- Я вот одного не могу понять, - сказала Клавдия, когда молчание уже стало невозможным, - с этим хвостиком на кассете. Что вы проверить хотели?
- Потом поговорим, - ответила Инна. - Пожалуйста, не отвлекайте меня, я очень нервничаю, могу вмазаться во что-нибудь, а мне бы не хотелось вас убивать.
"Надо было сказать - и вас убивать, - подумала Клавдия с мрачноватым юмором. - Впрочем, ты ведь еще можешь поменять свое решение".
Когда проезжали пост ГАИ - Клавдия никак не могла привыкнуть к новому ГИБДД, - вдруг запиликал мобильник.
Инна от неожиданности испуганно посмотрела на Клавдию.
А Клавдия посмотрела на нее.
Мобильник звонил, но Инна его не включала.
- Вы ответите? - вдруг спросила она. - Или отключите. Меня нервирует.
И только тут Клавдия поняла, что мобильник-то не Кожиной, а Ирины.
Клавдия схватила черную "мыльницу" и нажала засветившуюся кнопку.
- Калашникова? - спросил незнакомый голос. - Слышь, где мне Дежкину отыскать?
- Это я, - ответила Клавдия.
- Клавдия Васильевна! - протянул голос. - А я ка-ак раз тебя ищу. Шевкуно-ов.
Тьфу ты! Не узнала. Впрочем, с Шевкуновым они по телефону почти не общались.
- Да, Станислав Сергеевич.
- Ты подъедешь, а то мы труповозку де-ержим.
- Кого?
- Ну, "скорую". Ты где? Подъе-едешь?
- Куда? - медленно спросила Клавдия.
Она сейчас молила Бога, чтобы время вообще остановилось.
Но оно не остановилось.
- Так в па-арк. В Филевский.
- Куда?..
Шевкунов спросил у кого-то:
- Вы Дежкиной сообщали?
Ему что-то ответили.
- Я же проси-ил… - и уже в трубку. - Давай, Клавдия приезжай. Игоря-я твоего Порогина-а…
- Стой, - тихо сказала Клавдия.
Но так, что Инна изо всей силы ударила по тормозам.
Клавдия с минуту сидела неподвижно.
- Все, - сказала наконец, - приехали. Хватит в казаков-разбойников играть. Сейчас поедем в прокуратуру, напишете явку с повинной, а мне с вами заниматься некогда.
- У вас что-то случилось? - спросила Инна.
Клавдия посмотрела на нее. Нет, та не притворялась участливой. Она действительно искренне сопереживала.
"Надо взять себя в руки, - приказала себе Клавдия. - А то меня уже преступники жалеют".
Они стояли в сумерках на обочине скоростного шоссе, по которому с шумом проносились машины. "Фольксваген" даже слегка вздрагивал.
"Или это я дрожу?"
- Вы не понимаете, - сказала Инна. - Я никуда не поеду и никакой явки с повинной не будет. Я ни в чем не виновата.
- Ладно, можно и без явки, - жестко сказала Клавдия. - Ваше дело.
- Вы не понимаете…
- Заводите машину и поехали в Москву, - сквозь зубы проговорила Клавдия. Она готова была сейчас вынуть из кармана пистолет.
Инна демонстративно сунула руки в карманы.
- Вы не хотите меня выслушать. Я думала - вы меня сначала выслушаете. Я прошу вас выслушать меня.
- У меня нет времени слушать ваши душещипательные рассказы о больном сыне.
- Это жестоко, - сказала Кожина.
- Ваш сын жив, а те двое людей мертвы. Это гуманно?
У Инны опять задрожали губы, она готова была сейчас снова расплакаться, но мотнула головой, отгоняя слабость.
- Он вошел следом за нами, - сказала она. - Показал какие-то документы, Савелов как раз проверил.
- Кто?
- Я его не знаю. Такой представительный, солидный. - Спросил, как успехи. Они ему сказали, что отказываются сотрудничать. Тогда он сказал: а вы в ванной посмотрите. Они пошли в ванную. Сначала Савелов, а за ним милиционер. Они вошли, а я осталась в комнате. Потом слышу - бах-бах-ба-бах. Выстрелы. И все. Когда вы спросили про пистолет, я сразу все поняла. Меня хотят убить.
