Солнце так и не показалось. Моросил дождь, мы расположились с ним на ступеньках крыльца, защищенных от мороси внушительного вида козырьком.
- Знаешь, я уже жалею, что все так получилось, - начал я, желая высказаться, поделиться своими мыслями и сомнениями. - Если бы не я, жила бы она себе спокойно где-нибудь в Швейцарии, не мучилась бы, сдавая экзамены в Суриковку, ей не надо было бы никому и ничего доказывать. А рядом со мной она, я чувствую, прикладывает колоссальные усилия, чтобы получить образование, стать искусствоведом, чтобы войти в ту среду, откуда, по ее мнению, были родом ее родители. А среда-то - ничего особенного. Вон, ее отец, Федор Горкин, что он такого сделал, чтобы быть вхожим в этот круг? Круг - кого? Музыкантов? Совсем необязательно разбираться в искусстве или играть на музыкальном инструменте, чтобы иметь возможность бывать на каких-то сомнительных вечеринках, банкетах. Глупость все это!
- Я тоже так раньше думал, - неожиданно эмоционально перебил меня Ерема. - То же самое ей говорил. Но теперь я понимаю, что она сделала все это не ради кого-то там, а ради себя, врубился? Ей нравится то, чем она занимается. Она с удовольствием читает все эти книги. "Барокко", "Классицизм"! - Он произнес эти слова нарочито пафосно, задрав к пасмурному небу голову и изображая рукой на взмахе движение невидимого крыла, как если бы речь шла о чем-то недосягаемом, для него невозможном. - Да она только сейчас и начала жить! Да, ты прав, может, ее жизнь и сложилась бы иначе, не встреть она тебя и не будь этой истории с твоим исцелением, твоими концертами, но уж мать-то свою она точно продолжала бы искать. Это было ее идеей фикс! И кто знает, когда судьба свела бы ее с этой Коблер. А что, если Соль из какого-нибудь Берлина или Лондона, как ты говоришь, приехала бы сюда, в С., чтобы разыскать эту Коблер при помощи высокооплачиваемых специалистов сыска. Допустим даже, что она с ее деньгами подключила бы к этому Интерпол. И вот как раз в тот день или вечер, когда должна была бы состояться эта знаменательная встреча матери с дочерью, Соль прирезали бы в каком-нибудь баре, спутав с Коблер? Как тебе такая версия?
Я похолодел. А ведь он был прав. И судьбе было угодно, чтобы ее принял за Коблер Федор Горкин, ее родной отец, а не убийца, охотившийся за ними двумя.
Я услышал голос Валентины, окликнувшей меня.
Мы с Еремой вернулись в дом.
Валя жестом попросила меня подойти к столу, на котором были разложены раскрытые альбомы. Отдельно лежала стопка более новых, блестящих фотографий.
- Вот, просмотри, - сказала уже Зоя Петровна, придвигая их ко мне. - Очень интересные снимки.
Они с Валей переглянулись.
Это были фотографии, сделанные на кладбище, во время похорон Елены Соленой.
- Смотри внимательно, - произнесла Валентина.
Фотограф, сделавший эти снимки, оказался весьма деликатным человеком и снимал в основном всех тех, кто прибыл на кладбище почтить память директора детского дома.
- В основном там были учителя, воспитатели, воспитанники детского дома и интерната, куда детей потом переводили. Видите, сколько детей?
Я все пытался найти то, что заинтересовало Валю. Но она помогла мне сама, когда положила прямо передо мной снимок, на котором стайка маленьких девочек стояла с отрешенными, заплаканными лицами, а за ними, под большим деревом, в тени, стоял мужчина, закрывший лицо руками.
- Смотри, вот еще он. Здесь его лицо видно, - сказала Валентина.
Он встречался на семи снимках и везде стоял как бы поодаль ото всех, и видно было, что он сильно горюет. Красивый высокий мужчина. Его лицо показалось мне знакомым.
- Ты узнал его? Ты должен был его знать, - прошептала Валя. - Ну же, Сережа!
Да, лицо действительно было знакомым, и у меня было такое чувство, будто бы я уже где-то видел его, причем недавно!
