- Мы с ребятами доставили их сюда. Я успел к ним присмотреться. Ты сам разве не видишь? Токсикоманы. Все до единого. А ты хотел отобрать то, что дает им ощущение защищенности.
Лицо Юнаса, спутанные волосы на подушке. И мальчик, лежащий на полу, с тюбиком клея в руке.
Защищенность?
Пусть тюбики пока останутся у них.
- Upstairs.
Свен Сундквист опять поднялся, глянул по сторонам и снова жестом показал на лестницу:
- Now.
Они молчали, не двигались. И лишь мальчик, который лежал перед ним, что-то бормотал, выдавливая на ладошку новую дозу и вдыхая пары клея.
Потом он скорчился и замер.
- Ему нужна помощь, Сундквист! Искусственное дыхание!
Свен пощупал пульс на шее у мальчика, поднес руку к его рту - дышит ли?
Маленькое тело вдруг ожило.
Руки инстинктивно взметнулись в воздух, стараясь оттолкнуть расплывчатое чужое лицо, Свен почувствовал, как ему обожгло щеку.
Мальчик продолжал биться, и группка детей двинулась было к нему, но полицейский в форме не пропустил их, а Свен силой перевернул мальчика, сел на него верхом и прижал его руки к полу.
Так он сидел несколько минут, потом мальчик задышал ровнее, худенькое тело слегка расслабилось. Девочка лет пятнадцати, с грудным младенцем на руках, вышла вперед, что-то сказала на непонятном языке, кивнула на лестницу. Затем обратилась к одному из старших мальчиков - видимо, попросила последить за остальными, - и шагнула к лестнице. Кивнула еще раз, повторила только что сказанное, и дети неуверенно пошли за ней.
Свен Сундквист встал, и мальчик с тюбиком тут же исчез.
Свен провожал их взглядом.
Никогда он не видел ничего подобного.
Безмолвная вереница детей с пустыми глазами покидала вестибюль, оставляя после себя запах мочи и растворителя. Токсикоманы. Сорок три ребенка в желто-синих комбинезонах. Большинство шли сами, самым младшим помогали. Маленькие ребятишки помогали тем, кто еще меньше.
Некоторые уже спали.
Беспокойный сон на холодном линолеуме.
Остальные сидели тут же, Свен Сундквист шел мимо них по коридору, и все та же сильная неловкость охватывала его, когда взгляд погружался в их бездонные глаза.
Четверо полицейских в форме стояли на посту в длинном коридоре оперативного отдела, в девяти метрах друг от друга. Свен мимоходом кивнул им, они явно устали, эти славные парни, толком не понимающие, кого они охраняют. Дети без имени.
В коридоре полицейского управления.
У всех у них были сумки. Коричневые, полиэтиленовые. Свен помнил, с такой сумкой, сложенной вчетверо, его мама ходила за продуктами в магазин "ИКА" в двухстах метрах от дома. Приносила в ней молоко, маргарин и продолговатые пакеты с соком, из экономии она старалась не покупать каждый раз новый пакет. Он покачал головой. Такие сумки не попадались ему уже тридцать лет. И вот сейчас валяются на полу в коридоре.
Сорок три штуки, у каждого своя.
Он уже подошел к своему кабинету, но вдруг передумал и миновал еще две двери. Кабинет Эверта. Он постучал, осторожно заглянул внутрь. Эверт сидел на стуле, как и прежде, с телефонной трубкой в руке.
Он ни с кем не говорил. Просто держал ее перед собой.
- Их комбинезоны.
Эверт Гренс возвысил голос:
- Синие с желтым, Свен. Синие с желтым.
Свен Сундквист вошел, шагнул к дивану, где, он был уверен, совсем недавно спал его начальник. Они работали вместе без малого тринадцать лет. За эти годы он неплохо узнал комиссара, которого многие в управлении предпочитают избегать, и давно уже привык к его громким проклятиям. Это не со зла, тут что-то другое, чуть ли не отчаяние.
