- Но ведь многим было известно, что Мостов играет в "Спортлото"! возразил Куплетов.
- Ну и что из этого? Все играют потихоньку. Важно, как играть!..
Невский умолк и, повинуясь безотчетному импульсу, вслед за тем чуть не прибавил в сердцах: "Эх, Лидочка, Лидочка!.. Ну, придумай ты какую-нибудь байку, соври хотя бы, что муж забыл в ту ночь запереть входную дверь! Ведь ключи-то как раз и привели нас в санаторий - и в конечном счете показали на тебя! Простая ты душа."
Но он не стал вообще ничего произносить. Все равно бы Куплетов не понял.
- Как же вы все узнали? - поразился тот.
- В принципе - довольно просто. Это нисколько не бравада, это и вправду так. Существовали улики: нож, ваши галоши. Вроде бы совсем немного. Но мне стало ясно: преступник где-то здесь, в санатории. Затем всплыла история с пикником у реки. Я подумал, что убийство Мостова как-то может быть связано с ней. А когда узнал о странной смерти жены Ломтева и о том, что следы от реки вели к дому пилота, то почти уже не сомневался. К тому же весьма важную роль сыграл яд. Ну, и определенные мысли вызвало то обстоятельство, что во всех случаях следствие почему-то упрямо отказывалось доводить дело до конца. На Звязгина мы вышли бы и так, труднее обстояло с Ломтевым. У него кругом были алиби!.. Это, кстати, тоже меня насторожило. Жаль, что я с самого начала не поверил вам насчет жениха. Это устранило бы возникшую предвзятость, а она обычно так мешает!.. К тому же вы были пьяны в то утро, и принимать за чистую монету ваши рассуждения.
- Пьян не пьян, а глупостей не говорил, - строптиво поджал губы Куплетов. - Ладно, это уже в прошлом. Мне интереснее другое. Возьмем хотя бы это непонятное убийство на железнодорожной насыпи. Ну, когда старушку порешили. Или сегодняшняя история, наконец! Как вы объясните?
- Загадочного на самом деле тут мало, - охотно откликнулся Невский, взглядом показывая собеседнику, чтоб тот наполнил рюмки. - Вот вы говорите - старушка. Евфросинья Аристарховна на свою беду, видно, чересчур рьяно поделилась кое-какими опасениями с Лидочкой, а Звязгин в тот момент под дверью стоял и подслушивал. Или Лидия Степановна сама чуть погодя передала все Николаю. Кстати, подозреваю, он подслушивал и мой разговор с медсестрой, а потом, не успев сразу скрыться, болтался на лестнице тогда-то, по правде, я малость и задергался, столкнувшись с мнимым двойником. Старушку же, чтоб впредь не трепала лишнего, он убрал. А когда почувствовал, что кольцо вокруг него сомкнулось, то, не рискуя уже появляться в городе, позвонил Ломтеву, все рассказал и - попросил явиться в назначенный час в назначенное место. Он требовал на дорогу - пистолет и свою денежную долю. Ломтев, как известно, чуть опоздал. Наверное, нарочно... Он был жаден и ничего бы просто так не отдал. Я ошибся: стрелял он именно в санитара, чтобы уж потом прикончить и меня. Либо попытаться сговориться, уж не знаю. В эти тонкости я не вникал. Так что, если бы не вы, дружище.
- Пустое, - скромно отозвался Куплетов, от коньячных паров делаясь храбрым и независимым. - Однажды - можно и попробовать. Только. мне точно ничего за это не будет? - с внезапной тревогой спросил он.
- Уверяю вас: ничего! Все было, как говорится, в допустимых рамках.
- И то хорошо, - облегченно вздохнул Куплетов. - Мне, знаете, очень не хотелось бы.
Над городом спустилась ночь. Все звуки за окном затихли, и лишь безмолвно, неприкаянно сияли в темноте холодным светом уличные фонари.
- Между прочим, - чуть подавшись вперед, прищурился Невский, - меня сильно удивило, как отнесся Афонов к вам, дорогой Савва Иннокентьевич. Была явная предвзятость, странное желание - во что бы то ни стало. Отчего - так? Может, я преувеличиваю?..
