- Но я ничего не помню… Поэтому не могу сказать, я это сделала или нет. Но в квартире повсюду кровь, какие-то детали, указывающие на то, что его застрелила я. Вот только дуло пистолета, ты же помнишь этот мой пистолет… Так вот, от него не пахнет ничем. Только металлом. Ни гарью, ничем…
Если бы я не торопилась на встречу с Мишиным, мы бы еще часа два рассуждали об убийстве, о том, как и при каких обстоятельствах я могла его совершить.
- Потом поговорим, - сказала я Юре, мягко отталкивая его от себя и в душе радуясь тому, что это мое полупризнание в совершенном преступлении нисколько не отвратило его от меня, а даже наоборот.
- Знакомьтесь, это Юра - племянник моей подруги Кати, вы с ней знакомы, - представила я Мишину Юру.
Вечер был напоен свежестью, летняя жара осталась позади. Самое время прогулок по ночной Москве. А мы подошли к моему гаражу, расположенному в нескольких метрах от дома, и собирались продолжать расследование убийства моего мужа.
Я достала ключи, начала открывать гараж, но Юра, забывшись и воспринимая меня исключительно как свою любовницу, женщину, которой нужно помогать всегда и во всем, взялся помочь и быстро открыл ворота. У меня еще промелькнула мысль, что теперь отпечатки его пальцев будут и на ключах, и на замке и вообще - повсюду! И пусть потом Мишин не верит, что Юра - это часть нашей с Катей жизни и что тот факт, что его следы обнаружат и в машине, явление нормальное, и его никак не свяжут с убийством Сережи.
Юра распахнул ворота - гараж был пуст.
Волосы на моей голове зашевелились. Я смотрела в черный прямоугольник пустого гаража и не могла ничего сказать. Шок? Потрясение? Была бы Катя - выругалась бы и правильно сделала бы!
Юра тоже оторопел. Стоял и смотрел, словно не веря своим глазам.
- Ничего не понимаю, - начал он, и я успела незаметно для Мишина коснуться пальцами его руки, чтобы не позволить ему сказать лишнего. Он наверняка хотел сказать: "Ничего не понимаю, я же сам лично ставил ее в гараж!"
- Где машина-то? - Он повернулся ко мне. Я растерянно хлопала ресницами.
- Вот, собственно, и все, - сказал Мишин. - Теперь мы хотя бы можем предположить, на какой машине ваш муж, Наталия Андреевна, добрался до Лобанова. "Фольксваген Туарег", если я не ошибаюсь?
- А может, он не сам поехал, а на машине отвезли его труп? - заметил посвященный в подробности расследования (буквально за полчаса до встречи со следователем) Юра. - Вы же сами рассказали Наташе, Наталии Андреевне, что тело Голта переломано, что его сбросили с высоты. Это произошло уж точно не в Лобанове.
И тут он, вероятно догадавшись, что толкает меня в пропасть, говоря как будто бы очевидные вещи, тем самым вредит мне, возможной убийце, запнулся. Думаю, что в тот момент он больше всего боялся одного - моего гнева! С другой стороны, он, человек, которому я почти призналась в убийстве, все-таки в душе не поверил в это, поэтому и не смог притормозить в своих высказываниях, просто не успел осознать, что для меня после его слов ночной московский воздух наполняется вонью тюремной камеры.
- Можно ключи?
Я отдала Мишину ключи. Он сказал, что вызовет рано утром группу, чтобы обследовали гараж.
Я понимала его - он надеялся найти там следы преступника. Быть может, он допросил бы меня прямо там, возле гаража, но поздний час и усталость всех присутствующих заставили его отложить разговор до утра.
- Вы бы лучше осмотрели квартиру Лизы Воронковой. - Я сказала это скорее от досады, чем руководствуясь здравым смыслом. - У нее и пистолет есть, и розы засохшие повсюду стоят, вы же сами говорили о лепестках в волосах Сережи… И вообще, она шизофреничка, могла и пристрелить в порыве чувств…
- Мы уже делали в ее квартире обыск, отдали пистолет на экспертизу… Поживем - увидим, замешана она в преступлении или нет… - задумчиво проговорил Мишин.