- Ты что-нибудь понимаешь? - Комиссар встал, принялся беспокойно расхаживать по кабинету. - Свен… ты понимаешь, какого дьявола никто их не ищет?
Эверт Гренс сновал взад-вперед между письменным столом и диванчиком для посетителей, неуклюже поворачиваясь и едва не наступая Свену на ноги. Оба молчали, Эверт все пытался заговорить, но ему что-нибудь да мешало: то сквозняк из окна, то кашляющий в коридоре ребенок - охраннику следовало бы дать ему воды.
- Социальная служба будет с минуты на минуту. - Он встал перед Свеном. - Но я хочу, чтобы ты быстро организовал переводчика, нам не удалось с ними связаться. А иначе с детьми не поговорить.
За дверью снова послышался кашель. Свен Сундквист уже направился к выходу, но Гренс его остановил:
- Подожди, еще одно дело. - Комиссар огляделся вокруг, словно проверяя, что их никто не слышит. - У меня нет детей. Но… как ты думаешь? По-моему, они голодные…
Свен остановился на пороге. Выглянул в коридор.
Напряженные взгляды, худые, изможденные лица.
Он кивнул:
- Думаю, да.
Эверт Гренс тщательно запер дверь. Ему необходимо минуту-другую побыть в одиночестве.
Совсем недавно они обнимали друг друга.
Сперва он распорядится, чтобы детей накормили. А потом вернется к магнитофону и закончит то, от чего его оторвали час назад.
Две минуты сорок секунд, "Сломай и брось" Сив Мальмквист.
Я не успел.
Сегодня утром Анни будет спать, под наркозом, поэтому важно дотанцевать до конца.
Я не успел затормозить.
Он снова включил песню. Тот же текст, тот же припев. А потом отпустил ее, когда музыка умолкла, он опять вспотел - и спина, и затылок.
Они лежали и сидели, как раньше.
Свен стоял возле мальчика, который все время кашлял. Один из полицейских в форме вел пятилетнюю девочку к туалету. Гренс оставил дверь кабинета открытой, вышел в коридор. Смотрел на них, на каждого по очереди, и они видели его, наверняка видели, хоть и пытались уклониться от его взгляда, будто им вообще нет до него дела. Он слишком мало знал о детях, собственно, никогда с ними не сталкивался, разве что иной раз допрашивал несовершеннолетних, расследуя преступление. Но ему было ясно: эти дети в беде.
Он остановился у кофейного автомата. Первый стаканчик черного кофе выпил залпом. Второй опорожнил до половины, а остатки выплеснул в мусорную корзину. Жуткая дрянь. Но он к ней привык, не мог без нее, едкое дешевое пойло приятно разливалось в груди, особенно после ночей, проведенных на диванчике в кабинете.
- Доброе утро.
Он не видел ее. Но обрадовался, услышав за спиной этот голос.
- Доброе утро. Ты рано.
- Эверт?
- Да?
- Что это?
Марианна Херманссон взглянула в конец коридора, положила руку на плечо комиссару. Он, по обыкновению, дернулся, поскольку никогда не знал, как вести себя в таких случаях.
- Приехали нынче утром.
Гренс вкратце объяснил ей ситуацию, она всегда понимала с полуслова. Она умница, эта Херманссон. Он научился ценить ее, а ведь два года назад резко возражал против ее временного назначения. Но случай с заложниками в одной из крупнейших стокгольмских больниц заставил его пересмотреть свое мнение.
- Почему ты выбрал меня?
- Это так важно?
- Я знаю твое отношение к женщинам-полицейским.
Она была молода, только что закончила учебу, но отличалась осторожностью и аналитическим складом ума и в том расследовании, которое волей случая началось в операционной отделения скорой помощи, пришла к выводам, какие следовало бы сделать ему самому.
- Городская полиция каждый год пополняется почти на шестьдесят человек. Что ты хочешь услышать? Что ты такая замечательная?
- Я хочу знать почему.
А спустя полгода он, наплевав на длинную очередь ожидающих, взял ее в отдел на должность инспектора.
- Потому что ты и вправду замечательная.