- Нет, - с живостью откликнулся Куплетов, - все-все верно. Вы не обманулись.
- Но тогда уж - просветите темного человека!.. Видимо, вам кое-что известно?
- Хм, - усмехнулся со значением Куплетов. - Уж не без того! Тут информация на сто процентов достоверная, любезный. И домысливать не надо.
Это с ударением произнесенное словцо "домысливать", к большому огорчению Невского, у массовика прозвучало с нескрываемым сарказмом.
Вот - опять напился, с раздражением подумал Невский, и, вероятно, как в тот раз, когда вернулся с карт, опять начнет витийствовать, слегка хамить и нудно поучать: мол, что ты понимаешь в этой светлой жизни, дорогой столичный гость, известный всем телеболтун!..
Но ответ получить все-таки хотелось.
Он был необходим для полноты картины, для того, чтобы в душе все наконец-то улеглось по полочкам и не томило недоговоренностью своей.
- Я вовсе не настаиваю, - произнес Невский дружелюбно. - Если вам об этом неприятно говорить.
- Да ерунда! - махнул рукой Куплетов. - Для меня нет постыдных тем. Все темы хороши, кроме... глупых! Вольтер, я думаю, не стал бы возражать. И это надо им стыдиться, а не мне! Афонов давно на меня точит зуб, смею предполагать. Я тут как-то, знаете, его сыночка заловил. Большой балбес, ну, и дерьмо первостатейное. Он, стало быть, девчонку в переулке поздно вечером пытался изнасиловать, а я случайно рядом оказался. Девка-то сбежала - и понятно, а мальца я в отделение доставил: я не знал тогда, кто он такой. Орать пытался на меня, грозил. Короче, шум мог получиться знатный. Но - замяли. Вот нынче-то Афонов и решил припомнить мне - на всякий случай. Они там любят профилактику.
- Да, грустно это, - покивал Невский. - Все одним миром мазаны, коль по большому счету. Я вот только не пойму, - заметил он, разливая по рюмкам остатки коньяка и закуривая очередную сигарету. - Каким образом мой галстук попал к санитару?
Куплетов неожиданно сконфузился и виновато завозил пальцами по полированной поверхности стола.
- Это я взял, - сказал он наконец. - Вы уж, пожалуйста, меня простите.
- Но зачем? - искренне изумился Невский. - Не носить же потихоньку!..
- Фокус показать, - признался Куплетов. - Тонкий такой фокус. Только и всего-то! Я заметил галстук в щелочку в шкафу. Я бы потом обязательно вернул! А тут Звязгин, похоже, у меня и потибрил.
- Еще бы! Штучка редкостная, яркая - немудрено, что приглянулась! рассмеялся Невский. - Но почему вы сразу не сказали?
- Застыдился. - ответил Куплетов, делаясь совершенно пунцовым.
- Вы - действительно необыкновенный человек, - широко развел руками Невский и поднял рюмку, приглашая Куплетова чокнуться напоследок.
Глава 35
На следующее утро, еще до завтрака, они вернулись в санаторий.
Птучка, как и уговаривались, заехал за ними пораньше, поскольку ему еще предстояло отвезти Лидию Степановну обратно в город. Всю дорогу он без устали балагурил и пел майору дифирамбы, которые со вкусом перемежал сальными анекдотами местного значения.
Обитатели санатория были уже в курсе всех событий. Публика дружно высыпала на площадку перед главным корпусом и теперь встречала возвращавшихся как несравненных, обожаемых героев.
- Санаторий гордится вами! - с чувством произнес Лазаретов, пожимая Невскому руку.
Невский ответил машинальным рукопожатием и на всякий случай промолчал.
- Геройчик вы наш! - внезапно подскочил к нему Бонифатий Павлинович, с вечера едва не утративший рассудок от страшной мысли, что может лишиться директорского кресла. - Как славно будет нынче жить!.. А мы вам - номерочек теперь бесплатный и особо калорийный стол! Чтоб все видали. А то как-то неудобно. Это я, директор Подкосыжнев, говорю вам! Вы согласны?
- Нет, - отрезал Невский. - Вздор вы говорите. Никаких таких столов. Мне стул не позволяет, - сумрачно добавил он. - Все - на законном основании. За кого вы считаете меня, черт побери?!