Мы распрощались. Мишин уехал, а Юра проводил меня до дома.
- Юра, я хочу остаться одна, - сказала я.
- Что не так?
- Все.
Он сделал движение, чтобы обнять меня, но я отвернулась, и он понял. Все понял.
- Но здесь же никого нет. И ночь.
- Мы с тобой договаривались. Юра, быть может, ты не понял, что происходит, так я тебе объясню…
- Не надо. Не люблю, когда ты разговариваешь таким тоном. Никого ты не убивала. Это просто нервы.
- Хорошо. Тогда пойдем со мной.
Сбитый с толку, он покорно вошел со мной в подъезд. Консьержка Марина, сорокалетняя одинокая женщина, крепко спала на своем рабочем месте за стеклянной перегородкой. Спина ее была откинута на спинку высокого кресла, чем-то напоминающего трон, голова повернута набок, рот полуоткрыт (видно было даже розовый язык!), а руки с неоконченным вязаньем покоились на столе, рядом со стаканом с остатками чая.
Перед нами был овальный холл, выложенный желтой плиткой. Я задрала голову.
- Если убила я, то тело сбросила бы вниз. Вот сюда. Не думаю, что я заворачивала бы труп в одеяло, как это делают в кино. Просто обмотала бы голову полотенцем, чтобы при падении не было брызг крови. Я не медик, а потому не знаю, были бы они после наступления смерти или нет. Думаю, да, в сосудах-то кровь была.
Я медленно повернула голову. Юра смотрел на меня странным, молчаливым взглядом.
Я говорила шепотом, не желая будить сладко спящую и слегка похрапывающую Марину.
- Давно хотела проверить. - Я подошла к тому месту в самом центре овального пространства пола, куда, по моим подсчетам, должно было упасть тело, достала носовой платочек из сумки, присела и провела пальцем, обернутым платком, вдоль швов между плитками пола.
Поднялась, посмотрела на платок. На нем были красновато-бурые полосы.
- Видишь? Это кровь. - Я с трудом сглотнула слюну, так все пересохло в горле от волнения.
Я убийца! Убийца!
- Но как ты могла это сделать, - Юра шептал мне в самое ухо, - если ты в это время находилась в Улитине?
- А как я докажу всем, что сначала поехала вообще в Ковригино? Кто мне поверит?
- Пойдем отсюда. Она может проснуться в любую минуту… - Юра взял меня за руку, и мы с ним поднялись на один лестничный пролет. - Может, ты пустишь меня к себе?
- Нет-нет… приму снотворное и усну. А ты иди, Юра. Ну и подумай на досуге, нужна ли я тебе…
Он бросился ко мне, но я его оттолкнула.
- Ладно, спокойной ночи, Наташа. И знай - я тебя люблю и всегда буду любить.
Он ушел, я поднялась к себе на шестой этаж (лифтом воспользоваться не рискнула, чтобы не будить Марину), и едва открыла квартиру, как раздался телефонный звонок. Звонил домашний телефон.
- Алло? - напряглась я, в душе боясь только одного - что я услышу голос моего покойного мужа.
- Наташа? Это я. Узнаете меня?
- Александр Борисович? - Я посмотрела на телефон, часы показывали половину первого ночи.
- Я здесь, возле вашего дома. Вы позволите мне подняться к вам?
11
В ожидании Воронкова я спрашивала себя, видел ли мой неожиданный ночной гость Юру, с которым мы прощались возле подъезда моего дома. Догадался ли, что мы с ним - люди не чужие, мягко говоря?
Конечно, половина первого ночи - не самое подходящее время для визита малознакомого мужчины. Но кто сказал, что он не дожидался меня все то время, что мы с Юрой провели в обществе Мишина в моем гараже? Наверняка приехал раньше, справился у консьержки, дома ли я, и когда узнал, что меня нет, вернулся в свою машину и стал дожидаться моего возвращения. Что ж, не самый худший способ узнать больше о женщине. Если она возвращается поздно ночью домой, то есть шанс увидеть, кто же девушку провожает, танцует, любит.