- А женщины-полицейские?
- Никуда не годятся. И твоя компетентность ничего не меняет.
Разговор происходил в этом же коридоре, в дверях его кабинета, и, казалось, время от времени оживал и стоял между ними.
Он так и не понял, хорошо это или плохо.
Херманссон показала на кофейный автомат, он посторонился, и она несколько раз нажала одну из верхних кнопок. Смесь порошкового молока и чего-то еще - любимый напиток молодых полицейских. Он с отвращением смотрел на ее пластиковую чашку, ему хватало бессонных ночей и тридцати трех текущих дел на столе, и без этого синтетического дерьма он уж как-нибудь обойдется.
- Думаю, надо попробовать поговорить с ними.
- Как раз этого они и не делают. Не говорят.
Но Херманссон уже направилась к детям. Шла медленно, стараясь не расплескать чашку, а другой рукой легонько делая знаки группе ребятишек. Вот она остановилась перед одной из старших девочек, снова сделала знак рукой, но ответа не получила. Немногим раньше Гренс видел, как эта девочка с младенцем на руках присматривала за остальными, и решил, что она тут неформальный лидер или, по крайней мере, пользуется их доверием, вот почему он уже два раза за это утро пытался поговорить с ней.
Оба раза она отворачивалась, будто пренебрегала им. От Херманссон она хотя бы не уходила.
Он нажал на кнопку, решил выпить еще кофе.
Глянул в окно: чертова зима, год от года она все более отвратительна ему, мокрая, скользкая, бесконечно долгая.
Херманссон по-прежнему стояла возле девочки, которой делала знаки. Гренс ждал подле автомата, пока тот, фыркая, собирался с силами, потом выпил кофе и пошел к ним - короткая прогулка среди молчащих детей. Свен заметил его и вышел из кабинета, чтобы составить ему компанию. Гренс обернулся к коллеге и весело сообщил:
- Я заказал еду. Через полчаса привезут, им сперва надо прогреть печи. Сорок три "Каприччиозо".
- Прости?
- Хочешь одну?
- Эверт, ты о пицце?
Они были уже в двух шагах от Херманссон и девочки, когда Гренс остановился и раздраженно бросил:
- Они ведь голодные, так? Я думал, ты заметил.
- Эверт…
- Свен, мне начхать на твои продовольственные счета. Им нужна еда. И они ее получат.
Его раздраженный голос эхом отдавался в коридоре, и кое-кто из детей поблизости забеспокоился. Девочка, которая стояла перед Херманссон, отпрянула назад, испуганные глаза пытались истолковать жесты пожилого мужчины.
- Они ничего не ели со вчерашнего дня.
Когда девочка отпрянула, Херманссон протянула руку и осторожно погладила ее по щеке. Потом оглянулась, посмотрела сначала на Эверта, затем на Свена.
- Последний раз - вчера после полудня. То есть семнадцать-восемнадцать часов назад.
Эверт Гренс фыркнул:
- Откуда, черт возьми, ты это знаешь?
- Она сказала.
- Ты что, смеешься?
Херманссон кивнула на детей, стоявших поблизости:
- Эверт, и он, и она… - Она понизила голос, словно боялась, что те, о ком она говорит, услышат. - Дети улицы. Я уверена. Из Бухареста.
*
Она лежала лицом к огню. Было горячо, чуть не обжигало кожу, ей так нравилось.
Но огонь быстро умирал, вновь едва теплился.
Она спала около часа. Настолько их и хватало, дощечек, что Лео отрывал от грузовых поддонов, которые стащил на одном из продуктовых складов неподалеку. Это она усвоила - ровно час, если широко открыть дверь и уложить их по пять штук, на расстоянии нескольких сантиметров.
Здесь не было ни других часов, ни времен года, ни дней, ни ночей.
Она оглянулась, посмотрела на него. Он спал. Лицо, недавно такое суровое, смягчилось, щеки почти без складок, когда он дышал, веки на некоторое время перестали дергаться.
Ей нельзя тут оставаться.