- И странно, что вы живы, - сказала Клавдия зло. Она не верила Инне.
- Я и сама не верю. Услышала выстрелы - поняла: конец. Еще ничего не знала, а уже поняла - конец. И знаете, вся воля куда-то ушла. Вот сижу и жду, когда выйдут и меня застрелят. Даже зажмурилась. А никто не идет. Мне показалось - вечность прошла. И я тогда встала и вышла из дома. Вышла и побежала. И все.
Если бы Инна рассказала, что она убегала под пулями, что за ней гнались, что она чудом спаслась, Клавдия больше не слушала бы ее.
Но Инна рассказала то, что и бывает в жизни. Абсурд.
И Клавдия спросила:
- Где ваш сын? У секретарши? Вы там живете?
Инна покачала головой.
- Я живу дома.
- Ладно, - сказала Клавдия. - Сейчас вы меня отвезете в Филевский парк, а сами поедете домой. Я приду к вам позже. Запишите мне свой адрес.
ГЛАВА 8
Игорь уже лежал под простыней. Клавдия не увидела простреленной головы, шеи и груди.
Шевкунов Дежкину не дождался.
Опергруппа тоже заканчивала работу. Ночью искать что-либо было бессмысленно. Поставили оцепление, завтра утром всю территорию прочешут.
Вернулся инструктор с собакой.
- До дороги хороший след был.
Мальчики, которые нашли убитого Игоря, ныли в сторонке:
- Ну можно мы пойдем домой? Ну родители волнуются.
- Отпустите их, - сказала Клавдия. - Показания сняли?
Милиционер кивнул.
Клавдия нарочно хотела выглядеть деловой, иначе она бы потеряла сознание от боли.
- Когда его убили?
- В пять - полшестого.
Как раз в это время он должен был приехать в Крылатское. Значит, там его и встретили.
- Что скажете? - спросила Дежкина эксперта.
- Два выстрела с расстояния и контрольный в голову.
- Убили здесь?
Оперативник закивал.
Как они его могли заманить? А впрочем, мало ли можно найти поводов…
И тут же вспомнила об Ирине. Господи, как она могла забыть.
Попросила рацию, связалась с дежурным по городу и объявила тревогу.
Значит… Значит, теперь будут охотиться за ней.
С мобильника позвонила Малютову.
- Владимир Иванович, надо брать Далматова, - завершила она свой рассказ.
- До завтра не подождет? - спросил Малютов и сам же себе ответил: - Нет, не подождет. Бери его без постановления пока. Завтра выпишу.
Клавдия подозвала ребят из МУРа:
- Домой не торопитесь?
- А есть предложения? - весело ответили здоровяки в кожаных куртках.
- Есть, чисто деловое - надо взять одного гада.
- Стрелять будем? - улыбнулись муровцы.
- Ребята, - сказала Клавдия, - вот этот человек, - она кивнула на носилки, где лежало тело Игоря, - был самым лучшим моим другом.
- Ясно, - серьезно кивнули муровцы.
Больше они не шутили.
К дому Далматова в Медведково подъехали уже часам к одиннадцати. На улицах пусто, окна уже кое-где гасли. Тоска и мрак.
Впрочем, это казалось Клавдии. Ей бы сейчас и самый солнечный день показался ночью.
- Только, пожалуйста, без мата, без битья, спокойно входим и спокойно берем, - попросила Дежкина.
- Это называется - международный стандарт, - улыбнулся было муровец, но тут же спохватился.
- Ничего, - сказала Клавдия. - Пусть будет международный стандарт.
Далматов жил в шестнадцатиэтажном доме на десятом этаже. Подъезд и квартиру нашли быстро.
Клавдия позвонила.
- Кто? - спросил голос следователя за дверью.
- Это Дежкина, откройте.
Дверь распахнулась.
