* * *
Секретарь заводского отдела кадров - полная, властная на вид женщина - встретила лейтенанта Горелова с едкой любезностью. Узнав, что молодой человек является работником паспортного стола, она распахнула перед ним дверцу огромного шкафа и, указав на груды папок, молвила с усмешкой:
- Можете быть уверены, наши все прописаны. Мне уже пришлось заплатить за рассеянность штраф. Вторично платить не собираюсь...
- Признаюсь, - сказал Горелов, - я никогда еще не оштрафовал ни одного человека. Просто мне нужно уточнить сведения о некоторых работниках из механического, литейного и гаража.
- Все они перед вами, - сказала секретарша, усаживаясь за стол. - Все, и даже с превышением: здесь и котельный, и деревообделочный, и модельный.
Горелов ругнулся в душе и вытащил с полки наугад толстую кипу папок. Это были личные дела работников заводского коммутатора. Он сунул папки обратно на полку и взял следующую кипу. После анкет работников бухгалтерии, клуба, ремонтных бригад замелькали дела электриков, токарей, экскаваторщиков, бульдозеристов...
- Послушайте... Что вы делаете? - испуганно воскликнула секретарша. - Так вы мне перепутаете все дела!
- Ну, что ж, - улыбнулся Горелов. - Тогда у вас будет работы больше, чем у меня.
- Нет уж, давайте лучше я сама. - И она стала нехотя выкладывать на стол личные дела рабочих механического, литейного и гаража. Папок было много, и лейтенант с тоской наблюдал, как груда на столе все растет.
- Достаточно? - наконец спросила секретарша.
- Да, пожалуй, на целую неделю! - весело отозвался Горелов.
Пристроившись у свободного краешка стола, он принялся листать бесчисленные анкеты, среди которых его интересовала лишь одна. Вот, наконец, и она. Морев Степан Фаддеевич... С малого квадрата фотографии на Горелова глянули чуточку прищуренные, равнодушные глаза.
Данные у Морева были образцовые: рабочий, участник Великой Отечественной войны, был ранен, награжден орденом Красной Звезды и медалями, закончил механический техникум в Ростове, судимостей не имел...
К делу были приложены два отзыва организаций, в которых ранее работал Морев. Директор сочинской автобазы, по-видимому, не чаял в нем души, а начальник бакинского СМУ-2 свидетельствовал, что Морев был трижды премирован как отличный водитель самосвала.
Отзывы были тщательно оформлены, штампы и гербовые печати отчетливы, даты, регистрационные номера, подписи начальников - все, как и должно быть. И все же он решил взять фотографию Морева с тем, чтобы, пересняв ее, на следующий день возвратить.
С обиженной кем-то из паспортистов секретаршей Горелов простился почти дружески. Он сказал, что на сегодня достаточно наглотался пыли ее архива, а следующую порцию согласен принять завтра.
Через полчаса, возвратившись в управление, лейтенант Горелов вызвал междугороднюю и заказал разговор с Сочи и Баку. Его заверили, что данные о службе Степана Морева будут присланы с ближайшей авиапочтой.
В управлении на своем письменном столе Горелов нашел записку майора Бутенко: "К четырем часам постарайтесь прийти на Крутую, 17".
Улица Крутая находилась на окраине, и Горелов встревожился: успеет ли он к четырем?
Ему посчастливилось остановить на ближайшем перекрестке такси, которое он отпустил в двух кварталах от Крутой. Окраина города была пустынной - одна из тех редких в нашей стране окраин, на внешнем виде которых время почти не отразилось: ни новых строений, ни тротуаров, ни мостовой. Эта часть города с подслеповатыми бревенчатыми особняками доживала свои последние дни: по плану расширения города здесь намечалось разбить парк культуры.
Улица Крутая, изогнутая между оврагов и пустырей, пользовалась неважной славой: работникам районного отделения милиции нередко приходилось наведываться сюда и беспокоить в частных особняках то самогонщиков, то рыночных дельцов, то граждан без прописки и без определенных занятий.
По-видимому, не случайно именно здесь, на Крутой, в полуразрушенном доме свил себе гнездо и "святой" проповедник - личность весьма загадочная. Верующие старушки в самом деле считали его святым, способным творить чудеса. "Отец Даниил" даже в заморозки ходил босиком, спал, говорили, на голых досках... Впрочем, здоровьем он отличался исключительным, а одно из его главных "чудес" заключалось, пожалуй, в том, что он с поразительной ловкостью избегал встреч с милицией.
Горелов уже немало слышал о "святом" и хотел быстрее познакомиться с ним поближе. Теперь, когда исчезла Галя Спасова, а цепочка следов вела к "отцу Даниилу", это знакомство стало неизбежным. Все же, помня постоянные сдерживающие замечания Павленко, его критические вопросы в ходе следствия, лейтенант не спешил с выводами. "Важно обстоятельно и бесстрастно разобраться во всем этом деле", - говорил он себе. Однако само это слово "бесстрастно" казалось ему до обидного неуместным. Разве можно идти без страсти по горячему следу врага? Нет, очевидно, нужно подчинить себе страсть, обратить ее в силу, в логику, научиться терпеливо развязывать самые сложные житейские узлы...
На углу Крутой, у ее начала, Горелов заметил мужчину в серой кепке и легком темном пальто. Он не сразу узнал майора, которого больше привык видеть в военной форме.
- Есть признаки, что птичка улетела, - сказал Бутенко, оборачиваясь и раскрывая пачку "Беломора". - Я заходил здесь в два дома, чтобы снять угол. В одном посмеялись над этим "святым", а в другом ждут "чуда". Оказывается, трое суток назад он ночевал у богомольной хозяйки и сказал, что уходит "искать истину"...
- А какое же "чудо" он запланировал?
- Толком хозяйка и сама не поняла, да это и простительно - ей восемьдесят лет!.. Однако мне хотелось бы знать: ушел он из города или просто спрятался? Если ушел, найти его по приметам - дело несложное, а если спрятался, искать будет сложней.
Они остановились у дома № 17. Это был последний в ряду, старенький домишко над оврагом. Узенькая тропинка вела в глубь двора, к ветхой дощатой веранде. Вдоль высокого прогнившего забора и у полуразрушенного сарая с покосившимися дверьми буйно разросся бурьян. Дальше, по склону оврага, виднелся запущенный, заросший травой сад.
Бутенко первый поднялся по скрипучим ступенькам на веранду и постучал в дверь. Ему не ответили. Подождав с минуту, он постучал снова. За дверью послышалось старческое покашливание и неторопливое шарканье ног.
- Кого там бог несет в такую позднюю пору? - спросил болезненно слабый женский голос. - Ежели ты, Феодора, то отца Даниила нету...
Звякнул отброшенный крючок, проскрипел засов, и дверь приоткрылась. Пожилая женщина с грустным восковым лицом удивленно взглянула на незнакомца.
- Да ведь еще только пятый час, мамаша, - вежливо сказал Бутенко, приподнимая кепку. - Извините за беспокойство, но мы ненадолго...
- Что ж, заходите, - робко молвила Евфросиния, сторонясь от порога и пропуская гостей. - Мне, больной, что вечер, что ночь, что утро...
В квартире было сумрачно, почти темно; ставни здесь, по-видимому, никогда не открывались; в сыром, затхлом воздухе стоял запах ладана и топленого воска. На стенах смутно поблескивало серебро икон; в углу еле мерцал синеватый огонек лампады. В этой первой комнатке, служившей и кухней, жила хозяйка, а остальные, как видно, пустовали.
Чтобы сразу же поддержать и продолжить разговор, Бутенко спросил участливо:
- Как же так, мамаша, вы - больная, и никто из соседей не вызовет врача?
Женщина туже затянула у подбородка узел черного монашеского платка, смахнула какой-то ветошью пыль с грубей, топорной работы скамейки и предложила гостям присесть.
- Люди у нас, дай бог здоровья, добрые. Вызывали они доктора, да только к чему? Все от воли божьей зависит, и у каждого свой крест. В молитве мое исцеление и в святой воде, которой кроплюсь каждую субботу. А вы, добрые люди, не доктора ли?
- Нет, мы заводские, - сказал Бутенко. - Нашей работницей Галенькой Спасовой интересуемся. Кажется, она бывала у вас?
Старушка перекрестилась на образ, вздыхая, присела на табурет.
- Как же, бывала, милая. Скромная такая, ласковая. Отец Даниил горлицей ее называл, а только горлица не удостоилась... - Евфросиния внезапно смолкла, видимо решила, что рассказывает лишнее этим незнакомым людям, но Бутенко быстро спросил:
- Чего не удостоилась? Стать послушницей?.. Ну, какие тут секреты, мамаша, если речь о жизни человека идет?..
Хозяйка снова вздохнула и передернула плечами; глаза ее неотрывно смотрели на икону.
- Я разве все знаю? Мне и не положено все знать. Я в комнату к ним не заходила.
- В эту? В соседнюю? - спросил майор.
- Да, в эту...
- Здесь жил отец Даниил?
- Здесь он жил и молился.
- А почему он с Галей оставался наедине?
- Он со всеми истинно верующими наедине беседовал.
- Но вот вы сказали, что Галя не удостоилась... Откуда вам это известью?
Евфросиния перевела на Бутенко смиренно-равнодушный взгляд.
- Отец Даниил поведал. Галя хотя и добрая, и ласковая была, а в душе ее бес гордыни таился. Потому она и отвернулась от Христа...
Бутенко растерянно развел руками.
- Не понимаю, хозяюшка. Так она и сказала, - мол, отрекаюсь?..
Лицо хозяйки вытянулось и стало безжизненно строгим; она заговорила тем бесстрастным тоном, каким начетчики повторяют чужие слова:
- Пророк Матфей говорит, что Христос был друг мытарям и грешникам и повторял законникам, что блудницы и мытари предварят их в царствии божьем. Он открыто беседовал с женой-самаритянкой, ел и пил у мытарей и принимал дары блудницы... Он всем нам велел наследовать этот пример. А Галя воспротивилась. Она увидела здесь двух женщин, торгующих на базаре, и сказала, что не верит им, ибо они завтра снова будут на базаре обманывать, сквернословить и пить вино. Тогда отец Даниил ответил ей, что Христос останавливался в Вифании у Симона Прокаженного, у мытарей - Левия и Закхея, и сам пил вино...
- О, да вы знаете писание! - невольно удивился, Бутенко. - Эти две женщины... спекулянтки?
Евфросиния по-прежнему неотрывно смотрела на икону.
- Бог им судья...
- Они приносили сюда вино?..
- Отец Даниил не чуждался их.
- Он пил вместе с ними?..
- Он причащался...
- Значит, предварительно "освящал" вино?
- Он освящал и вино, и хлеб...
- А Галя... тоже... "причащалась"?
Хозяйка обиженно вскинула голову.
- Я никогда не подсматривала за ними. Разве только Галя молилась с ним наедине? Приходили разные люди - и молодые, и старики. Одна культурная, вежливая дамочка целыми вечерами с ним просиживала. Если бы, не дай бог, с той дамочкой случилось какое несчастье, - разве я свидетель или судья?
- А как звали эту дамочку? - спросил Горелов. - Как называл ее отец Даниил?
- Как всех: раба божья... Мирского имени ее не помню. Помнится только, что была она и в тот вечер, когда Галя ушла и не вернулась. Меня отец Даниил к церковному старосте купить свечей послал. Возвращаюсь - он сам полы моет. Воду вскипятил и какой-то железкой доски скребет. Это, говорит, у меня закон. Я, говорит, всегда чистым жилище оставляю... Вот ведь какой человек! Послушницы были готовы ноги ему мыть, а он не погнушался сам тряпку взять и черной работой заняться.