Лео стоял тогда посреди комнаты. И был напуган. Хотел, чтобы она поняла.
Сейчас он беспокойно метался на матрасе. Лоб взмок от пота. Спальный мешок кучей лежит на полу, он завернулся в два желтых больничных одеяла. Красивый. Он всегда был с ней, когда она боялась тех, наверху. Был здесь, когда она пришла сюда, давно-давно, ждал со своими ключами, со своей нетребовательностью, а когда они разговаривали, держался от нее на расстоянии. Никогда ничего от нее не хотел. Она спрашивала, не хочет ли он взять ее, иной раз подносила его руку к своей щеке, расчесывала его пальцами свои длинные волосы, но он всегда отстранялся, боялся взять у нее то, что было ею, боялся, что она подумает, будто он такой же, как другие.
Ей вспомнилась их первая встреча. В тот раз она уходила из дома только на неделю. И конечно, не знала, кто он. Лео стоял в вечернем свете возле автобусов на Фридхемсплан, пил благотворительный кофе и разговаривал с людьми, которые ходили вокруг, раздавали бездомным одежду и бутерброды. Почему-то она пошла к нему, попыталась подойти ближе, он уже тогда ей понравился. Она чувствовала, что ему ничего от нее не надо, и потому рискнула последовать за ним в канализационный люк, когда он решил показать ей мир, о котором она не имела ни малейшего представления. Если хочешь, чтобы тебя не нашли. Лео доверился ей. Открыл, чего боится. Она до сих пор не знала почему, возможно, он просто понял, что она тоже из таких, кто не хочет, чтобы его видели.
Он снова вспотел. Лицо у него старое. Но не глаза.
Глаза-то человеческие.
Она искала взглядом огонь, но пламя уже погасло. Первые крысы теснились в дверях. Большие, слепые, они издалека чуяли запах плоти. Морская свинка… она опять вспомнила про нее, хотя не очень-то о ней заботилась, держала в клетке да смотрела на нее и лишь через несколько недель после того, как та умерла, поняла, что скучает по ней, чувствует себя одиноко.
Лео словно бы почуял крыс, их чуткие носы, проснулся, сел возле погасшего очага, слушая топот приближающихся зверьков. Сбросил с себя одеяла и принялся хлопать ими по полу, пока крысы не исчезли.
Потом пнул ногой поддоны, оторвал несколько дощечек, расщепил ножом на тонкие лучинки, положил на угли. Несколько раз дунул, наклонясь к самому полу и подняв тучу пепла. Огонь ожил, она протянула Лео несколько дощечек побольше и стала ждать.
- Где?
Она ничего не говорила несколько часов, может, потому этот вопрос и застрял у нее в голове.
Лео не ответил.
- Где?
Он пожал плечами. Но ничего не сказал. Она никогда не повышала на него голос, не было нужды, наверно, поэтому он и казался таким громким.
- Я хочу знать. Понимаешь? Я хочу знать, где она.
*
Он потихоньку спускался по лестнице, с третьей чашкой кофе в руке. По той же темной холодной лестнице, как все эти годы. Времени на это уходило все больше, а ведь когда-то он бегом бегал - что вверх, что вниз. Тридцать пять лет в полиции, чертова уйма шагов.
Эверт Гренс провел ладонью по лысине. Прежде, теперь - и великое множество всего между ними. Куда со всем этим деваться, потом?
Шум он услышал, еще находясь этажом выше. По отремонтированному полу двигали стулья, на стол со стуком ставили стаканы, негромкие голоса вели разговор.
Они заполнили всю дальнюю часть столовой, где окно во двор. Три длинных стола, пятьдесят два места. Гренс остановился у столика для грязной посуды, издалека глядя на них.
Свен и Херманссон. Четверо полицейских в форме. Двое молодых людей из социального ведомства. Еще один, постарше, переводчик. Все смотрели, как сорок три ребенка в желто-синих комбинезонах руками ели "Каприччиозо", прямо из картонных коробок, и пили молоко из коричневых пластмассовых стаканчиков.