Далматова Клавдия видела первый раз. Черный, широкоскулый, кареглазый, ростом пониже Клавдии.
"Наверное, казах, - подумала Дежкина, - или узбек, хотя какая разница…"
Он был в спортивных штанах и клетчатой, не очень опрятной рубашке навыпуск. Босой.
- Далматов? - спросила Клавдия.
Следователь широко улыбнулся:
- Я.
Вбежавший муровец больно наступил ему на ногу.
Далматов не сопротивлялся. Он, видно, не успел сообразить, что с ним произошло.
- Вы задержаны, - сказала Клавдия.
Он ничего не спросил про постановление. Видно, знал: раз уж пришли, то право имеют.
- Дина! - позвал он кого-то из комнаты.
Робко выглянула маленькая женщина, глаза округлились, но не закричала.
- Принеси мне куртку и ботинки. Можно?
- Можно, - сказала Клавдия.
- Обыск делать будете?
- Будем.
- Вон там напротив соседи хорошие, их позовите, - посоветовал Далматов.
Клавдия кивнула муровцам, они отправились за понятыми.
- За что? - тихо спросил Далматов, когда поблизости не оказалось ребят в кожанках.
- Кожина, - коротко ответила Клавдия. А потом добавила убежденно: - И Порогин.
Далматов опустил голову.
- Ну что, сам покажешь? - спросил муровец, приведший понятых. - Оружие, наркотики.
- Пистолет в шкафу, - сказал Далматов.
Клавдия устроилась на маленькой кухне, достала протокол, стала заполнять.
Заглянула вдруг девочка лет пяти, спросила:
- Можно воды попить?
Клавдия кивнула.
Девочка наполнила большую кружку, но пить почему-то не стала, поставила воду на стол и тихо ушла.
- Хилый он какой-то, - поделился своим впечатлением муровец, заглянувший на кухню. - Я думал - матерый.
Клавдия не слушала.
Она торопилась.
Ей надо было еще успеть сегодня к Инне.
Кроме пистолета нашли еще охотничье ружье, коробку с патронами и банку с порохом.
Клавдия сама прошла по убогому жилищу. Но ни на чем ее взгляд не остановился.
Когда Далматова уводили, он что-то сказал жене не по-русски.
- Не надо, - попросила Клавдия. - Не положено.
- Да он прощается, это по-казахски, - сказал муровец.
Далматова отправили в отделение, Клавдия поблагодарила муровцев, попросила подвезти ее к Красной Пресне и распрощалась.
Инна жила в двенадцатиэтажке напротив зоопарка.
Все время, пока они говорили, за окном были слышны трубные крики животных.
"Весна, - подумала Клавдия. - Самое время жить".
ГЛАВА 9
- Бирск, такой маленький городок в Башкирии. Провинция и скука. Хотя я, конечно, ничего этого не замечала тогда. Школа, подружки, танцы, наряды. А вот как сдали экзамены, как вышла на следующий день на улицу, такая тоска взяла. Умру, думаю, здесь, если еще хоть на день останусь.
Мать ни в какую. Отец даже за ремень взялся. А мне море по колено. Взяла деньги, которые отложены были мне на мотоцикл - мне же мотоцикл собирались купить по окончании школы, - купила билет и только меня и видели.
А в Москве вышла на вокзале и подумала: я здесь умру не завтра, а прямо сейчас.
Но ничего, осмотрелась, люди куда-то бегут, торопятся, никто надо мной не смеется, наоборот, предлагают подвезти, поднести. А потом подошел парень и спрашивает:
- Жить есть где?
И все, дальше я в Москве жила.
Инна сидела у кроватки маленького, худенького, большеглазого мальчика, смотрела куда-то в темное окно и говорила-говорила…
Клавдия не перебивала ее, хотя подобных исповедей наслушалась за свою жизнь сотни. Всех испортила столица, все были чистыми и наивными детьми, а тут приехали - волей-неволей воруй, убивай, грабь. Другого пути нет.
- Сначала в палатке торговала, а потом надоело, познакомилась с ребятами из ВГИКа. