* * *
Художник Роберт Фицджеральд жил на дереве. В буквальном смысле. В доме на дереве, разумеется, но все-таки я едва не упустила его из виду, высматривая нечто более близкое к земле. Я наверняка не нашла бы его, если б Дэвид Фергюсон по обязанности консульского служащего не разыскал Фицджеральда. Дерево, громадный баньян, видимо, когда-то росло в саду. Теперь оно высилось над гаражом.
Я нашла сой, а затем, пройдя по территории вата, или храма, и дом. Там было поразительно спокойно. На веревке, протянутой возле ряда домиков, сушились оранжевые монашеские тоги, молодая женщина уговорила меня купить у нее воробышка в бамбуковой клетке, чтобы я могла выпустить его и тем самым "приобрести заслугу". Улетающая птичка какнула мне на блузку. Надо полагать, мою заслугу это увеличило.
Калитка в изгороди вела к дому. Войдя, я первым делом увидела красивый домик для духа. Такие домики есть в большинстве тайских домов, они представляют собой защиту от чай, или духов, поселяющихся в них. В домике предположительно обитает Пра Пум, или владыка места. Этот был превосходным тайским домом в миниатюре. Горели палочки ароматных курений, их окружали очень красивые фигурки: крошечные лошади, слоны, колесница, корзины с фруктами, букеты цветов, вырезанные вручную из дерева с соблюдением малейших деталей. Каждая деталь было до того совершенной, что у меня прямо-таки захватило дыхание.
Все прочее было не столь очаровательно. Там висело несколько объявлений на английском и тайском языках. Тайского языка я не знаю, но английские были довольно резкими. Одно гласило: "Берегись собаки". Другое: "Нарушители границ владения будут привлечены к суду". Третье: "Частная собственность, вход воспрещен".
Когда я, подняв взгляд, увидела дом, он тоже оказался неприветливым. В основном он представлял собой большую платформу, окружающую большое баньяновое дерево. Ее поддерживали подпорки, но я не видела легкого способа подняться туда, там лишь висела веревка, доходившая почти до земли. Она выглядела недостаточно прочной, чтобы взбираться по ней, даже будь у меня такое желание, поэтому я просто дернула за нее. Наверху раздался звон колокольчика.
Никаких признаков собаки там не было, но сверху послышался голос, что-то произнесший по-тайски.
- Здравствуйте, - сказала я. - Мистер Фицджеральд?
- Что вам нужно? - прорычал голос среди листвы.
- Это Лара Макклинток, - сказала я.
- И что?
- А то, что я звонила вам по телефону. Вы мистер Фицджеральд, так ведь?
- Полагаю, вы хотите подняться, - произнес голос.
- Если желаете, можете спуститься, - сказала я. С моей точки зрения это было бы предпочтительнее, те дни, когда я лазала по деревьям, давно миновали.
- Не желаю.
Раздался скрежет шестерен, и лестница, очень похожая на судовые сходни, возможно, то были именно они, спустилась ко мне и остановилась над землей на демонстрирующем негостеприимство уровне.
- Ну? - послышался голос, - Влезайте.
Я влезла и оказалась в зале, открытой со всех сторон воздуху, потолок представлял собой полог из листьев. Пол был из прекрасно отполированных тиковых досок. У верха лестницы увидела пару обуви и, вспомнив тайский обычай, разулась. Половицы под моими ступнями были замечательно гладкими. Там стоял обеденный стол, четыре стула из тика и раттана, бамбуковый диван с розовыми и оранжевыми хлопчатобумажными подушками, тиковый столик. Вид, столь прозаичный с земли, сменился на этой высоте красивой панорамой клонга. Я видела, как по нему проплыла длинная лодка, волнуя воду у берегов узкого канала. Даже запах был чудесным, пахло цветами и свежими древесными стружками.
Там был еще один домик для духа, еще недостроенный, части его валялись по всему полу. На столике стояли аккуратными рядами крохотные фигурки животных. Я наклонилась над ними полюбоваться тонким мастерством.
