал ковырять пальцем подушку.
- Я и не думал.
Серегин подпрыгнул от радости.
- Верно, Ленька! Чего нам думать?
- Заткнись, дурак, - остановил его Утин. - Как же это не думаешь? Собака и та думает. О жратве думал?
- Ну, думал.
- А как жить будешь, когда вырастешь, не думал?
- Не...
- А надо бы, - строго сказал Утин и опять уткнулся в газету.
Серегин подмигнул Шрамову и, кивая на Павлуху, повертел пальцем у лба. Поведение Утина было непонятным и удивительным.
Открылась глухая форточка у двери. Привезли обед.
17
По ночам Марат Иванович плакал. Этого никто не знал. Засыпал он быстро, но часа через два без всякого дремотного перехода возвращался в явь, и тут уж никакие таблетки помочь не могли. Мысль работала четко. Память услужливо включала яркие лампы, освещавшие прошлое.
Оба сына, погибшие на войне, приходили к нему во всей осязаемости живой плоти, и он разглядывал их, то каждого отдельно, то вместе, разговаривал с ними, слушал их голоса. Он вновь переживал их детские болезни, волнения в дни экзаменов, радости семейных праздников. Он улыбался им, они улыбались ему. И какая-то мелочь - зря сказанное обидное слово или мимолетная ласка, оставшаяся без ответа, - вдруг перехватывала дыхание и требовала оскудевших стариковских слез.
Ночь истекала по каплям. Марат Иванович лежал недвижимо, смотрел в одну точку на стенке и перебирал знакомые мысли. С тех пор как он заставил себя не выказывать своего горя и держаться на людях вровень с остальными, его поражало равнодушие, глупость или злая воля тех, кто не ценил великого счастья - иметь живых сыновей.
В подшефных ребятах, в их поведении, в жестах и словах, он подмечал то общее, что роднит, наверно, всех мальчишек на свете и что напоминало ему его сыновей. Он не мог без активного возмущения смотреть, как калечат этих ребят. Незатихающая отцовская боль гнала его из квартиры в квартиру, из одного учреждения в другое, заставляла вмешиваться в семейные отношения посторонних людей. Он знал, что в районных и городских организациях его не любят, считают одним из тех неприятных чудаков пенсионеров, которые от нечего делать беспокоят занятых людей мелочными жалобами и пустопорожними проектами.
Некоторые должностные лица при его появлении старались отгородиться секретаршами, другие при разговоре с ним еле сдерживали зубовный скрежет. Но в то же время он чувствовал, что в этих учреждениях его побаиваются. Сила его была в том, что он ничего не просил для себя. И говорил он так, что с ним нельзя было не соглашаться, а согласившись, трудно было ему объяснить, почему не все правильные выводы из правильных мыслей можно претворить в жизнь.
В прошлом главный бухгалтер крупного завода, Марат Иванович привык к строгой арифметической логике сбалансированных величин. Какие бы сложности ни возникали в производственной жизни завода, все они в конце концов отражались в подшитых документах и были доступны количественному анализу. Может быть, поэтому так упрямо старался Марат Иванович подчинить проблему детской безнадзорности системе, документам учета и контроля.
Бессонное ночное время топчется на месте. До рассвета далеко. Торопиться со своими мыслями некуда. Можно снова перетряхнуть их, проверить на ясность.
Ни один человек не возражает против его доводов. Все соглашаются, даже этот суховатый воспитатель, который держит под замком Леньку Шрамова. Соглашается и держит. Он, собственно, ни при чем. В том-то и беда, что никто ни при чем.
Был такой разговор с одним деятелем.
- Поймите вы, дорогой товарищ, что если мы не привлечем к уголовной ответственности родителей Леньки, через месяц-другой попадет в тюрьму еще один мальчонка, его младший брат Валерик.
- На то и общественность, школа, - отвлеките, воспитывайте.
- Я потому и пришел к вам, который раз прихожу, что не может общественность ничего со Шрамовыми поделать. В этом деле без вашей поддержки общественность - одно название.
- Жмите на милицию.
- Да что толку! Приходил участковый, пугал, а им хоть бы что. "Где это написано, спрашивают, что нельзя дома водку пить и в картишки переброситься?" Нет у милиции никакой возможности.
- И у меня нет. Пока они ничего противозаконного не совершили, нельзя их трогать.
- Как же ничего не совершили?! Сына своего воровать научили, под суд подвели, и ничего не совершили?
- Нет доказательств, что они учили воровать.
- Какие вам еще доказательства нужны, если парнишка в тюрьме?
- Свидетели нужны, вещественные доказательства. Вещей ворованных у них не нашли,
- Свидетели их боятся, потому и молчат. А вещи он на стороне продавал, зато деньги ворованные приносил.
- Деньги без примет, опять же не докажешь.
- Значит, будем ждать, пока Валерка проворуется?
- Ставьте вопрос о лишении прав.
- Ставили. И для суда доказательств мало.
- Вот видите!
- Неужели вам неясно, что не может мальчишка виноватым быть сам по себе, что всегда кто-то из взрослых главную вину несет?
- Мне ясно, но для закона такой ясности маловато.
- Значит, жди, пока появится новый преступник. Уму непостижимо!
- Я понимаю вас, товарищ Антиверов, но нарушать закон нам никто не позволит.
- Какой же это закон? Это безобразие, а не закон. Почему пожарная инспекция штрафует администрацию предприятия за нарушение противопожарных правил до появления огня, а горящего ребенка мы начинаем спасать, когда вся его душа в ожогах?
- Я не пожарный.
На том разговор и кончился. Прав этот Анатолий Степанович - какой прок от учета, от прогнозов, если все остается по-старому! Вот попасть бы на прием...
Марат Иванович часто представлял себе, что его принимает для откровенной, доверительной беседы кто-нибудь из руководителей партии. Принимает один, без секретарей и референтов, не ограничивая во времени. Сидят они друг против друга, и Марат Иванович силой своих аргументов заставляет собеседника забыть на сколько-то минут о других государственных делах, даже о международной политике, и задуматься над судьбой несчастных подростков.
Прежде всего рассказал бы ему Марат Иванович о проекте охраны морального здоровья, об Ольге Васильевне. "Почему бы, - спросил бы он напрямик, - не ускорить это дело? Чего ждать? Пока вырастет еще одно поколение преступников? Денег жалеете? Так ведь это липовая экономия". И он обязательно привел бы в пример аналогию, близкую ему по прежнему опыту.
Вот работает большой завод. Выпускает отличную продукцию. И тут же рядом течет тонкий ручеек брака. Хоть в общем балансе он невелик, но вред от него немалый. И на фирме - пятно. Есть все возможности избавиться от брака. Нужно только подойти по-серьезному, изучить причины, нацелить людей, затратить нужные средства. А вместо этого строят цехи для исправления, переплавки и перековки бракованной продукции. Разумно это? А ведь с несовершеннолетними правонарушителями дело именно так и обстоит. Вместо того чтобы бросить все силы на устранение причин, мы тратим деньги на исправление, перевоспитание, наказание... Много предложений высказывает Марат Иванович. Он сам чувствует, что злоупотребил гостеприимством. Но много еще неясного, многое нужно обсудить... Наконец они приходят к полному согласию. Можно уходить со спокойным сердцем... Марат Иванович видит, как посветлели на обоях серебряные завитушки. Пошел седьмой час. Пора вставать.
18
В крошечной передней негде было развернуться. Гости сталкивались, извинялись, впритирку проталкивались вперед, но в комнате тоже было тесно, стулья занимали на двоих. Регулировал движением Илья, чувствовавший себя здесь старожилом. Антошка конструировала условные сиденья из книг и географических атласов. Для Анатолия она приберегла низкий спрессованный пуфик, а сама пристроилась рядом на коврике, поджав ноги и выставив коленки.
Анатолий пришел нехотя, только потому, что очень просила Ольга Васильевна. Времени у него было в обрез, да и ничего полезного для себя от обещанной репетиции он не ждал.