- Я? Вас? За уважаемого человека, - парировал с достоинством директор. - Очень уважаемого. Я порядки знаю. Чай, не первый день. И вы, Михаил Викторович, меня несколько разочаровываете. Мягко говоря. Но вы подумайте! Еще не вечер, так сказать. И ближним вашим тоже далеко не все равно. Хотя - не тороплю. Пардон.
Директор, сиганув бочком, проворно отпорхнул в сторонку, оставив Невского наедине с Куплетовым.
- Михаил Викторович, - тоскливо спросил тот, глядя по сторонам, - но почему ж на этот раз они все-таки решили дело до конца добить?
- Да, вероятно, я их вынудил, как это ни смешно, - пожал плечами Невский. - Что-то у них, видимо, слегка шатнулось, а я - подтолкнул. Они ведь тоже не хотят ненужных осложнений, если вдруг в Москве возникнут слухи. Да, очень я не вовремя здесь оказался. Хотя, может, и ошибаюсь, и они сумели б сами.
- Так что же, значит, выпендреж весь - перед вами? На, мол, подавись?!
- Ну, в какой-то мере - и передо мной.
- Боятся, как вы думаете? - с нескрываемой надеждой глянул на него Куплетов.
- Вряд ли, Савва Иннокентьевич. Чего им тут бояться? - с грустью отозвался Невский. - Все - свои. Свой монастырь. Им просто неприятен всякий шум, который мог бы получиться - в случае чего. Не любят на местах, когда шумят о них, не любят! Да так, собственно, везде. И потому предпочитают чем-то поступаться иногда. Большой игре нужны маленькие жертвы. Вы запомните, Савва Иннокентьевич, - нужны. Всегда. Вот кое-кто из нынешней истории и должен образцово пострадать. За дело, разумеется, но и к тому же - по соображеньям высшего, удельно-местного порядка.
Кругом вдруг зашушукались и как-то странно, чуть заметно заволновались.
- А теперь чего мы ждем? - удивленно спросил Куплетов. - Пошли в номер? Поболтаем, отдохнем. До завтрака - еще полчаса.
- Погодите. Вы - идите, если надо.
Невский украдкой посмотрел на парадную лестницу, по которой лишь совсем недавно взбежал Птучка, чтобы уже вместе с Дергуном вывести из корпуса её.
Он ждал и вместе с тем боялся этого момента.
Как на казнь поведут, мелькнула ни к селу ни к городу шальная мысль. Вот так - когда-то, в старину. А впрочем, что за чушь?! Дожить бы до суда еще.
И наконец двери растворились.
Санаторцы разом примолкли, и в наступившей тишине отчетливо слышно было, как звонко шлепают у всех троих подошвы по мраморным ступеням.
Когда они проходили мимо и поравнялись с Невским, Лидочка невольно замедлила шаг.
Потом остановилась.
Птучка и Дергун терпеливо ждали, десятым каким-то чувством осознав, что теперь торопиться - не надо, дело и так сделано, а этим двоим сейчас зачем-то необходимо просто - хотя бы молча - постоять друг подле друга.
- Знаешь, что? - Лидочка запнулась и затем подняла на него свои прекрасные невинные глаза. Сухие глаза отчаявшегося человека. - Прости меня, ладно?
- О чем ты? - удивился Невский. - Я нисколько. Нет, ей-богу!..
- Я бы тебя просила еще об одном. Когда кончится суд и ты. соберешься рассказать обо всем этом... Не нужно. очень плохо, а?
Невский вздрогнул и, тяжело вздохнув, отрицательно покачал головой.
- Нет. Все не так. Никому и нигде я рассказывать на сей раз не буду. И писать - тоже. Не смогу. - И это была та единственная правда, которая только через слово, произнесенное сейчас, и становилась правдой навсегда хотя бы для двоих. - О другом, быть может, напишу. Или даже расскажу. Но не скоро.
Лидочка понимающе и без малейшего укора посмотрела на него.
- Что ж, - с расстановкой сказала она тихим, потухшим голосом, наверное, ты прав. Счастливо отдохнуть! Я не хотела. Ты прости.
И медленно побрела к машине.