Я оставила дверь полуоткрытой, разулась, с облегчением скинув туфли на каблуках, прошла на кухню и включила чайник.
- Можно? - услышала я и вышла к гостю.
На этот раз поверх рубашки на Воронкове был белый летний элегантный пиджак. Он смотрел на меня так, словно хотел рассмотреть буквально все, начиная от моей прически и заканчивая розовыми пятками.
- Проходите, Александр Борисович, - сжалилась я над ним, взяла его за руку и провела в гостиную, усадила за стол. - Чай будем пить?
- Б-б-удем, - запинаясь, ответил Воронков, усаживаясь. - Какая нарядная у вас, Наталия, квартира! Просто чудесная!
Мы вели себя с ним так, словно ничего-то особенного в моей жизни не случилось, словно мой муж уже давно был похоронен и благополучно забыт. А ведь мне все эти хлопоты еще предстояли, и любой человек, знающий о моем горе, должен был помнить об этом и уж точно не вламываться ко мне в гости в эти траурные дни, да еще и в половине первого ночи.
- Что-нибудь случилось? - спросила я, складывая в заварочный чай листочки мяты, растущей в цветочном горшке на подоконнике.
- Случилось. - Он кивнул. - Весь день думаю о вас. Прямо с ума схожу.
- Что так? - вяло кокетничала я.
- Так хотел вас увидеть, так хотел, что приехал вот. Вы уж простите меня. Все понимаю, ну все, что вы мужа потеряли, что вам сейчас не до меня, да и поздно. Но приехал.
Он привстал, поймал мою руку, пахнущую мятой, и прижался к ней горячими губами. Меня как током стукнуло. Так странно.
Получается, что я ему сильно понравилась. Да уж, веселый у меня выдался денек. Не успела с одним любовником проститься, другой мужчина напрашивается на эту же роль. Что бы это значило?
- Сейчас будем пить чай. - Я заварила чай и пошла на кухню хлопотать, искать, что бы предложить к чаю. Хотя на самом деле я просто не знала, как себя вести с гостем. Будь на его месте Вадим или Юра, я была бы спокойна, уверена в себе. Но в присутствии этого совершенно чужого, но, надо признаться, симпатичного мне мужчины я чувствовала себя не в своей тарелке.
Вернувшись в гостиную, я обнаружила, что Воронкова нет. Я поискала его в ванной комнате, в туалете. Подойдя к окну, увидела, как он быстрым шагом направляется к большой черной машине, садится в нее и уезжает.
Испугался. Пожалел, что приехал.
И тут я, уже в гостиной, увидела на столе, напротив того места, где он сидел, розовый футляр. Открыв его, я застонала при виде невероятно красивой вещицы. Это была вторая часть кораллового комплекта - уникальный, роскошный розовый с золотом браслет, а о первой (серьги с розовым кораллом, изображающим маленькие женские головки) я в суматохе дня и вовсе забыла!
- Что ж, спасибо, - сказала я в окно.
Казалось бы, день уже исчерпал себя на события. Однако меня поджидал еще один сюрприз.
Звонок раздался, когда я выходила из душа в наброшенном на плечи махровом халате и с тюрбаном из полотенца на голове.
Звонили в дверь!
Воронков? Не дай боже он увидит меня в таком виде!
Я приблизилась к своим двойным дверям, открыла одну и взглянула в глазок наружной двери. Вадик!
Я распахнула дверь.
Вадим Сажин стоял с виноватым видом, прижимая к груди букет красных роз.
- Ната, милая, все знаю, не должен был приходить, уже поздно и вообще - у тебя горе, скоро похороны. Но кто знал, что так все получится? Что когда мы будем с тобой, твой муж…
Я втащила его в квартиру и заперлась на все замки.
- Проходи! - Я почему-то обрадовалась его приходу. Вот уж при Вадике я могла ходить не только в халате, но и без него. Совершенно его не стеснялась. Знала, что он любит во мне все. Но особенно, конечно, грудь.