Горелов перехватил быстрый и напряженный взгляд майора; он заметил, как руки Бутенко сжались и побелели. По-видимому, майор придавал какое-то особое значение тому, что проповедник сам вымыл пол. Впрочем, продолжая беседу, Бутенко оставался спокойным, даже несколько равнодушным.
- Вы знали, что проповедник собирался уйти? - спросил он. - Отец Даниил говорил вам об этом и раньше?
- Нет, ничего не говорил. Может, и собирался, а только мне об этом не сказывал...
- А когда вы вернулись со свечами, Гали и той дамочки уже не было дома?
- Не было. Он сам полы мыл. Я хотела помочь, так он не позволил и сказал, что утром уйдет...
- И ушел утром?
- На зорьке еще.
Бутенко встал и приоткрыл дверь соседней комнаты.
- Вы позволите посмотреть покои отца Даниила?
- Смотрите, - равнодушно молвила хозяйка. - Никаких секретов тут нет. Люди мирно и тихо молились, какой же в том грех?
Евфросиния сняла с гвоздя жестяную керосиновую лампу, вытерла краем фартука закопченное стекло. Горелов зажег спичку, и огонек неохотно переместился на обгорелый фитиль.
- Вы извините, что ставни у меня в доме закрыты, - сказала хозяйка. - Ветром они сорваны были, так пришлось гвоздями заколотить. Дом-то совсем уже обветшал, того и смотри, в овраг свалится...
Она взяла ведро и, с трудом передвигая ревматические ноги, вышла на веранду.
Осторожно неся перед собой лампу, Горелов первый вошел в покои "святого".
Бутенко внимательно осмотрел мебель: стол, старую никелированную кровать, шаткие стулья. Проповедник, по-видимому, спал совсем не на голых досках: кроме мягкой перины и одеяла на кровати громоздилось несколько больших подушек.
Первое, на что обратил внимание Бутенко, - это пустые бутылки из-под вина. Они стояли на подоконнике - две с наклейкой "десертное" и третья, разбитая - с наклейкой "вишневая". В этой бутылке осталось немного наливки, а остальная, видимо, была почему-то разлита на полу.
Майор взял из рук Горелова лампу, поставил ее на, пол и опустился на колени. Доски пола в этом месте были слегка соструганы чем-то острым, однако в тусклом свете лампы все же явственно проступали оставленные наливкой очертания пятна!
- Как думаете, Горелов, - спросил Бутенко, зажигая спичку и стараясь заглянуть в паз между досками,- случайно святоша пролил здесь вишневку?
- Возможно, потому он и вымыл полы, чтобы скрыть следы возлияний?
- В таком случае, почему он не убрал бутылки?
- Был уверен, что хозяйка уберет.
- А был ли он уверен, что хозяйка обязательно заметит пятно? Так ли уж чисто в этом доме, чтобы наводить лоск? Обратите внимание: он старательно скреб доски!
- Возможно, - спохватился Горелов, - что наливку он вылил на пол уже после того, как смыл другое пятно?
- Да, а потом смыл и пятно от наливки. Что из этого следует? Во-первых, что "проповедник" опытный преступник. Во-вторых...
- Ждал нашего визита.
- Правильно, Горелов! Однако пока не вскрыт этот пол и не произведен химический анализ пятна, мы ничего не можем утверждать окончательно.
Он оглянулся на дверь.
- Кажется, сейчас вернется хозяйка. Развлеките ее, Горелов, разговором, а я еще немного побуду здесь. Евфросиния возвратилась не скоро; в ожидании ее Горелов долго листал засаленные страницы Библии. Из соседней комнаты не доносилось ни звука, и Горелов невольно подумал: почему так притих майор? Он подошел к приоткрытой двери и заглянул в комнату. Придвинув лампу к самой стене, Бутенко лежал на полу и старался что-то достать перочинным ножом из-под плинтуса. Расслышав шаги хозяйки, Горелов прикрыл дверь и присел к столу. Библия снова оказалась у него под рукой, и он перевернул несколько страничек. Глава "От Иоанна" была заложена узкой полоской бумаги. Горелов присмотрелся к закладке: вся она испещрена столбиками мелких цифр. Может быть, за этими густыми столбиками цифр что-то .скрывается? Бутенко всегда подчеркивал свой особенный интерес к непонятным подробностям. Лейтенант достал записную книжку и спрятал в нее закладку.