- Не за что, - глухо пробормотал Невский ей вслед. - Не за что извинять.
И он никак не мог разобраться окончательно в себе, понять: правда это - или нет?
Очень долго она шла. Как будто преодолевала целый километр.
И вернуться не могла уже - все, точка. Даже обернуться - не могла.
Поскольку, вдруг случись такое.
А что, собственно, тогда? Ну что - еще?!
На его плечо мягко опустилась чья-то рука.
Невский настороженно скосил глаз.
Это был Куплетов.
Массовик стоял серьезный, торжественный - и очень печальный...
- Давайте теперь достойно отдыхать, - произнес он задушевно. - И весело. А? Как бывало.
- Да нет уж. - Невский привычным жестом зажал бороду между указательным и большим пальцами, как будто пробуя задвинуть ее набок. Нет. Боюсь, вот этого-то - как бывало - больше и не выйдет.
- Почему?
- Да потому! Неужто не понятно? Тошно! Не могу я дальше здесь!..
- Уедете? - сообразил Куплетов. - Раньше срока? Будет очень, очень жаль. Я к вам уже привык... - добавил он, понизив голос.
- Что ж, спасибо на добром слове... - Невский слабо улыбнулся. Поглядим. Возможно, и впрямь стоит поверить Бонифатию... Еще не вечер!
- А вот тут вы безусловно правы, - закивал Куплетов. - Именно! Все остальное - ерунда. Прошу внимательно следить за моей рукой. - Он не спеша зачерпнул ладонью воздух и сжал пальцы в кулак. - Показываю! - Он резко дунул и разжал пальцы. На ладони не было ничего. Как и прежде, она была пуста. - Хороший фокус, правда?
ПУСТЫРЬ... ЛИЗАВЕТА...
Были безлунье и поздний час - наверное, к полуночи, когда мы, взмокшие под тяжестью треклятых рюкзаков, разбитые дневной ходьбой, добрались наконец до хутора.
Между прочим, это ерунда, будто случаются глухие ночи, когда уж вообще ни зги не видно даже на открытом месте. Мы различали, хотя нет, скорее попросту угадывали смутные очертания строений, странно похожих на склепы: таких же темных, безмолвных и неподвижных, будто вросших в камень и глину, прилипавшую, причмокивая, к башмакам, в которой каждый наш шаг, вероятно, оставлял глубокий след. Будь мы преступниками, любой начинающий детектив легко бы отыскал нас по этим следам, но преступниками мы не были и прятаться ни от кого не собирались - просто шагали себе напропалую через всю окаянную пустошь, лишь бы добраться до жилья, малость обсохнуть, поесть и поспать.
- Видишь дом? - спросил Сергей.
- Да тут сам черт не разберет, где дом, а где сарай! Поналепили. Куда стучаться будем?
- А все равно. Давай вот в этот, самый ближний. Уж надеюсь, не погонят.
- Дурацкий хутор. На пустыре, ни одного огня. И тишина. Хоть бы собаки повыли.
- Луны нет, - философски заметил Сергей.
Я только вздохнул.
Ни забора, ни даже захудалого плетня не было возле дома: подкрадывайся, подходи с любой стороны, стучись, как говорят, в любую дверь, и мы, оскальзываясь, двинулись к чернеющему склепу, чтобы вломиться в него, сказать всем "здрасьте" и угомониться до утра.
А дальше поглядим.
Мы долго шарили по стенам, отыскивая вход, натыкались друг на друга, ругались распоследними словами, и казалось, нет нам дороги в этот то ли дом, то ли сарай, казалось, мы вечно будем ощупывать каждый дощатый квадратный метр, и время остановит свой бег, и тишина, точно диковинный моллюск, прилипнет к нашим телам, чтобы всверлиться в них, как в раковины, прилипнет, неотступно следуя за нами, и бесконечно будут ночь, ночь, ночь и холод (теперь-то, резко сбавив шаг, мы ощутили его вполне).
Но наконец дверь нашлась, и я тихонько постучал - минута, другая никакого ответа, тогда я забарабанил что есть силы, и тут дверь сама отворилась.
Удивительно, как это в наше время люди забыли запереться на ночь?!