Пока он, воспитанный человек, разувался в прихожей, я спрятала свои кораллы в ящик туалетного столика.
В сознании вспыхнула фраза, осветившая жутким, навевающим панику, светом фразу: "Пока твоя лучшая подруга делала ребенка, ты убивала своего мужа". Интересное дело, но ведь и я занималась примерно тем же самым, с той разницей, что пока еще не была беременна. Мы были с ней в одном и том же доме в Улитине со своими любовниками, и я никак не могла быть в Лобанове и копать могилу в лесу.
Или же я все это проделала до поездки в Улитино? Пристрелила Сережу сразу же после того, как мы с ним пожелали друг другу спокойной ночи? А может, я и не желала ему спокойной ночи, может, меня тошнило от одной мысли, что меня используют и что ему от меня нужны только деньги? Быть может, нервы мои не выдержали и я выдала ему все, что думаю по этому поводу? Быть может, он и не ложился спать (хотя картинка "Сережа в постели, залитой лунным светом" так и стояла у меня перед глазами), а просто собирался или уже лег, но ненадолго, потому что его разбудили, к примеру, та же Юдина, а он, обманув меня, что его срочно вызывают на какую-то съемку, попытался уйти из дома? И тогда я не выдержала, достала пистолет и выстрелила в него?
Как же это страшно - ничего не помнить. Спасибо, конечно, памяти, быть может, она спасет меня от решетки, поскольку пока что веду себя как совершенно невиновный человек. Но что будет со мной позже, когда воспоминания повалятся на меня каменным градом страхов и кошмаров?
- Знаешь, - волнуясь, говорил между тем Вадик, ходя за мной по квартире, - поначалу я думал, что тебя нужно оставить в покое, ведь у тебя такое горе, но потом вдруг понял, что ты, быть может, нуждаешься в поддержке… Я бы мог, конечно, позвонить тебе и предупредить о своем приходе или просто спросить, нужен я тебе сейчас или нет. Но я подумал, что в момент, когда я буду звонить тебе, ты можешь быть не одна и тебе неудобно будет говорить со мной, словом, я запутался, но что-то подсказывало мне, что я должен, должен встретиться с тобой. К тому же то, что произошло между нами…
Я остановилась, он налетел на меня и, не справившись со своими чувствами, обнял меня, судорожно прижался ко мне.
- Господи, Наташа, если бы ты только знала, как я люблю тебя… Я постоянно думаю о тебе, а уж после того, что случилось с нами в Улитине, и вовсе не нахожу себе места… Я знаю, дорогая моя, милая, что должен сказать тебе что-то очень важное, и я сейчас скажу тебе…
Губы его нашли мои губы, и он буквально впился в них долгим, жадным поцелуем. И кто бы мог знать, какие страсти бушуют в этом с виду спокойном и скромном мужчине!
Я вспомнила Юру, его поцелуи и спросила себя, что это происходит со мной или с моими любовниками, с мужчинами, которые влюблены в меня, они словно сговорились любить меня, говорить мне о любви, желать меня. Как странно, как удивительно все это… Вот и Воронков приехал, попытался выразить свои чувства ко мне. Значит ли это, что я привлекательна для него как женщина? А иначе зачем бы он приехал? Возможно, при нашей встрече в его антикварной лавке он испытал ко мне влечение и, сжигаемый страстью, прикатил глубокой ночью в надежде, что я пойму его и отвечу на его чувство?
- Вадик, сядь, надо поговорить… - Я усадила его, дрожащего, на диван, взяла его лицо в свои ладони, нежно поцеловала его. - Скажи, когда я приехала туда, в Улитино, и когда мы уединились с тобой, какой я была? Быть может, тебе показалось, что я какая-то не такая, что нервная, что у меня истерика, может, я разговаривала во сне?
- Ты была прекрасна. - Он опустил голову и зарылся головой в мои колени. - Думаю, что это была самая счастливая ночь в моей жизни.
Как же важно для мужчины получить желаемую женщину! Возможно, это вообще самое главное.
- Вадик, мне кажется, что это я убила Сережу.
