- Да ладно тебе, не бери в голову! - сказал Санёк, разглядывая штробу - борозду в стене, куда предполагалось укладывать электропроводку. - Мы ещё почти ничего тут и сделать не успели. У меня, вон, на прежнем объекте, клиент четыре раза передумывал насчёт плитки в ванной. Четыре раза меняли, прикинь! Мужики выложат всё, а он приходит - не, хреново, не хочу малахит, хочу серый мрамор! Не хочу серый мрамор, хочу чёрную плитку с золотой искрой и белый бордюр с позолотой! И так четыре раза. Увидит у кого-нибудь из своих друганов какую-нибудь хрень позаковыристее - и желает, чтобы у него ещё круче было. И каждый раз по тридцать квадратных метров итальянской плитки - в помойку. Прикинь, по сто евро за метр, да ещё работа! Мужики к четвёртому разу осатанели, всю стенку матюгами исписали, потом плиткой закрыли - помогло! Успокоился клиент, остановился.
- И что вы ему в тот раз на стенки приклеили? Красный гранит в жёлтый цветочек? - машинально спросил Игорь, решая, что он сможет сделать сегодня, а что придётся отложить на потом.
- Не-а, голых баб кусками! - прижмурился Санёк, явно рассчитывая на реакцию.
- Ко-го? - уставился на него Игорь.
- Голых баб, - уточнил, довольный эффектом, Санёк. - Кафель такой - белый, а местами как бы фотографии голых баб, только не целиком, а по частям - где сиська, где жопа, где пупок и живот почти до самого не балуй.
- А, я видел такой, - вспомнил Игорь. Когда он строил свой дом и объезжал все магазины, ему попадалась на глаза такая плитка. Матовый белый кафель и фрагментами - чёрно-белые снимки обнажённого женского тела: нежная грудь, изгиб бедра, округлость живота с пупочной ямкой. Плитка выглядела очень эстетично, но как-то по-холостяцки. Для его семейного дома, где подрастал Стёпка, она не годилась. Стёпка… Мысль о сыне накрыла тёплой волной, и он вдруг перестал злиться на бестолкового заказчика. Хочет тёплый пол - будет ему тёплый пол.
Он отпустил Санька, выдав ему список дополнительных материалов и оборудования. Какое-то время рассчитывал нагрузку, чиркая в блокноте и рисуя новую схему разводки. Потом там, где можно было, прокладывал провода, оставляя хвосты и обводя кругами места для выключателей и розеток, вытягивая концы на потолке и стенах, где предполагалось ставить светильники. В общем, собирал канву электропроводки, оставляя все декоративности на потом, когда бригада закончит отделку квартиры и ему останется только лишь прикрутить на место все выключатели и розетки, все лампочки и люстрочки. И как-то незаметно для себя втянулся в работу, и сделал всё, что мог на этот день, и освободился гораздо раньше, чем предполагал. "Так, семь часов, - взглянул он на время. - Можно ехать к Людмиле". Он ещё подумал какое-то время, решая, стоит ли сначала заскочить домой, чтобы ополоснуться и переодеться. Был бы на своих колёсах - смотался бы. А вот так, на метро телепать сначала до Щукинской, потом трамваем до Живописной, а потом тем же макаром, да с пересадками добираться до Новых Черёмушек… Нет уж. Лучше ополоснуться прямо здесь, в чужой квартире, а потом сразу ехать к Людмиле. И он поплескался под краном в ванной, раздевшись до пояса - ванная уже блестела розовым кафелем на стенах, но саму сантехнику ещё не поставили и струя из крана била в жестяную раковину-времянку. Потом вытерся своей же рабочей футболкой, переоделся в джинсы и рубаху, и набрал номер её мобильника.
"Наверное, тоже в душе" - решил Игорь, послушав аккуратные гудки, на которые никто не откликался, и пошёл на улицу ловить машину. В конце-концов, ехать до любимой женщины на метро - слишком неромантично. И вообще, пора что-то решать с машиной.