Мистера Фицджеральда, если это был он, нигде не было видно. Однако я сразу же поняла, что это не тот Роберт Фицджеральд, который писал портреты. На стенде стояло несколько картин. На мой взгляд, это была живопись, которую любопытно разглядывать в картинных галереях, но вряд ли захочешь иметь дома. Там была подспудная ожесточенность, которую я нашла выводящей из душевного равновесия. На некоторых картинах резкие красные полосы уродовали красивые таиландские пейзажи. На одной тайский дом словно бы истекал кровью. Особенно беспокоящей была картина с глядящей с дерева парой глаз. Из одного глаза торчал нож. Я определенно попала не туда.
Звук шагов возвестил о появлении человека лет пятидесяти с рыжеватыми усами и волосами. Очень худощавого и, более того, слишком молодого, чтобы написать портрет Хелен Форд. Он ничего не говорил, только смотрел на меня.
- Кажется, я попала не к тому Роберту Фицджеральду, - неуверенно сказала я. - Я искала портретиста, который значительно старше вас.
- Значит, действительно попали не туда.
- Не знаете, где можно найти этого человека?
- Нет.
- В таком случае, сожалею, что отняла у вас время.
- Я тоже.
До чего ж любезным был мистер Фицджеральд.
- В таком случае я пойду.
- В таком случае идите.
Я повернулась, собираясь уходить, и заметила, что неповрежденный глаз на картине с ножом смотрит на меня. И решила продолжить разговор.
- Кто написал это? - спросила я, указывая на полотно.
- Мой отец.
- Можно с ним поговорить?
- Для этого вам потребуется медиум, - ответил он.
- Что? - спросила я.
- Он умер, - сказал мистер Фицджеральд. - В позапрошлом году.
- Ваш отец писал портреты?
- Очень давно.
- У вас сохранились какие-нибудь?
- Нет.
- Имя Уильям Бошамп вам что-нибудь говорит?
- Ничего особенного.
- Это да или нет?
Он не ответил.
- Послушайте, Уильям Бошамп мой коллега. Он исчез несколько месяцев назад, я пытаюсь найти его. У него есть жена и дефективный ребенок, им нужно знать, где он.
- Я не могу вам помочь, - сказал Фицджеральд.
- Не можете или не хотите? - спросила я.
Он не ответил.
- Что ж, тогда пойду.
Фицджеральд продолжал молчать. Я снова пошла к лестнице, тут сквозь листву проник луч солнца и образовал красивые узоры на полу. Я остановилась, любуясь ими, и подумала, что предпочла бы этот дом на дереве жилищу Чайвонгов. Решила, что человек, который живет здесь, который вырезал из дерева эти чудесные домики и животных, не может быть таким плохим, как кажется.
- У вас здесь замечательный дом, - сказала я. - Рада, что получила возможность его увидеть. И резьба ваша великолепная. Теперь о собаке. Она у вас есть?
- Собака? - спросил он.
- Которой нужно беречься.
Уголки его губ чуть изогнулись в улыбке.
- Да. Но, как у большинства собак, ее лай страшнее укуса.
- В таком случае, - спросила я, - как насчет чая?
- Чая?
На его лице появилось недоуменное выражение.
- Чая. Сухих листиков, которые заливают кипятком, чтобы получить напиток коричневого цвета.
Фицджеральд помолчал, очевидно, сбитый с толку моим подходом.
- Шотландское сойдет, оно тоже коричневое? - произнес он наконец.
- Конечно.
- Тогда пойдемте.
Он повел меня в своеобразную прихожую с древесным стволом внутри и деревянными стенками снаружи. Эта часть дома в отличие от залы была со стенами и затянутыми сеткой окнами. Сверху она была открыта воздуху, но я видела, что там можно натянуть для защиты брезентовый тент. Там была крохотная кухонька с очень маленькими пропановыми холодильником и плитой и открытыми посудными полками. Подальше находились ванная - я не представляла, как она действует - и комната, судя по виду, служившая кабинетом и спальней. Там были электрические провода, протянутые от столба в сой, на кухонном столе лежал сотовый телефон.