Никогда раньше он не встречал таких детей.
Херманссон успела коротко поговорить с девочкой, самой старшей, которая пользовалась доверием остальных.
Бухарест, сказала она.
Гренс покачал головой. Непонятно. Это же в трех тысячах километров.
Марианна Херманссон сидела поодаль с группой детей постарше. Конечно, он должен был знать. Должен был знать, что она говорит по-румынски, и проклинал свою невнимательность. Она по крайней мере два раза рассказывала ему о Мальме, о больших домах в Русенгорде, о шведке-матери, о румыне-отце, о своем детстве, так не похожем на его собственное. Он не думал, что это вдруг окажется важно. Вот в чем дело. Он за своей жизнью не мог уследить, а уж за чужой тем более!
Он тогда сразу заметил, что она обиделась. Она делилась с ним воспоминаниями о своей жизни, а ему было начхать.
Люди вечно чего-то требуют.
Он непременно поговорит с ней об этом, позже. Скажет, что ценит ее доверие. И что поначалу просто не понял, как с этим быть.
Дети ели торопливо, жадно. Свен прав, они хотели есть. Эверт Гренс поставил пластиковый стаканчик на поднос с грязной вчерашней посудой и пошел к столам. Несколько детей тревожно подняли глаза от полупустых коробок. Он узнал мальчиков, которые убежали от него, когда он жестикулировал в коридоре, слишком бурно и слишком близко от них.
Гренс кивнул представителям социального ведомства и сделал знак Херманссон. Хотел, чтобы она подошла, несколько минут наедине, шепотом, спиной к любопытным.
- Девочка, Эверт… - Она ответила прежде, чем он успел задать вопрос. - Девочка, с которой я говорила в коридоре.
- Еще кто-нибудь?
- Вот он.
Херманссон показала на торец среднего стола. Мальчик, несколько помоложе девочки, может быть лет двенадцати-тринадцати.
- Надо сосредоточиться на этих двоих. Они единственные, кто осмеливается говорить. Может быть, сумеют кое-что объяснить, несмотря на страх.
У Марианны Херманссон опять возникло странное ощущение все в том же месте, под ложечкой. Вздумай кто-нибудь просветить ее сейчас рентгеном, там ничего бы не обнаружилось, и тем не менее ей казалось, будто внутри вздулся большой мяч. Что-то давило на ребра, не неудовольствие, нет, другое, непонятное.
Пока сказано всего лишь несколько фраз.
Она будто говорила сама с собой.
Эта девочка на двенадцать лет моложе и пришла из другого мира. Но выглядела она как когда-то сама Марианна. Тот же цвет волос, те же глаза, та же… манера держаться.
Что-то неуловимое.
Сейчас она шла рядом с ней по коридору, где часом раньше, к удивлению Эверта, получила ответы на свои первые вопросы. Коричневые полиэтиленовые сумки так и лежали на полу, разбросанные от лестничной клетки до кофейного автомата. Запах комбинезонов все еще висел в сухом воздухе, запах пота и какой-то химии.
Надя. Так ее звали. Она шла короткими шажками, устремив пустой взгляд прямо перед собой, дышала неровно. Херманссон хотела обнять ее за плечи, но подумала, что этот жест, который для нее самой означал защищенность, девочка могла истолковать совершенно иначе.
Кабинет Эверта Гренса находился в дальнем конце коридора, на порядочном расстоянии от ее кабинета, она все еще была здесь "новенькой" и ждала случая переехать поближе к коллегам. И переедет, через год-другой, но ей не к спеху, она даже толком не знала, хочет ли этого, ведь в том, чтобы сидеть подальше от шефа, которого не понимаешь, есть определенные преимущества.
Дверь была открыта. Она показала на нее и попросила Надю войти. Ни слова в ответ, ни взгляда. Девочка с пустыми глазами молча прошла в комнату и остановилась только у окна, спиной к Херманссон.
- Ты бы лучше села.
Херманссон говорила по-румынски. Но это не играло никакой роли. Девочка ее не слышала.