* * *
Телефон издавал глухие, но настойчивые трели. "В сумочке, в прихожей", - вспомнила Людмила и пошевелилась, чтобы дойти и ответить. И хотя бы так вернуться к реальности. То, что происходило сейчас, скорее всего, было странным кошмарным сном. А в нём - она сама с голосом и лицом Лидуши сидела напротив и хотела её… себя убить. Она привстала…
- Сиди! - прикрикнула Лидуша, и Людмила плюхнулась обратно на стул, - ноги почему-то совсем ослабли и перестали слушаться.
- Странно, что ты вообще ещё шевелишься, - продолжала Лидуша. - Ты давно уже должна была в отключке лежать, с полкоробки-то конфет!
- Лида, ты… Ты хотела меня отравить? - догадалась Людмила, краем сознания пытаясь удержать какую-то очень важную мысль. Мысль выскальзывала и никак не давалась.
- Нет, не угадала. Там всего лишь снотворное. Хотя я бы с удовольствием накормила тебя, гадину, крысиным ядом.
- Почему? За что? Что я тебе такого сделала? - Людмила подпёрла подбородок ладонью, чтобы не ронять голову и видеть Лидушу.
- Ты? Да ты мне всю жизнь испортила! - Лидуша вскочила со стула и заметалась перед столом туда-обратно, от плиты к холодильнику. Двигать за ней головой было трудно, и Людмила слегка поводила глазами, каждый раз теряя картинку в расфокусе взгляда.
- Если бы не ты, мы бы уже год жили вместе и были бы счастливы! А ты, как змея, обвила его, вцепилась в него! Обманом на себе женила и мучаешь его, мучаешь!
- Я мучаю? Кого? - удивилась Людмила. Следить за Лидушей надоело, и она зафиксировала взгляд перед собой. Лидуша теперь то вбегала в поле зрения, то выбегала из него, словно героиня какого-то фильма, то появляясь, то пропадая с экрана.
- Аркадия, - остановилась Лидуша в центре кадра. - Почему ты не захотела по-хорошему дать ему развод?
- Я захотела, - ответила Людмила и изловила-таки не дававшуюся мысль. Аркадий. Он взял с собою конфеты.
- Не ври! - взвизгнула Лидуша, и изловленная мысль испуганно юркнула в подсознание. - Он трижды, трижды просил тебя дать ему развод, а ты грозила ему устроить такой скандал, что все клиенты разбегутся! Ты грозила ему запретить видеться с дочерью! Ты говорила, что повесишься и напишешь, что из-за него! А на соперницу вообще порчу наведёшь!
- Лида, что за чушь, - поморщилась Людмила: от Лидушиного визга головокружение стало вибрирующим.
- Я три раза пыталась от тебя избавиться, - не слушала её Лидуша. - И всё время не получалось. Я знаю почему - я слишком полагалась на случай. А тебе, змеюке, везло. Всё, кончилось твоё везение, теперь я всё продумала, я подготовилась. Тебе хана!
- Лидуша, тебя посадят за убийство, - напомнила Людмила, почему-то ничуть не испугавшись лидушиной "ханы". Ей происходящее всё ещё казалось сном, тем более что телефон давно уже перестал трезвонить.
- Не посадят, я повышаю мастерство, - Лидуша перестала бегать, села за стол и заглянула Людмиле в лицо.
- В первый раз, когда я тебе на башку горшок столкнула, это было чистым импульсом - а вдруг попаду? Не попала.
- А откуда ты знала, что я выйду из подъезда? Ты что, следила за мной?
- Следила. Я сразу, как только с Аркадием познакомилась, за тобой стала следить.
- Зачем?
- Затем! - отрезала Лидуша, не собираясь рассказывать, что мысль убить гадину и освободить любимого смутно забрезжила после первого же свидания с Аркадием.
Познакомились они так: Аркадий заехал за женой в фонд, чтобы оставить ей папку с бумагами. Потом кто-то должен был за ними зайти. Но Людмилы на месте не было, и к охраннику, фильтрующему на проходной всех пришлых, спустилась Лидуша. И в момент была очарована этим мужчиной: седеющая, волосок к волоску уложенная шевелюра, аккуратные усы и профессорская бородка, высокий лоб, ласкающий взгляд. И баритон - мягкий, чарующий, обволакивающий. Мужчина был необычайно солиден, эффектен и… благороден. Именно это определение возникло в восхищённом Лидушином сознании - благородный мужчина! А он, Аркадий, узнав, что Людмила в отъезде до вечера, увёл Лидушу на диванчик, стоявший в нижнем фойе у стеночки, и объяснил ей, кто придёт за бумагами и кому их предать, и спросил номер её, Лидушиного, телефона, и свой оставил. "А то мало ли, бумаги очень важные. Но вы, я вижу, девушка серьёзная, вам можно довериться. В наше время такие женщины - редкость. И мне думается, наше знакомство - большая удача".
Он говорил, словно окутывал её ласковыми интонациями, и Лидуша млела от его близости, от звуков бархатного голоса, от тепла руки, доверительно лёгшей ей на плечо… В тот момент она была абсолютно счастлива и готова была для этого мужчины не то что бумаги передать - идти за ним, куда позовёт, и делать, что скажет.
За папкой пришёл какой-то хмурый парень в тёмной куртке, позвонил ей на мобильник, сказал, что от Аркадия Мироновича. Сам Аркадий позвонил вечером и пригласил посидеть с ним в кафе, как он сказал "В благодарность за ваши хлопоты". И опять он обволакивал ей бархатистыми интонациями, и опять говорил, что она редкостная женщина, и опять она чувствовала тепло его руки, на этот раз - лежащей поверх её руки. И тогда до Лидуши дошло что это - Он. Тот самый Мужчина, которого она ждала всю свою жизнь. Ну почему, почему он достался этой серой мыши, этой тихушнице Людке? И как бы было хорошо, если бы она куда-нибудь исчезла! Тогда бы она смогла бы быть с Ним.
Аркадий был именно таким, каким должен быть настоящий мужчина: умный, сильный, обходительный, тонко чувствующий, красивый. Не чета всем этим самцам, этим животным, которым от женщины нужно только одно - унижение.
Про унижение она запомнила очень хорошо. Мамочка, работавшая в школе завучем, уважаемый человек, заслуженный учитель, с детства объясняла Лидуше, какой должна быть порядочная девушка и что случается с непорядочными. Непорядочные девушки превращаются в игрушки для мужчин и заканчивают свою жизнь на панели, как Сонечка Мармеладова. Порядочные девушки носят скромную одежду, простое трикотажное бельё, красят губы только гигиенической помадой и держатся от мужчин на расстоянии. Потому что от них только так и надо держаться. Потому что они - опасные обманщики, которые только и стремятся заставить женщину заниматься с ними грязными делами. А те женщины, которые этими делами занимаются - мерзкие потаскухи. И если она, Лидуша, станет такой, то мама её проклянёт.
Наверное, будь в жизни Лидуши какой-нибудь противовес маминым поучениям, будь хотя бы отец рядом, или какой-нибудь родственник-мужчина, чтобы не только с её слов про мужчин узнавать, но и близко с ними пообщаться, Лидуша сделала бы себе иные выводы. Но мать воспитывала её одна, на все вопросы об отце отвечала: "Радуйся, что не знакома с этой сволочью". А жизнь словно подкидывала доказательства материной правоты: физрук в школе сально лапал её за ягодицы, подсаживая на бревно, мальчишки на переменах норовили как бы ненароком чиркнуть по подрастающей груди. А после того, как она ясным днём возвращалась пустынной улицей, и, оглянувшись на оклик, увидала вышагнувшего из кустов мужика в спущенных штанах - мужик потряхивал хозяйством и приглашал подойти, потрогать - Лидуша окончательно поняла, что мама абсолютно права. Ей потом долго ещё снился этот эксбисционист. Он молча появлялся в её снах и манил призывно. Она убегала, а он спешил следом, страшно потряхивая тем, что тогда, наяву, Лидуша, вроде бы не очень-то и разглядела, мазнув взглядом и заспешив скорее прочь. А теперь вот, во снах, мимолётно увиденное вдруг возникало во всех подробностях и преследовало её, одновременно неся смутную угрозу и обещая запретную, греховную развязку. Она просыпалась после этих снов в какой-то истоме и с тяжестью внизу живота, и даже, случалось, в непонятно-томных конвульсиях.
Точно такие же конвульсии она получила от близости с Аркадием. Как-то так случилось, что она после того их вечера в ресторане пригласила его к себе, в свою квартирку-одиночку. Мама к тому времени уже семь лет как умерла, - внезапный инсульт прямо в школе, во время совещания в учительской, где она распекала нерадивого мальчишку-практиканта, а тот имел наглость ей надерзить. Лидуша тогда добавила и этот факт в копилочку доказательств сволочной породы мужчин. А через год добавила ещё один факт. Она тогда попыталась устроить личную жизнь и по рекомендации маминой подруги Елены Васильевны познакомилась с Севой Голиковым. Сева был худым, носатым, очкастым и очень застенчивым. Он с месяц водил Лидушу на лекции в Политехнический музей, где работал научным сотрудником, пару раз - на концерты в музучилище. Ещё они с ним съездили в Архангельское и в Коломну. Лидуше, в её двадцать пять засидевшейся в девицах, - сны с эксбиционистом стали сниться всё чаще, тело требовало своего - захотелось развития отношений. И она однажды зазвала Севу в гости. Испекла пирог, сделала салат, запаслась свечами и тонкой батистовой ночной рубашкой. Сева пришёл торжественный, в галстуке, с букетом гвоздик и бутылкой "Каберне". Поел пирога, осыпая галстук крошками, как-то нервно осушил бокал вина и предложил пожениться. Она согласилась, и ждала продолжения, а Сева всё никак не мог собраться с духом, чтобы её поцеловать. А потом решился, клюнул в щёку сухими губами, ткнулся носом в вырез на груди, и вдруг затрясся весь и начал расстёгивать пуговицы торопливыми пальцами и задирать подол её новой шёлковой юбки. Лидуше было одновременно и противно, и интересно, чем всё закончится. Закончилось всё очень быстро - криком и визгливыми конвульсиями Севы и липкой слизью, извергнутой ей на бёдра. Интерес её тут же прошёл, сменившись омерзением. Вопрос о женитьбе отпал сам собой - Лидушу тошнило от одного воспоминания о Севе - и с тех пор единственным мужчиной в её личной жизни оставался ночной эксбиционист.
С Аркадием получилось совсем не так как с Севой - он не стеснялся и не клевал её в щёку сухими губами, он просто раздел Лидушу, и велел лечь, и вёл себя как хозяин, обшаривая её тело и одними прикосновениями доведя до оргазма, впервые в её тридцатилетней жизни. С ним всё было не так, как с Голиковым, не так, как рассказывала мама - никакой слизи, никакой грязи, всё красиво и благородно, всё под стать этому необыкновенному мужчине. Однако он странным образом слился с героем её ночных сновидений. И с тех пор в сладких снах за ней в спущенных штанах гонялся Аркадий, и она почему-то продолжала убегать, хотя точно знала, каким удовольствием должно всё закончиться.
Аркадий называл Лидушу лапулей и говорил, что только она одна его понимает. Что только встретив её он обрёл смысл и вкус жизни. Лидуша верила и влюбилась в Аркадия со всем своим нерастраченным пылом, истово отдаваясь ему при каждой возможности. Он эту истовость принимал благосклонно, но когда она стала заводить речь о замужестве, испугался.
- Аркашенька, но почему, почему мы не можем быть вместе? - недоумевала Лидуша. - Ты ведь не любишь жену, ты с ней несчастлив. А со мной тебе хорошо. Ведь хорошо?
- Конечно, лапуля, ты у меня прелесть, - баритонил Аркадий, целуя Лидуше пальчики. - Но ты ведь взрослая девочка, должна понимать, что в жизни всё не так просто, как хотелось бы.
- Аркашенька, но что сложного в разводе? Другие люди разводятся, и ничего!
