ДЕТЕКТИВ И ЖЕНЩИНА
Из раскрытого окна в комнату со двора доносился шум: крики и смех детей, лай собаки, джазовые ритмы транзистора. Бурмин уже давно беседовал с искусствоведом Ниной Ивановной Озерцевой. Он пришел к ней, чтобы выяснить, кто из живописцев занимается реставрацией, с кем ему полезно познакомиться в связи с делом о муренинской коллекции. Бурмин рассчитывал на ее возможную помощь, ведь ему стало известно, что Озерцева пользуется у художников уважением и круг ее знакомств довольно широк.
При первом взгляде на Озерцеву привлекали внимание ее глаза, голубовато-серые, отененные густыми ресницами. Их живое выражение говорило, что она человек эмоциональный, в манере же и в разговоре ей подчас были свойственны сдержанность и даже некоторая суховатость.
Бурмин обратил внимание на ее каштановые с медным отливом волосы, на приятный матовый оттенок лица, какой часто встречается у людей с рыжеватыми волосами.
Бурмин поймал себя на том, что, кажется, слишком засмотрелся на эту привлекательную женщину, и поспешил начать разговор о деле, приведшем его сюда.
- Нина Ивановна, кого из художников, работающих в историческом жанре, вы считаете наиболее интересным?
- Пожалуй, Алексей Николаевич Горский. У него давнее увлечение древней живописью. Темы его работ: улицы старой Москвы, жизнь Киевской Руси, строительство крепостей - и все это со знанием материала, все достоверно. Есть у него цикл гравюр о городах России. Вы можете побывать в его мастерской. Общаться с ним очень приятно: он разговорчив, доброжелателен, прекрасный рассказчик.
- А реставрацией он занимается?
- Официально - нет. Может быть, для себя что-нибудь и делает.
- Сколько ему лет?
- Примерно шестьдесят. Но он подвижный, энергичный.
- Мне нужно узнать, занимается ли он реставрацией.
- Так вы сами можете спросить его. Запишите телефон.
- Да нет, придется наведаться к нему, если вы мне протекцию составите.
- Охотно.
- Скажите, пожалуйста, кто из художников увлекается коллекционированием древней живописи, прикладного искусства и ювелирных изделий?
- Могу назвать несколько фамилий, но это те, у кого есть что-то ценное. Ювелирные изделия, насколько я знаю, не собирают, для этого нужны большие деньги. Настоящие коллекционеры чаще не из числа художников. Это одержимые люди, все свободное время и средства они отдают своему хобби.
- Каким путем, по вашему мнению, приобретается большинство предметов?
- По-разному. Иногда путем сложного обмена между коллекционерами: покупают, перепродают, выискивают через знакомых. Но бывает, прибегают ко всевозможным махинациям. Тут важно отделить истинных собирателей от дельцов. Такие ездят по стране, за гроши скупают иконы и изделия прикладного искусства. Именно через их руки уходят за рубеж эти ценности.
- Нина Ивановна, вы, должно быть, часто посещаете художников. Они вам показывают свои приобретения?
- Я навещаю их не так часто, как хотелось бы. И здесь работы хватает, и материал для диссертации собираю, да и в музеях и библиотеках надо побывать. И все же для встреч с художниками выкраиваю время. Пусть вам не покажется громкой фразой, но я люблю их, очень сочувствую - ведь жизнь у большинства нелегкая. Общение с ними интересно, а главное - мне очень дороги их сердечность, искренность и дружба.
- Вы, вероятно, помогаете им советами?
- Случается. Но делать это приходится осторожно, тактично. В большинстве своем художники - люди впечатлительные, тонко чувствующие. Зачастую они сомневаются в своих способностях. Таких надо поддержать вовремя.
- Представляю, какого надежного защитника имеют они в вашем лице.
- Делаю, что возможно. Но чаще могу лишь выразить сочувствие вместо того чтобы помочь делом.