Или просто здесь кого-то ждут, а мы, незваные, явились раньше уговоренного срока?
Мы вошли, попали в сени, под ногами что-то хрустнуло, на нас пахнуло теплом и тараканами.
- Чудесно, - проворчал Сергей, - тараканы - это от цивилизации. Надеюсь, нас поймут.
Но не успели мы и шагу сделать дальше, как другая дверь, что вела из сеней в дом, с тихим скрипом распахнулась, в глаза побежал тусклый свет керосиновой лампы, и на пороге возникла худая женская фигура, темный силуэт в длинном балахоне - ну вот, разбудили человека, с постели подняли, ах, до чего нехорошо.
- Извините, - робко начал я.
Но Сергей, зная наперед, что я могу расшаркиваться три часа, деловито перебил:
- Здравствуйте! Переночевать не пустите?
- Кто такие? - осведомилась женщина сипло.
- Да туристы. Из столицы. Студенты. Каникулы у нас. Вот, ходим.
- Из столицы, - задумчиво повторила женщина, почесав нога об ногу. Студенты.
- Ну да! - радостно подтвердил Сергей. - Нам только переночевать. Завтра же уйдем.
- Из столицы. Ишь ведь как. А дров наколете?
- Конечно!
- И бочку водой.
- О чем речь, мамаша?! Сделаем!
- Колодец-то совсем стал ветхий. - с сомнением пробормотала женщина.
- Вот колодец мы чинить не будем. Не умеем, - непреклонно заявил Сергей. - А остальное, что понадобится, сделаем. Заметано!
- Ну, заходите, - согласилась как бы нехотя хозяйка, отстраняясь от двери.
Мы шагнули в дом и, с наслаждением скинув на пол рюкзаки, огляделись.
По периметру комнаты стояли довольно широкие лавки, у дальней стены громоздилась печь, облупленная и вся в саже - даже при свете керосиновой лампы это было заметно; одно маленькое оконце с темно-коричневой (или черной?) в белый горох занавеской, точно картинка без рамы, выделялось в сплошняке голых оструганных досок; посреди комнаты высился грубо сколоченный стол с четырьмя табуретами по сторонам; а в углу, слева от печи, висела большая закопченная икона с тусклой лампадой. Все, ничего в комнате больше не было, если не считать массивного сундука с тремя запорами, что притулился справа, возле самой двери, да старой, пузатенькой керосиновой лампы на столе.
Потолок был низкий, темный, и комната была длинной и темной, по сути дела нищенской, и воздух был спертый, хоть вешай топор: пахло все теми же тараканами, потными ногами и чем-то пригорелым.
Я глянул на Сергея, он - на меня и ободряюще кивнул: дескать, ничего, старина, не пропадем, перезимуем, нам-то что, одну только ночь, а люди, поди ж ты, всю жизнь вот так коптят, ничего, старина, крепись.
И тут мы увидали вторую женщину. Она возникла вдруг, из самого темного угла, из-за печи, и, шлепая босыми ногами по давно не мытому дощатому полу, плавно, будто крадучись, направилась к нам.
- Ага, явление второе, - шепнул насмешливо Сергей. - Здравствуйте!
Женщина подошла совсем близко и остановилась.
Волосы ее - не то седые, не то почти бесцветные - изрядно растрепались, а глаза смотрели дико и бессмысленно, глядели куда-то мимо, поверх наших голов, и ни один мускул не дрогнул на ее лице, словно это было вовсе и не лицо, а так, восковая маска, где запечатлелись навсегда три равнозначных выражения: тоска, покорность, страх.
Нам сделалось не по себе, хотя, какое там, просто жутко стало при виде этого лица, измученного, жалкого, и трясущихся костлявых пальцев, что бездумно теребили, сминая и распуская, платье над обвислыми грудями.
- Из столицы они. Студенты. Переночевать хотят, - пояснила женщина, впустившая нас, и только теперь мы заметили, как похожи они: сестры, наверное. - Из столицы. - точно заклинание, повторила она. - Вы садитесь, место есть. Устали ведь?
Ну и ну, подумал я, ну и ну.
Мы присели на табуреты возле стола, странная женщина тотчас отошла, а сестра ее, шумно всплеснув руками, вдруг засуетилась.