- Лидуша, ты просто не знаешь Людмилу, это страшная женщина, - в голосе любимого звучала боль. - Я пытался, сразу же, как встретил тебя, пытался поговорить с ней о разводе…
- И что? - прервала Лидуша затянувшуюся паузу.
- Она наговорила мне такого! Не стану повторять, чтобы тебя не расстраивать!
Но Лидуша была настойчива, и Аркадий повторил, что же ему наговорила жена. И тогда она, опять же со всем пылом, скопившимся за годы ожидания единственной и неповторимой любви, возненавидела Людмилу. Вслед за ненавистью возникли определённые мысли. Смутные поначалу, вскоре они оформились во вполне конкретное желания, и Лидуша начала вынашивать план, как избавиться от соперницы и спасти любимого.
Экспромт с цветочным горшком у неё не получился - проклятые черепки разлетелись у самых ног разлучницы. Чтобы ей, гадине, ещё полшажочка не сделать, как раз бы башка разлетелась такими же обломками! Не повезло Лидуше и во второй раз. Специально зашла в гости, зная, что та дома одна, специально засиделась допоздна, пока Людка эта проклятущая зевать не начала. А потом нашла момент и кран рванула газовый на трубе, по запаху убедилась, что газ пошёл. Тогда только и ушла, пожелав хозяйке спокойной ночи и сладких снов. И сама всю ночь спала без сновидений. А в метро предвкушала, как придёт на работу и узнает печальную новость: "Ах, Лидуша, представляешь, Людмила-то наша газом отравилась! Вот ужас-то! Девочка сиротой осталась!" Девочка-сирота её, кстати, совсем не беспокоила. Дедушка с бабушкой имеются, вырастят, ничего. Они с Аркадием будут им деньги посылать.
Но Людмила опять заявилась на работу, как ни в чём не бывало. Опять удалось ей смерти избежать. И Лидуша затаилась на время, придумывая новый план. А потом случились эти архивы баронессы де Войе и та самая новость, которая вывела их отношения с Аркадием в совсем другое русло. И потом опять пришло время действовать.
- Ты вообще живучая сучка! - продолжала Лидуша, наблюдая за лицом Людмилы. - Я была уверена, что уж в метро тебе точно кранты.
- В метро? Так это ты меня столкнула? - удивление Людмилы было вялым, таким же ватным, как и ноги. - Зачем?
- Надо было, - не стала объяснять Лидуша. - Знаешь, как было интересно! Нарядилась мальчишкой, шла за тобой почти в открытую, а ты, дура дурой, и не видела ничего!
- А сумку мою ты зачем обчистила?
- А так просто, вдруг пригодится. Ключики, видишь, пригодились!
На самом деле она вытряхнула тогда содержимое её сумки в их фирменный фондовский пакет, как желанную добычу, как первое доказательство того, что она, освободив место возле Аркадия, имеет теперь право стать его женой, а значит и владеть её имуществом. Да и Аркадию нужен был паспорт Людмилы, чтобы сделать генеральную доверенность, без которой их дело никак бы не продвинулось. И потом, нельзя было, чтобы её обезображенный труп сразу опознали. Для всех она, Людмила, должна была остаться живой ещё минимум неделю. А они с Аркадием всем бы говорили, что та срочно уехала к дочери в Ставрополь.
Если о первых попытках Лидуши убить Людмилу Аркадий не знал, то покушение в метро они обсуждали. Как-то так получилось, что они, узнав ту самую новость и поняв, что теперь Аркадию и подавно нельзя разводиться - вдовцом остаться, только вдовцом! - перебирали вслух варианты, какое бы такое несчастье могло бы с Людмилой случиться, чтобы она враз освободила их обоих от своего обременительного присутствия. "Вот бы в метро под поезд свалилась! - сказала тогда Лидуша. - Другие, вон, падают". "И не обязательно погибают", - напомнил Аркадий. "Ну, а если бы нам так повезло?" - настаивала Лидуша. "Тогда для нашего дела лучше, чтобы её документы у тебя остались. Во-первых, не сразу опознают, во-вторых, по её паспорту можно генеральную доверенность сделать. Вы немного похожи, ты можешь за неё сойти".