Звякнула дверная щеколда, и на пороге появилась Евфросиния, с трудом держа в руке ведро, полное воды. Горелов поспешил ей навстречу, легонько подхватил ведро, перенес и поставил на край скамейки.
- Спаси тебя господь, добрый человек, - устало прошептала старушка и оглядела комнату. - А где же тот, другой?
Горелов не успел ответить: майор вошел в кухню с противоположной стороны.
- Жив-здоров, хозяюшка! - Он задул лампу, по весил ее на гвоздь. - Спасибо вам за огонек... Ну что же, комната самая отличная, ничего особенного в ней нет.
- Ничего особенного... - подтвердила Евфросиния.
- Вот что меня интересует, мамаша, - сказал Бутенко, доставая платок и вытирая руки. - Галя Спасова... носила бусы?
- Вы же ее знаете! Всегда носила.
- Красные? Вернее, кирпичного цвета?
- Да, вроде бы как ягоды боярышника...
- Такие?..
Он раскрыл руку, и Горелов увидел на его ладони три темно-красных зернышка бус. Женщина насторожилась:
- Откуда они у вас?
Бутенко улыбнулся.
- Память от Гали...
Хозяйка тотчас же успокоилась.
- Да, у нее точно такие были.
Майор осторожно завернул бусинки в платок и спрятал в карман.
- Извините, хозяюшка, за беспокойство. К вам только одна просьба: в комнату отца Даниила вы не входите и никого не пускайте, пока ее не осмотрит следователь. Пожалуй, он сегодня же к вам придет.
Евфросиния испуганно всплеснула руками:
- Боже мой! А что случилось? Ну, говорят, будто Галя пропала. Сами знаете, какая нынче молодежь. Может, она со своим молодым человеком уехала? При чем тут отец Даниил?
Майор терпеливо объяснил, что Галя - работница завода и, значит, является членом рабочего коллектива, что коллектив не может отнестись равнодушно к ее исчезновению. Он еще раз попросил хозяйку не открывать комнату и ничего в ней не убирать.
Успокоенная мягким тоном и вежливостью гостей, хозяйка проводила их до калитки. Шаркая старыми ботами по утоптанной тропинке, она говорила сочувственно:
- У каждого человека своя забота. Вот и вам нынче покоя из-за Гали нет... А ведь душа-то мира и покоя требует. Теряется она, мельчает в суете сует...
- Я слышал, - заметил Горелов, - что ваш постоялец тоже покоя не знал.
Старушка покачала головой; сухое лицо ее, обрамленное черным платком, снова приняло строгое выражение.
- Нет уж, неверные это были толки. Он в молитве истинную отраду находил.
- А какие капиталы все время он подсчитывал? - запальчиво спросил Горелов, заметив удивленный взгляд майора. - Не случайно же он цифрами бумагу исписывал? Дело тут понятное - он прибыли свои выводил...
Евфросиния горько усмехнулась:
- Прибыли... Молодой человек! Да он последнюю рубашку нищему отдал бы. Ну, верно, что цифрами он занимался, так это же в откровениях Иоанна указана цифра 666... В "Апокалипсисе" она записана. Вот он и выписывал цифры наугад, и это число у него получалось. Великое откровение в том числе: предсказание царства божия...
- Удивительно! - шумно вздохнул Горелов. - Значит, самую точную науку - математику и ту проповедник на вооружение взял?
Проявив на прощание неожиданную словоохотливость, хозяйка с жаром принялась говорить об апостоле Павле и его предсказаниях, но Бутенко извинился и заявил, что оба они торопятся на завод. Через минуту, шагая рядом с Гореловым по рытвинам Крутой, он спросил с интересом:
- Откуда эти новости о математике? Лейтенант достал записную книжку и подал ему узкий, продолговатый листок.