- Нет, не могу вспомнить.
- Ну тогда посмотри вот на это. - И Зоя Петровна с видом фокусника принесла и открыла картонную папку, пожелтевшую от времени. Развязала ветхий коричневый шнурок, раскрыла ее и достала сложенную несколько раз афишу, истертую на сгибах. На коричневом фоне я увидел элегантного мужчину в белом костюме, сидящего за роялем.
- Это Вайс, - сказал я. - Я узнал его! Да-да, это профессор консерватории Михаил Вайс, известный пианист с мировым именем! Он давал нам несколько мастер-классов, когда приезжал в С. на гастроли.
Ну, конечно! Михаил Вайс - его фотографии я видел совсем недавно в доме Ларисы Альбертовны Генераловой.
- Это зять Генераловой, муж ее родной сестры Ирины.
- Конечно, все это только предположения, - произнесла важным тоном Зоя Петровна, - но сдается мне, что этот Вайс и есть отец Маргариты.
Валентина смотрела на меня широко раскрытыми глазами, словно ожидая одобрения.
- Они жили тут по соседству. Вернее, гостили у Ларисы, когда приезжали из Германии. Они вообще очень любили, да и любят Ларису, они в долгу перед ней, она же, по сути, воспитала их детей, Лилечку и Петю. Постойте! Я кое-что вспомнила. Этот дом… Ведь поначалу этот дом собирался купить Вайс, да-да, точно, можете спросить у наших соседей, они помнят эту историю. Но потом выяснилось, что туда газ еще не провели, хотя и обещали. Присмотрели другой дом, подороже, с большим плодоносящим садом, кажется, даже задаток дали, да не судьба, видать, была им купить здесь дом. Ларисин муж его купил, Валера Жечков, скрипач, прямо перед своей смертью. Дом большой, со всеми удобствами, там было место и для Ларисы, ставшей вдовой, и для племянников с няней. Казалось бы, все устроилось лучшим образом, не считая, конечно, смерти Валеры, да только точно помню, что видела Вайса тем летом, когда сюда переехала Леночка. Да-да. Точно, он осматривал дом.
- Да понятно уже, - сказал Ерема, - что Вайс купил дом твоей бабушке.
Зоя Петровна прикрыла рот рукой, словно сдерживая готовые прозвучать слова.
- Что скажете, Зоя Петровна? - спросила Валентина, и я заметил, как заблестели ее глаза, как разрумянились щеки! - Скажите, вы видели здесь, у бабушки, Вайса? Не в тот год, когда бабушка купила этот дом, а позже?
- Ну да, конечно, он бывал здесь, по-соседски. У Леночки было много черной смородины, она охотно ею делилась. Дети Вайса приходили часто, яблоки собирали. И Лариса здесь тоже бывала, они были в хороших отношениях. Да Лену вообще все любили.
- Вероятно, это были редкие встречи, когда он бывал здесь. И все эти подарки дочери, посылки, все это было привезено им, я думаю, из Германии. Интересно, а Лариса Альбертовна об этом что-нибудь знает? - произнесла Валентина.
- Думаю, что нет, иначе она непременно рассказала бы мне, - проговорил я.
- Но как точно узнать? Как?
- Сама знаешь, как, - ухмыльнулся Ерема, которого тема поиска родных Валентины уже явно достала. - Сделаешь тест ДНК и все.
- Нет, я не хочу тест. Я хочу увидеть его, поговорить с ним, понимаете?
- Так в чем вопрос? Узнаем, где он сейчас, если в Германии, то выясним адрес, и слетаешь туда, поговоришь, а если здесь, то встретишься с ним в городе, задашь свои вопросы. Делов-то! Другое дело, признается ли он в том, что Маргарита была его внебрачной дочерью? Все-таки у него семья, жена, от которой он наверняка скрывал существование своей второй семьи, - сказал Ерема. - Хотя, может, вы сами себе все это придумали, и он случайно оказался на похоронах. Просто приехал сюда, к Ларисе, вернее, к детям, и тут такое горе, соседка умерла, с которой он был знаком.