Он поднял голову, нахмурил брови.
- Не говори глупостей! Ты что?!
- Ты можешь меня выслушать?
- Конечно! - Он крепко обнял меня. - Наташа, дорогая, мне ты можешь рассказать все! И что бы ты ни сделала, я всегда буду защищать тебя.
Я рассказала ему о своих подозрениях: пух, замытая кровь на плитках пола в подъезде, все-все! Даже о том, что произошло между мной и Сережей в прихожей, рассказала, чтобы объяснить мотив убийства, представив это как последнюю каплю моего терпения. Пусть, решила я, он, Вадик, остынет, представляя меня в объятьях мужа, пусть даже разлюбит меня.
- Принеси пистолет. - Он, наконец, пришел в себя, его мозги, на время покинувшие голову, вернулись на место, и он стал прежним уравновешенным и умным Вадимом Сажиным.
Я принесла не только пистолет, но и тонкие резиновые хирургические перчатки, целая коробка которых всегда была на кухне под рукой. Вадик кивнул, надел перчатки и взял пистолет в руки. Понюхал.
- Из этого пистолета не стреляли, - сказал он уверенно. - Это точно.
- А пух? Я не нашла одной подушки. Их должно было быть шесть, а на кровати - только пять. Одна исчезла. Как ты это можешь объяснить?
- У кого-нибудь есть еще ключи от твоей квартиры?
- Есть. У Кати. Квартира на сигнализации, но она может открыть ее, она знает как. Но не думаешь же ты, что Сережу убила Катя?
- Как она могла убить, если была с нами, в Улитине? К тому же она приехала гораздо раньше тебя! Может, это ее племянник?
- С чего бы это? - вспыхнула я. Вот сейчас выяснится, что Вадику что-то известно о моем любовнике.
- Да нет, это я так, гипотетически, он мог бы взять ключи и все такое. Правда, у него мотива нет. Но и алиби, я думаю, тоже.
Алиби Юры? Думаю, что он допоздна был в "Цахесе", как обычно, а потом пошел домой. Живет он один, вряд ли найдутся свидетели того, где он находился в момент убийства Голта. Что же касается мотива, то вот мотив-то как раз у него и был. Да и вообще, у него одного (кроме меня, конечно) и был настоящий мотив: ревность и желание устранить соперника!
- Мне ничего не известно о его алиби, и спросить его о том, что он делал в ночь убийства, я тоже, как ты понимаешь, не могу. Все-таки он племянник Кати. Катя никогда не простит мне этого подозрения.
- Но если в твоей квартире ты обнаружила реальные улики, указывающие на то, что убийство произошло именно здесь, то кто-то сюда проник… Или же ты сама себе все это придумала. От страха, паникуя. Пойдем, ты покажешь мне все, что увидела здесь. Или ты все помыла?
- Да я помыла. Я испугалась. Но я точно видела своими собственными глазами этот пух повсюду! Даже в гардеробной, в складках платья, и этот пух был бурый от крови.
- Ты могла сама себе все это придумать, - сказал Вадим. - Тебе показалось. Знаешь, как это бывает, когда боишься что-то увидеть и твое зрение, как оборотень, колдует и выдает тебе твой кошмар, как картинку.
- Вадик, но я же не сумасшедшая.
- Хорошо. Тогда давай по порядку. Предположим, ты его убила до того, как приехала в Улитино. Да, ты права, в Ковригине тебя никто не видел, и доказать, что ты там была, а это больше чем в ста тридцати километрах от Улитина, ты не можешь. Пусть. Да. Ты убила своего мужа, сначала в панике затолкала труп в кладовку.
- В гардеробную, - зачем-то поправила я его.
- Хорошо, в гардеробную. Должно быть, ты сделала это, чтобы немного прийти в себя и обдумать, что же делать дальше. Ты предполагаешь, что сбросила тело вниз, с шестого этажа. Ты вообще-то понимаешь, что будет довольно шумно! Где была ваша консьержка? Думаешь, она бы не проснулась?
- Как - не проснулась! Конечно же, проснулась!