Оглядев собравшихся, Анатолий увидел много новых лиц, в большинстве - молодых, видимо студентов. Пришли и пожилые, по виду - учителя. Ольга Васильевна, сидевшая за маленьким столиком, отодвинутым к окну, поймала его недовольный взгляд и приветливо улыбнулась.
- Начнем, - сказала она. - Сегодня нас почтил своим присутствием представитель педагогической науки Афанасий Афанасьевич Воронцов. По поручению роно он познакомится с нашими замыслами и, надеюсь, выскажет свое мнение. Нам оно бесспорно пойдет на пользу.
Кто-то сдержанно хмыкнул. Мелькнули и исчезли иронические усмешки. Должно быть, многие знали Афанасия Афанасьевича.
Анатолий не сразу узнал своего тестя, - лицо его было в тени. Когда глаза их встретились, они оба удивились, - ни тот ни другой не чаяли этой встречи.
Антошка подтолкнула Анатолия и прошептала: "Красивая у меня мамка. Правда?" Анатолий кивнул. Ольга Васильевна действительно выглядела праздничной, помолодевшей. Ее угловатое нервное лицо, всегда отражавшее душевную неуспокоенность, сегодня было радостным. Видно было, что ей приятны собравшиеся люди и сам предмет предстоящего разговора.
- Мы исходим из того, - говорила Ольга Васильевна, - что моральное здоровье человека, его мысли, чувства и поведение, в такой же мере зависит от воздействия внешних условий, как и здоровье физическое. Управляя этими условиями, устраняя вредные и создавая полезные, мы смогли бы уберечь всю нашу детвору, всю, без единого исключения, от моральной кори, скарлатины и паралича. Мы всяко обсуждали эту проблему, и фантазировали, и подсчитывали...
- И ругались, - к общему удовольствию добавил Марат Иванович, сидевший среди почетных гостей у стола.
- И это было, - согласилась Ольга Васильевна. - Но в конце концов пришли к некоторому согласию. Вообще, должна заметить, все оказалось гораздо сложнее, чем это нам казалось вначале. И мы не считаем, что все трудности преодолены даже в теории. Но для того чтобы двигаться вперед, нужно не только разговаривать, но и шагать. Мы набросали черновик будущей системы и для проверки решили провести сегодняшнюю репетицию. Вот, пожалуй, и все, что мне хотелось сказать, прежде чем мы приступим...
- Достаточно! Приступим! - нетерпеливо поддержала ее молодежь.
- Да, еще два слова, для непосвященных. Чтобы все выглядело более наглядно, мы выбрали конкретный район нашего города. Итак, слово предоставляется заведующему районным отделом охраны морального здоровья Андрею Симбирцеву. Прошу, Андрей.
Этого высокого сутуловатого парня Анатолий как-то видел у Ольги Васильевны. Симбирцев тогда ни слова не сказал, но его смуглое лицо и пытливые, думающие глаза запомнились. Бывший ученик Ольги Васильевны, он перешел то ли на четвертый, то ли на пятый курс университета.
Симбирцев пробрался к столу, косо взглянул на Ольгу Васильевну, словно бы ожидая подсказки.
- Начинай, Андрей, - ободрила его Ольга Васильевна. - Расскажи, из кого состоит твой отдел, как организована работа?
- Комплектуя штат отдела, - деловым голосом докладчика начал Симбирцев, - мы исходили из того, что органы здравоохранения уступят нам часть своей невропатологической службы, и в первую очередь ту ее часть, которая связана с аномалиями детского и юношеского возраста. Поэтому у нас в штате один психиатр. Далее. Один юрист, психолог, социолог и два методиста-воспитателя. Вот, собственно, и весь штат.
- А учет?
- Да, есть еще сектор учета. Его штат мы еще не определили. Думаю, двоих хватит.
- Мало!
- Достаточно. Нужно иметь в виду, что хотя на учете у нас состоят все дети района без исключения с момента их рождения, но абсолютное большинство потребует от нас лишь пассивного контроля.
- Все равно двоим не справиться.
- Не будем спорить о частностях, - просительно сказала Ольга Васильевна.