- Сережа, ты же знаешь, я знала, чувствовала, что кто-то из моих родителей - музыкант. Ну и что, что не мать с отцом, пусть дедушка! Правда, я ничего не слышала о Вайсе…
- Поинтересуйся, погугли, - пожал плечами Ерема.
- Говорю же, он - известный пианист, - произнес я и вдруг поймал себя на том, что говорю о Вайсе как-то неуверенно. Да, вполне возможно, что Михаил Вайс и Елена Соленая были любовниками и что плодом их тайной любовной связи была внебрачная дочка Маргарита. Но мы сделали этот вывод исключительно из-за тех фотографий, на которых он был изображен в позе безутешного вдовца. Не маловато ли?
Неизвестно, сколько времени мы бы еще провели в доме Зои Петровны, рассуждая на эту тему, если бы не звонок Лизы Травиной.
- Есть информация, - сказала она мне. - Приезжайте.
12. Соль
Как много всего произошло за последнее время! Сколько невероятных тайн открылось мне, сколько появилось новых предположений относительно моего происхождения! Надо было все это как-то осмыслить, принять, понять, наконец.
В машине, возвращаясь в город, я сказала то, что думала, поскольку находилась среди самых близких мне людей:
- Эта Коблер точно моя мать, и я вся - в нее! Да-да! Ерема, ты же знаешь! Где и с кем я провела свои юные, как говорится, годы? С Н.! Может, ты забыл, но я-то тоже сбежала из интерната с парнем! Уж не знаю, кровь ли во мне материнская вспенилась, мозги ли мои, доставшиеся мне по наследству от моих развеселых родителей, отказали, но я все это совершила! Мы с Н. скитались по Питеру, снимали какие-то квартиры, я пила виски, что называется, из горла! Ты уж, Сережа, извини меня, но все это правда, и я тебе об этом рассказывала. Да, я такая вот. И одновременно всегда чувствовала, что мое место там, в саду, среди тех людей, что помечены магической печатью музыки. И знаете почему? Да наверняка моя бабушка, будучи беременной, ходила на концерты Вайса и передала мне через свою непутевую дочку Марго любовь к музыке, привила мне этот чудесный вирус. Так что во мне течет кровь пианиста, Сережа! И замуж я вышла за пианиста. Жаль, что я сама не знаю нот. И вообще я бесталанная, ничего не умею. Эгоистка, вот кто я на самом деле!
Ерема сидел на водительском месте, а мы с Сережей на заднем сиденье. Сережа обнял меня.
- Да ты даже и представить себе не можешь, как много ты для меня сделала! Какая же ты эгоистка?!
- Эгоистка тоже мне нашлась, - проворчал Ерема, не поворачивая головы. - А с Н. возилась как с ребенком. Ты мало что о нем знаешь, да тебе и не нужно это знать, но человеком он был опасным, черствым, и если оставалось у него еще что-то человеческого, так это только отношение к тебе.
- Я не поняла. - Я почувствовала, как кровь словно похолодела в моих жилах, и стало как-то неприятно, тревожно на душе. Я сразу же представила себе своего покойного мужа в окружении голых девиц. - Он что, изменял мне?
- Нет, он был не по этой части. Ты думаешь, как он зарабатывал свои деньги? Как устранял тех, кто путался у него под ногами?
- Ерема, пожалуйста, не надо!
- Говорю же, единственное, что было у него человеческого, так это любовь к тебе. И это несмотря на то, что он превратил тебя чуть ли не в служанку. Я, глядя на тебя, всегда удивлялся: откуда в тебе столько силы, желания жить, улыбаться, живя среди этих головорезов, таких, как и я? И ты, словно не желая замечать того, кто тебя окружает и чем занимаются эти люди, подавала им суп в тарелках из лиможского фарфора, стелила им простыни из египетского хлопка, украшала дом цветами. Ты - удивительная женщина, Соль.
Я слушала Ерему, и мне было не по себе. Я ведь и Сереже подавала суп в тарелках из лиможского фарфора, и простыни стелила из египетского хлопка. Я хотела угодить сначала Н., теперь вот Сереже. Ну и что с того? Я любила Н., иначе и не сбежала бы с ним, я доверилась ему полностью, приняла его веру, что называется, и все его грехи делила с ним поровну. А потом, когда пришла в себя после его смерти, встретила и полюбила Сережу. Жизнь для меня, к счастью, не закончилась, и силы мои душевные восстановились, душа отогрелась.