- Вы живете здесь или работаете? - спросила я.
- И то, и другое, - ответил он, доставая бутылку и два стакана.
- Как вы нашли этот дом? Или сами построили?
- Это была отцовская мастерская, - ответил Фицджеральд. Я тщетно ждала каких-нибудь подробностей. Их не последовало. Мы пошли с выпивкой в залу и молча потягивали виски. Я решила сама не нарушать этого молчания.
- Вам нравятся картины моего отца? - спросил наконец Фицджеральд.
- Даже не знаю, как ответить, - неторопливо произнесла я. - Он был необычайно талантливым художником, но, пожалуй, нужно сказать, я нахожу их слишком будоражащими, чтобы наслаждаться ими. Что с ним сталось?
- Он умер. Я же вам сказал.
- Нет, я имела в виду, что превратило его из портретиста в человека, видящего такие ожесточенные образы?
- Я сам ломал над этим голову, - заговорил Фицджеральд. - Не знаю. Он был вполне успешным. Его работы есть во многих галереях. А вот я неудачник. Пытался стать художником - не один год - но не достиг отцовского уровня. Я храню все его кисти и материалы. Не могу расстаться с ними, но они ежедневно напоминают мне о моей непригодности.
- Этот домик для духа вырезали вы?
- Я. Да, кстати. - Фицджеральд подошел к краю и посмотрел вниз. - Просто проверял, - сказал он, возвратись. - Их нужно ставить так, чтобы на них никогда не падала тень дома. Я изучил все очень старательно перед тем, как найти ему место вчера, но, сами понимаете, с домом на дереве есть определенные сложности. Я не хочу обижать чаи. Они могут принести большие неприятности. Не думал, что домик для духа вам понравится. Кажется, вы, когда звонили, сказали, что у вас есть магазин?
- Домик очень красивый. Не думаю, что там, откуда я приехала, на них существует большой спрос, но ваша резьба просто замечательная. Я могла бы…
- Не нужно говорить этого, - сказал он. - Это не имеет значения. Садитесь. Допивайте виски.
- Я все думаю о шахматных фигурах, - сказала я. - Когда смотрю на вашу работу. На ряды животных, колесниц и прочего. Мой муж Роб - он полицейский - любит играть в шахматы. Как думаете, смогли бы вы сделать набор фигур в тайском стиле?
- Наверно, смогу, - сказал Фицджеральд. И с минут молчал. Потом сказал наконец: - Слоны. Я могу вырезать слонов вместо коней. Возьму дерево разных цветов, красное и черное. Да, смогу. Говорите, вы хотели бы иметь такой набор?
- Да, - ответила я. - И не один. Несколько моих покупателей играют в шахматы, другие оценят красоту фигур, хоть и не играют. Подумайте над моим предложением.
- До этого вы задали много вопросов, но я не представляю, как вам помочь, - сказал он.
- Я разыскиваю Уильяма Бошампа. У него есть по крайней мере два портрета, написанных вашим отцом.
- Три, - сказал Фицджеральд.
- Три чего?
- Бошамп купил три портрета отцовской кисти. Все, что у меня было. Во всяком случае, все портреты. То, что осталось от других его работ, находится здесь. Много его картин есть в галереях, как я, кажется, уже говорил.
- Значит, вы знали Уилла Бошампа, - сказала я.
- Собственно говоря, нет, - сказал Фицджеральд. - Он лишь появился, купил несколько полотен и ушел.
- И вы не представляете, где он может сейчас находиться?
- Ни сейчас, ни в другое время, - ответил мой собеседник. - Бошамп заплатил наличными, ничего больше мне знать о нем было не нужно. Он дал свою визитную карточку. Могу поискать ее. По-моему, у него был антикварный магазин.
- "Антикварный магазин Ферфилда" на Силом-роуд, - сказала я.
- Да, вроде бы.
- Знаете, кто был изображен на портретах?