- Для художников, мне думается, дружеская поддержка немало значит...
- Пожалуй, да... Так вы хотите знать, показывают ли мне художники иконы? Да, показывают и спрашивают мое мнение. Иногда попадаются хорошие вещи.
- Вы их запоминаете?
- Только некоторые, заслуживающие внимания.
- Посмотрите, Нина Ивановна, вы вот такой иконы не встречали?
Бурмин подал ей фотографию муренинской иконы. Она внимательно посмотрела, отрицательно покачала головой:
- Не видела. А икона, кажется, ценная. Откуда она?
- Вы что-нибудь про коллекцию помещика Муренина слышали?
- Да. Мне рассказывали о ней. Но ведь до сих пор всю коллекцию так и не разыскали?
- Пока нет. Собственно, это дело и привело меня к вам. Эта икона из ненайденной части коллекции. К нам попала недавно, ее едва не увезли за границу. Мы разыскиваем остальные предметы, и есть предположение, что часть коллекции могла уйти за рубеж. Правда, мы точно знаем, что в Англии, в частной коллекции, находится одна рукописная книга - "Псалтырь" в кожаном переплете. Муренин записал, что ей не менее 400 лет. Есть ли где еще подобная книга - неизвестно. В описи Муренина отмечено, что у него единственный экземпляр. Вы понимаете, как важно найти людей, которые незаконно овладели частью коллекции? Поэтому прошу вас изучить описание предметов, и, если случится где-то увидеть их, немедленно сообщите нам. Все предметы помечены личным знаком - трилистником.
И конечно, об этом не должен знать никто. Мне не нужно разъяснять вам, насколько это серьезно. Надеюсь, вы нам поможете, если понадобится консультация?
- Ну, конечно.
Некоторое время после ухода Бурмина Озерцева сидела в задумчивости. Она вспомнила, как однажды весной в мастерской у Анохина подвыпивший Юрий Пожидаев предлагал познакомить ее с коллекционерами и показать "такие штучки", о которых мало кто знает - хранятся они в "укромных" уголках.
Пожидаев вызывал у Нины чувство неприязни, и она отнеслась к этому разговору как к пустому бахвальству. Но сейчас подумала, что, может быть, Пожидаев действительно знает таких людей. И что за отношения у него с Павлом? Ведь вроде и дружбой не назовешь. Павел явно не расположен к нему, и все же Юрий бывает у него в мастерской, видно, их связывают какие-то общие дела.
Нина внимательно перечитала списки муренинской коллекции. Как же помочь их розыску?.. На днях со знакомым искусствоведом она побывала у коллекционера западной живописи. Какие же у него есть ценные вещи! Многим из них место в музеях, но попадут ли они когда-нибудь туда?!
Надо прикинуть, кого посетить сразу же, и, возможно, разузнать что-нибудь полезное для Бурмина... Вначале навестить коллекционеров, может быть, им известно о вещах из коллекции Муренина - такие сведения передаются от одного к другому. А уж к Пожидаеву съезжу потом - видеть его неприятно... Жаль, что Анохину об этом нельзя рассказать, а то и он мог бы попытаться спросить Пожидаева, не знает ли тот чего...
Нина задумалась: "Павел, Павел, несчастье ты мое..." И ей вспомнилось, как познакомились они с Анохиным.
БОЛЬ МОЯ И РАДОСТЬ
Это было прошлой осенью.
Анохин зашел в художественный комбинат в надежде застать там председателя секции. Его кабинет был закрыт, и Павел заглянул в соседнюю комнату. Там сидела за столом только Нина Ивановна Озерцева. Анохин поздоровался с ней, а она, приветливо улыбнувшись, спросила:
- А что же вы не заходите?
- Увидел, что вы заняты.
- Ну и что же? Это вовсе не срочно. Да заходите же.
Но Павел расценил это приглашение как простую вежливость и подумал, что сидеть возле нее без дела нелепо.
- Спасибо, Нина Ивановна, я ведь жду председателя...
- Должно быть, насчет командировки?
- Какой? Я ничего не знаю.
- Так вас же временно ввели в состав комиссии, у них там не хватает людей, многие уехали. Комиссия вместе с художественным советом едет в Ригу, отобрать работы у латышских художников для нашего комплексного заказа.
- Спасибо. Приятная новость, а то я совсем засиделся, да и у художников Латвии есть чему поучиться. А когда же едут?
- В понедельник. А вы бывали в Риге?
- Нет, все только собирался.
- Значит, вам повезло.
- А вы тоже едете?
- К сожалению, нет.
- Жаль... Но не буду отвлекать вас.
Анохин попрощался и вышел.
С самого утра в день отъезда у Павла было хорошее настроение. Он любил бывать в незнакомых еще местах, новизна обостряла чувства, иногда в таких поездках рождались темы картин...
В поезде, отыскав свое купе и сняв пальто, Анохин вышел в коридор покурить. И там увидел у окна Нину Ивановну. Это было так неожиданно, что Павел вместо приветствия выпалил:
- Как, и вы здесь?!
- Да, тоже еду. Все-таки пришлось послать и меня... Но вы, кажется, не рады? - улыбнулась Нина Ивановна.
- Да нет... что вы... Напротив, я рад!.. Очень... - растерянно уверял ее Павел. В голосе Нины он уловил ласковые нотки, и это приободрило его. А она, взяв его за руку, сказала:
- Пойдемте в соседнее купе, там все наши собрались.
Нина оказалась единственной женщиной в мужской компании, и все старались оказать ей внимание, шутили и всячески развлекали: то и дело раздавались взрывы смеха.
Неожиданно их прервал сердитый пассажир из соседнего купе, напомнив, что время позднее и "надо порядок соблюдать...".
Павел вышел вслед за Ниной в коридор. По правде говоря, ему не хотелось, чтобы Нина ушла сейчас к себе, но понимал, что ей надо отдохнуть.
- Нина Ивановна, доброй ночи. Завтра вам предстоит потрудиться.
- Да, работы у меня будет много. Протоколы, оформление и все организационные дела.
- Я готов вам помогать.
- Нет, благодарю. Что же это, приехать первый раз в такой город и возиться с бумагами? Вы лучше этюды попишите.
- Я взял на всякий случай акварель. Может, наброски удастся сделать...
- Я уверена, увидите Ригу и захотите поработать.. Знаете, Павел Корнеевич, у меня почему-то такое впечатление, что вы живете чересчур замкнуто, отгораживаетесь от людей. И редко участвуете в выставках.
- Это верно. Нести свои работы на совет или выставком для меня просто мука. Пока пишу картину или эскиз, вроде и уверенность есть. А как соберусь показать - сразу сомнения, страх. А насчет замкнутости... таков уж я по натуре. Активности не хватает, это верно. Но первая задача художника - писать хорошие картины... Эх, не то я, не то говорю, но вы, Нина Ивановна, не удивляйтесь. Мне сегодня петь, смеяться хочется, даже стихи вспоминаются лирические... Такое настроение...
- Правда? Люблю, когда люди радуются. А то вы мне казались несколько суровым и угрюмым.
- Я, конечно, далеко не весельчак, не считаю себя и добряком, злости во мне хватает... А вот с вами... С вами мне как-то славно... Вы такая...
- Ну довольно, Павел Корнеевич, очень вас прошу... Ни к чему это...
- Простите. И ради бога, не считайте меня пошляком. Бывают такие минуты, когда хочется высказать сокровенное... Не сердитесь.
- Да я и не сержусь... Заговорились мы с вами, Павел Корнеевич, уже поздно. Доброй ночи. А по Риге мы с вами обязательно походим.
На следующий день на заседании совета вместе с представителем Художественного фонда отбирались работы для художественной лотереи. Было намечено просмотреть все за четыре дня: живопись, графику, произведения прикладного искусства.