Конечно, те методы, которыми я действовала, чтобы заполучить Сережу, были, мягко говоря, странными и даже циничными для молодой влюб-ленной женщины. Я платила, по сути, за свое право находиться рядом с ним. И возможно, та любовь, которую он ко мне сейчас испытывает, замешана на чувстве благодарности за то, что я помогла ему восстановить здоровье и вернуться в профессию. По-видимому, события последних дней, да еще этот тяжелый разговор, который я сама затеяла в машине, вызвали во мне такую реакцию, такой взрыв эмоций, что вся моя жизнь представилась мне какой-то грязноватой мошеннической сделкой, начиная от моего побега из интерната и заканчивая сегодняшними попытками обрести великого, талантливого и таинственного деда в лице Вайса! Я и сама не могла понять, как же могло такое случиться, что я, как шулер, умело подтасовав факты, впечатления и подчинив их своему желанию подменить свое детдомовское детство благородным происхождением, выдумала романтическую историю любви моей бабушки с известным пианистом?!
- Останови машину! - крикнула я, напугав Ерему, который тотчас свернул на обочину и заглушил мотор автомобиля.
Я пулей выскочила из машины и помчалась куда-то вниз, в овраг, заросший черными мокрыми кустами, покрытый ледяной коркой пожухлой травы. Ботинки мои утопали в грязи.
Мое тело не подчинялось мне, мои ноги сами несли меня куда-то в поле, черно-белое в некоторых местах, еще сохранивших снег.
- Валя, ты куда? - услышала я позади себя голос Сережи.
- Соль, остановись! - орал мощным трубным голосом Ерема.
Они поймали меня и вернули в машину. Меня колотило. Я рыдала. И никто не мог понять, что со мной происходит. Все озвученные ими версии не имели ничего общего с правдой.
- Она просто перенервничала, столько на нее навалилось, - говорил Сережа, обнимая меня и пытаясь согреть своим дыханием.
Ерема матерился, вымещая свою злость и досаду ударами растопыренных ладоней по рулю, ругал Зою, выложившую всю подноготную семьи Елены Соленой. Его словарный запас (а ведь он владел не только хорошим литературным языком, ему были знакомы и многие их тех слов, которыми он на первый взгляд не должен был пользоваться, но пользовался, еще и виртуозно матерился!) не переставал удивлять меня своей многогранностью!
На самом деле в тот момент я приняла решение уйти из жизни Сережи. Навсегда. Я не хотела, чтобы он чувствовал себя обязанным мне, не хотела связывать его по рукам и ногам своим присутствием. Возможно, ему нравится какая-нибудь другая девушка, из его круга, пианистка или скрипачка, неважно, - человек, который ближе ему по духу. И главное, он не будет ей ничем обязанным, что для него, я думаю, очень важно, как и для любого другого человека.
Я решила освободить его от своей навязанной ему любви и заботы.
Теперь, когда он был здоров и востребован и все его дни были расписаны, распланированы, и он мог спокойно, безбедно существовать на свои гонорары от гастролей, я решила переписать на него дом, квартиру и вернуться в подмосковную Пчелку. Или, что лучше, уехать за границу, купить дом где-нибудь на юге Франции и жить себе спокойно с Еремой, не думая ни о ком и ни о чем. Просто жить, дышать, полностью освободившись от любви.
И пусть поначалу Сережа потоскует, поскольку он наверняка привязался ко мне, как привязываются к дворняге в дачный сезон, которую после бросают на голодную смерть. Потоскует, но потом забудет меня, его захлестнет новая жизнь, новые встречи, впечатления. И он обязательно будет счастлив. Его жизнь и без того наполнена счастьем - музыкой!