- На двух. Отец скрупулезно вел регистрацию. На одном - шотландец по имени Камерон Макферсон. На другом - его брат Дункан. Оба состоятельные торговцы, поселились в Таиланде после войны. Я навел справки.
- А третий? Знаете, кто та женщина на третьем холсте?
- Вы знаете?
- Знаю.
- Скажете мне? - спросил Фицджеральд.
У меня возникло искушение быть такой же скрытной, как он, но я смягчилась.
- Хелен Форд.
- Хмм, - промычал он.
- Знаете, кто она?
- Нет.
Я поколебалась, сказать ли ему, что его отец написал портрет жестокой убийцы, но решила не говорить.
- Я должен бы.
- Что должны бы?
- Знать, кто она. Странное дело. Мне пришлось согласиться с ним.
- Видите ли, - заговорил Фицджеральд, - судя по всему, отец был очень организованным. Я его почти не знал. Он и мать развелись, когда я был еще маленьким, и она увезла меня в Англию. До его смерти я не возвращался сюда. Но понятно, почему он был замечательным портретистом. Он работал и работал над портретами, пока не передавал сущность человека, не только внешний облик. Жаль, я лишен его таланта. Мне гены художника не передались.
- Но резьба у вас замечательная. Я никогда не видела ничего подобного.
Фицджеральд-младший явно страдал сильным комплексом неполноценности. Я сочла, сама не знаю отчего, что должна постоянно напоминать ему о его таланте. Он казался очень уязвимым, и я не могла противиться желанию относиться к нему по-матерински.
- Благодарю вас. Я веду к тому, должен признать, довольно долго, что отец вел очень тщательную регистрацию. Но я не смог найти ничего, указывающего, кто эта женщина. Пойдемте, покажу.
Он повел меня в комнату, которая выглядела одновременно спальней и кабинетом.
- Отец, мать и я жили, очевидно, в большом старом доме. Я не помню его совершенно. Был совсем малышом, когда мать увезла меня в Англию. Но отец проводил здесь почти все дни, иногда и ночи, - заговорил Фицджеральд. - Тут он работал. Установил мольберт в зале и там писал. Мать говорила, что поначалу многие приходили позировать. А здесь он хранил все записи. Сами видите, что я имел в виду, говоря, что он был очень организованным.
Он указал на довольно примитивный тиковый письменный стол с выдвижными ящиками и выдвинул один. Там были ряды разлинованных карточек с фамилиями, расположенных в алфавитном порядке, и, как я поняла впоследствии, с условной окраской по датам.
- На оборотной стороне портрета была дата "январь сорок девятого года". Я просмотрел все карточки сорок девятого, пятидесятого и за несколько лет раньше, - сказал Фицджеральд. - Теперь, когда вы назвали мне имя, поищу его. Видите, - сказал он через минуту, - никакой Хелен Форд.
- Поищите фамилию Чайвонг, - сказала я. - Просто для проверки.
- Чайвонг, - произнес Фицджеральд, перебирая карточки. - Да, вот они. Два портрета, один Таксина и Вирата Чайвонгов. Написан в сорок восьмом году. На другом портрете Саратвади и пятилетний Сомпом. Этот написан в сорок девятом.
Он протянул мне карточки.
- Я видела оба портрета. Они висят у Чайвонгов в гостиной. Стало быть, система вашего отца действует. Я обратила внимание, что ваш отец записывал на карточках и размеры портретов. Можете припомнить, какой величины был портрет Хелен Форд?
- Думаю, дюймов двадцать на тридцать.
- Как, по-вашему, Уилл Бошамп нашел вас?