После заседания художники разошлись, а Нина предложила Анохину погулять по городу.
Вечер был мягкий, приятный, несмотря на туман. Они пошли старинными кварталами. В эти часы людей на улицах было мало. Нина и Павел то останавливались у какого-нибудь дома времен средневековья и с интересом разглядывали его фасад, а то их внимание привлекал кованый фонарь, четко проступавший на фоне еще светлого неба... Обоих захватило очарование старины. И эта общность ощущений невольно сближала их.
Подошли к Домскому собору. Он был закрыт. Павел взял Нину за руку, и они не спеша пошли дальше. Было радостно и тревожно. В сквере сели на скамью. Нина чувствовала: что-то должно было вот-вот произойти. Молчание становилось тягостным, и она первая нарушила его:
- Павел Корнеевич, а ведь вы еще совсем недавно избегали меня...
- Никогда.
- Как же, вспомните. Я должна была побывать в вашей мастерской, и вас предупредили об этом, а вы ушли как раз в это время. Как это понимать? Конечно, я после этого не пыталась больше навестить вас.
- Не стану отрицать, я и в самом деле почему-то боялся этого визита. Даже не могу объяснить... Но теперь-то вы придете?.. Скажите же, Нина...
Павел взял ее за плечи, приблизил к ней лицо, и она безотчетным движением вдруг прижалась к нему.
На другой день Павел проснулся с радостным ожиданием встречи с Ниной. Его радовало и то, что не надо противиться нахлынувшему чувству.
Павел спустился в вестибюль гостиницы, где был назначен сбор, и сразу же увидел Нину. Он подошел к ней. Шепнул едва слышно:
- С добрым утром, радость моя...
Он смотрел на Нину, и так мило было ему и ее порозовевшее от его слов лицо, и доверчивое движение, каким она протянула руку, дав задержать ее дольше обычного. Ему так хотелось сказать ей что-то особенно приятное, ласковое, но он не мог найти нужные слова, а те, что приходили на ум, казались избитыми, неспособными выразить его чувства.
Наконец все собрались и направились к автобусу, и тут к ним подошла служащая гостиницы:
- Товарищи, кто из вас Анохин? Предчувствие какой-то опасности ударило Павла словно током.
- Я Анохин.
- Вам звонит жена, подойдите к телефону.
Павел поднял трубку. Голос Симы звучал так ясно, будто она была рядом:
- Павлуша, немедленно выезжай... нет, лети самолетом... Андрюша болен, ему очень плохо... зовет тебя...
- Но что с ним?
- Подозревают менингит. Вылетай быстрей.
- Конечно, конечно. Только успокойся... Сейчас же выезжаю. Не отчаивайся... Все обойдется.
Нина сразу по лицу Павла поняла - случилось что-то очень плохое. Она не успела спросить, а он сам сказал:
- Заболел сын... Кажется, менингит... Я уезжаю. Когда Павел приехал домой, нашел на столе записку: "Павлуша! Приезжай срочно в Морозовскую больницу. Жду"
В больнице Павел разыскал Симу. К Андрюше их не пустили, и они остались, чтобы дождаться профессора. Он мельком взглянул на них и поспешил успокоить:
- Не волнуйтесь... Менингита нет... У мальчика тяжелая форма гриппа. Ничего, скоро пойдет на поправку. А мальчуган у вас нервный, хотя физически довольно крепкий. Не волнуйтесь. Всего доброго.
Симу бил нервный озноб. Профессор велел сестре дать ей успокоительное. Павел поймал на улице такси, бережно усадил жену в машину и обнял за плечи. Сейчас их объединяла тревога за сына, и Павел старался приласкать и успокоить Симу. Дома он согрел чай и заставил ее выпить, разобрал постель. Уже засыпая, она привычно положила голову на его плечо, а он поцеловал ее опухшие от слез глаза.