- Огромное большинство ребят растет в морально здоровой обстановке и активного вмешательства от нас не потребуют. Точно так же, как не требуется повседневная медицинская помощь большинству детей. Главная наша задача - своевременно выделить, взять под наблюдение и охрану ту группу, которая еще не стала, но может стать трудной. В этом, по существу, коренное отличие предлагаемой системы от существующей ныне, когда трудными начинают интересоваться после того, как трудность определилась,
- Это очень важно, товарищи! - не удержалась и перебила Андрея Ольга Васильевна. - Вся наша беда сейчас в том, что мы начинаем тратить огромную энергию, большие средства с опозданием. Вместо того чтобы предупредить болезнь, мы начинаем лечить ее в запущенном состоянии. Прости, Андрей, продолжай.
- Сколько бы у нас ни было людей в штате, мы не смогли бы решить эту задачу: выявлять и контролировать своими силами. Поэтому наша служба опирается на широкий общественный актив, тот самый актив, который создан и создается сейчас почти в каждом городе. Но в настоящее время эта общественность работает кустарно, в порядке филантропии что ли, без научного и организационного руководства. Они бесправны и часто беспомощны. Коэффициент полезного действия у них очень низкий. Картина резко изменится, как только ими станет руководить райотдел. Сигналы с мест, информация, полученная из квартир и домов, из детских садов и школ, помогут нам сосредоточить внимание на угрожающих участках, находить очаги аморальной инфекции и принимать экстренные меры, - Симбирцев остановился и обернулся к Ольге Васильевне.
- Хорошо, Андрей, пока достаточно. Садись, - по школьной привычке сказала Ольга Васильевна.
Садиться было некуда, и все рассмеялись. Антиверов попробовал уступить часть своего стула, но из этого ничего не вышло. Симбирцев прислонился к стене.
- Продолжаем. С места поступает сигнал. Прошу вас, Марат Иванович.
На столе перед Антиверовым лежали знакомые Анатолию карточки и исписанные листки. Предложение Ольги Васильевны словно застало старика врасплох. Пальцы его дрожали сильнее обычного. И на лице была взволнованность, как будто он собирался докладывать какому-то учреждению.
- До того как был создан наш отдел... - Пронесся ветерок сдержанного смеха. Антиверов оглядел аудиторию непонимающими глазами и продолжал: - Мне по моему кварталу пришлось вести и учет и контроль самому. Это вам известно. Но сигнализировать было некому. И получился пшик. Сейчас я обращаю ваше внимание на нижеследующие факты. Они у меня изложены на бумажке. Пожалуйста, - Антиверов протянул два листка Ольге Васильевне, но она повернулась к Симбирцеву.
- Принимайте, товарищ заведующий. А вы, Марат Иванович, коротко изложите их содержание, чтобы все слышали.
- Факт первый, - на память стал излагать Антиверов. - Юра Суровцев. Пять лет. Родители молодые, интеллигентные люди. Оба работают. Юра был в детском саду, но вскоре его забрали домой. Он не уживался с ребятами, не слушался воспитательниц, при малейшем принуждении заливался истерическим плачем. Сейчас он целые дни на попечении бабки - глупой, религиозной старухи. Ребенок растет грубым, капризным, своевольным.
- Достаточно! - остановила его Ольга Васильевна. - Твое решение, Андрей.
- Мы поручили нашему психиатру Тане Коломиной обследовать ребенка. Прошу, Таня.
Пухленькая девушка в очках с толстыми стеклами отрапортовала скороговоркой, как вызубренный урок.
- Я познакомилась с документацией в детском саду и поликлинике. Обследовала ребенка. Никаких расстройств нервной системы у Юры не обнаружено. Чрезмерная возбудимость и некоторая истеричность патологической основы не имеют.
Девушка покраснела и уже собиралась опуститься на свое место, но Ольга Васильевна ее остановила:
- Погоди, Таня. А какие твои рекомендации?
- Проверить условия домашнего воспитания. Это дело методиста.
- Хорошо, садись. Что предпринято дальше? Я тебя спрашиваю, Андрей.