- Это было нетрудно. Я давал рекламное объявление в "Бангкок пост". Бошамп казался приятным человеком. Дело было года два назад, вскоре после того, как я сюда приехал. Он пришел посмотреть на портреты потому что, по его словам, открывал магазин и заинтересовался, чем я могу располагать. Взял три портрета. Я смог сказать ему, кто изображен на двух, но не знал фамилии женщины. Бошамп сказал, что этот портрет ему очень нравится, видимо, он оставит его себе и попытается выяснить, кто она. Мне бы не следовало продавать ее портрет. Это одно из лучших полотен моего отца. Я почти не знал его и помню очень смутно. Он несколько раз приходил по воскресеньям, и только. В этих нескольких случаях, когда проводил время с ним, я находил его неприятным человеком. Это я к тому, что у меня не было сентиментальной привязанности к его работам. Однако теперь мне кажется, что я мало запросил. Вы и Бошамп - не единственные, кто интересуется этим портретом.
- А кто еще?
- Не уверен, что следует говорить, - сказал Фицджеральд.
- Я знаю, что им интересовалась Татьяна Такер. Она делает документальный фильм.
- Татьяна? Верно. Довольно привлекательная молодая женщина.
- Кто-нибудь еще интересовался?
- Да. Два раза звонил один мужчина, он не представился в отличие от вас, но описал портрет довольно точно. И приходила одна привлекательная тайка, тоже искала Бошампа и этот портрет. Вот только имени ее не помню.
- Вы мне очень помогли, - сказала я.
- Не представляю, чем, - ответил Фицджеральд. - Мне почти нечего вам сказать. Правда, у меня пока не было возможности заглянуть в отцовские дневники. Это вон те красивые тома в кожаных переплетах на полке: в каждом дневники за один год, много страниц аккуратного, убористого почерка. Отец вел их с сорок пятого по сорок девятый, потом перестал, но снова принялся вести примерно в шестидесятом году. Я думал, что там может быть что-то о том, кто эта женщина, но, знаете, после того как продал портрет, не видел в выяснении этого особого смысла. Правда, мне было любопытно, не был ли отец влюблен в нее. Не знаю, как отнесся бы к этому, поскольку она не моя мать, но портрет был очень красивым. Как-то трогал меня. Теперь, зная ее имя, посмотрю, не найдется ли какой-нибудь ключ. Скажите, как можно связаться с вами.
- Вы очень щедро потратили на меня время, - сказала я, записывая номер телефона в отеле. - Я прямо-таки завидую вашему дому, он мне очень понравился. Спасибо за виски и за то, что показали его.
- Благодарю, - сказал Фицджеральд. - Если хотите, приходите еще. Я помогу вам спуститься.
- Еще одно, - сказала я. - Вы говорите, что ваш отец передавал на портрете сущность человека. Каково ваше впечатление о сущности Хелен Форд?
- Интересный вопрос. Что сказать? - Он ненадолго задумался. - Дерзкая. Лучшего слова подобрать не могу.
* * *
Я спустилась с дерева, несколько удрученная своим визитом. Мне снова удалось узнать очень мало, кроме того, что Роберт Фицджеральд-младщий живет в тени своего талантливого отца, которого почти не знал. Я недоумевала, зачем он вернулся в Бангкок и, более того, решил жить в мастерской человека, которому так мучительно завидовал. Вряд ли я или кто-нибудь еще могли сказать ему что-то такое, от чего он почувствует себя равным отцу.
"Не завидует ли Чат, - вдруг подумала я, - своему отцу, весьма успешному бизнесмену?" Я знала Чата как молодого человека, с которым приятно общаться, почтительно относящегося к Дженнифер, мне и Робу. По словам Дженнифер, он был серьезным, спокойным, слегка важничающим, но решительным, с очень твердым сознанием того, что хорошо и что плохо. Завидует ли он успеху отца? И вырастет ли Толстушка с ощущением неполноценности, потому что ее мать - само совершенство?
И как в конце концов Натали будет управляться с дочерью, которая никогда не станет взрослой? Эта мысль привела меня к самому удручающему факту. Несмотря на все свои усилия, я нисколько не приблизилась к отысканию отца Кэтлин.
Когда я вернулась в отель, меня ждало еще одно сообщение на автоответчике от Дженнифер:
"Видимо, мы возвращаемся в Бангкок. Насколько понимаю, эта поездка была неудачной, хотя никто этого не говорит. До завтра".