В эти тревожные дни Павел отвлекся от впечатлений недавней поездки. А, вспомнив, старался прогнать из памяти воспоминания о том, что произошло в Риге.
После болезни сына Павел долго не появлялся в комбинате. Теперь, когда мальчик был здоров, Павел часто вспоминал о Нине. Иногда ему неудержимо хотелось прийти к ней и сказать, что он не может ее забыть, что она стала очень дорога ему. Но он никак не мог решиться.
Наконец Павел пришел в комбинат и застал Нину одну, он уловил растерянность в ее взгляде. И грусть.
- Нина, выслушайте меня: без вас мне трудно... все теряет смысл...
- Не говорите ничего, Павел Корнеевич. Я очень, очень прошу... Все так нелепо, не нужно... Наверно, это была слабость. И непростительная. Забудьте об этом...
Он видел ее волнение, замешательство, ненавидел себя за то, что был виновником этого. Но как успокоить ее? Как заставить выслушать?..
Нина подошла к окну, стараясь справиться с подступившими слезами. "Не смей плакать! Не смей!" - приказывала она себе и, не оборачиваясь, стояла спиной к Павлу, прямая, застывшая, напряженная.
Павел молча смотрел на Нину, ожидая, что она обернется, что-нибудь скажет...
И вдруг, неожиданно для самого себя, круто повернулся и вышел.
Павел сидел в своей мастерской перед мольбертом, на котором был начатый портрет Нины. Он был задуман в один из последних дней, когда воспоминание о встрече с ней в Риге было особенно ярким и острым. Еще тогда он представил, как напишет ее... Он надеялся, что сумеет передать выражение лица Нины в тот памятный вечер.
И вот неудача! Вяло получается, совсем не то...
Павел сделал перерыв, закурил. И вдруг снова увидел воображаемый портрет. Увидел точнее, чем тогда, - и лицо, и линии шеи, и плечи, и руки, лежащие на столике...
Невольно подумалось: вот если бы она попозировала! И тут же одернул себя: "Ищешь к ней пути?.. Нет уж, кончено, и все..."
Павел начал сразу несколько вариантов портрета. День ото дня он вносил что-то новое в образ Нины.
Настал день, когда он положил последний мазок... И только тогда почувствовал накопившуюся усталость. Он сел на тахту и вглядывался в портрет. Первое ощущение было такое, будто картина написана кем-то другим, что изображенная на ней женщина и не Нина вовсе... Но чем дольше смотрел на портрет, тем яснее становилось, что он все же сумел передать самое характерное, но не всегда уловимое в ней - и так, чтобы зритель почувствовал ее индивидуальность. Ему стало грустно - сейчас снова был наедине с этой женщиной, и все, что произошло тогда в Риге, вдруг вспомнилось ясно, со всеми подробностями, как вспоминается давно виденный фильм, который взволновал и остался в памяти.
Женщина на картине прямо смотрела на зрителя. Впечатление о ее характере, пожалуй, могло создаться противоречивое. В ней была независимость, но в то же время и робость - взгляд был и вопрошающим и задумчивым. И еще было в ней что-то несовременное, что-то неуловимое...
Спустя несколько месяцев Анохину сообщили, чтобы он готовил свои работы на очередную выставку, приуроченную к предстоящему празднованию дня 8 Марта. Он отобрал несколько работ и в последнюю минуту решил послать и Нинин портрет. Сначала не думал его выставлять: слишком дорог он был ему, слишком. сокровенное было с ним связано...
Придя на выставку, Анохин ревниво оглядел картину и уже жалел, что отдал ее сюда, - ведь для всех посетителей это была всего лишь "Женщина за столиком". Красивая женщина, и только. А для него... это была счастливейшая в его жизни встреча...
Как всегда, кроме обычных посетителей, выставку осматривали художники, искусствоведы, журналисты. Приехала и Нина. Когда она увидела портрет, не сразу поняла, что Анохин написал именно ее, - так непривычно было видеть собственное изображение. И ведь как написал!