Слезы душили меня, когда я представляла его жизнь без меня, вернее, мою жизнь - без него. Я видела себя сидящей на террасе большого дома где-нибудь на французской Ривьере, в кресле-качалке, с ноутбуком в руках, в тишине и покое - солнце, блеск моря, цветы в горшках; а Сережу - за белым роялем, вдохновенно исполняющим какой-нибудь фортепьянный концерт, а рядом с ним - стройную девушку, лица которой не видно, переворачивающую ему ноты.
Внезапно появившаяся икота заставляла мое тело вздрагивать с новой силой. Сережа еще крепче прижал меня к себе, поцеловал в макушку, как если бы это могло спасти меня от икоты.
Мы мчались в город, к Лизе. Какую еще информацию мне придется услышать? Сколько еще потрясений меня ждет?
В адвокатском бюро Лизы и Глафиры было по-домашнему тепло и уютно.
Глафира приготовила нам чай, словно наверняка знала, что нам нужно. Меня трясло и от холода, и от нервов, и от того, что я задумала и вынашивала в своих отчаянных планах.
Глафира выглядела отдохнувшей, спокойной и радовала взгляд своей умиротворенностью, радостной улыбкой. Даже желтый свитер ее в сочетании с зелеными шерстяными брюками казался счастливым - до такой степени я была в тот момент несчастна.
Лиза же, напротив, сидела чуть поодаль от большого стола, накрытого для нас, и с сосредоточенным видом просматривала какие-то документы.
И кто их знает, подумалось мне тогда, от чего зависит настроение наших адвокатш - от результатов их работы или от личной жизни? Моя-то личная жизнь висела на волоске.
- Вы пейте чай, а я поставлю вам запись моего разговора с матерью Федора Горкина. Сразу скажу, разговор был трудным для нее, сами понимаете, она потеряла единственного сына.
- Валя, может, коньячку? - совсем уже неожиданно предложила Глафира и, не дожидаясь ответа, поставила передо мной бутылку коньяка и хрустальную рюмочку.
Коньячок? Понятно. Мероприятие обещало быть типа "нервных просим удалиться". Однако все, так или иначе, вертелось все же вокруг моей персоны. А потому удалиться у меня никак не получится, а вот напиться - это да.
- Выпей, Соль, - разрешил мне Ерема, присевший в сторонке, в кресле с чашкой чая в руке. На колене его примостилось блюдце с пирожными, которые ему любезно положила Глафира.
Лиза включила диктофон.
- Итак. Несчастную женщину зовут Евгения Борисовна Горкина.
Травина. Примите мои соболезнования, Евгения Борисовна. Хорошо, я понимаю…
Горкина. (кому-то) Принеси воды… и платок… этот уже мокрый…
Травина. Успокойтесь, пожалуйста. Вы должны понять, что все, что мы сейчас будем делать - расспрашивать вас, пытаться найти хотя бы что-то в вещах вашего сына, что поможет нам в расследовании, - все это направлено единственно на то, чтобы найти убийцу Федора.
Горкина. Да, я понимаю. Извините. Что вы хотите узнать?
Травина. Мы предполагаем, что это убийство связано каким-то образом с прошлым вашего сына. Возможно даже, с его юностью. И знаете, почему? Потому, что таким же образом, как и Федор, была убита женщина. Ее имя по документам - мадам Коблер. Вам это имя о чем-нибудь говорит?
Горкина. Мадам Коблер… Да, безусловно, говорит. Это она по мужу, французу своему, парфюмеру, Коблер. Настоящее же ее имя - Рита Соленая. Маргарита Михайловна Соленая. Я… Я всегда знала, что она, что их отношения, что все это до добра не доведет. Ведь он рос таким хорошим мальчиком! Так хорошо учился! Я не знаю, какой силой обладала эта тварь, да-да. Тварь, иначе я ее и назвать не могу. Что она такого сделала с моим сыном, что он, мальчик, которого я любила и буду любить всегда, единственный мой ребенок, променял меня на нее. (Слышно, как Горкина пьет. Потом тяжелый вздох.)
Травина. Давайте по порядку, пожалуйста.
Горкина. Хорошо, извините. Знаете, я вообще-то такие слова не употребляю. Не знаю, что на меня нашло. Но это единственное верное, применимое к ней определение. Тварь. Да, вот так-то вот.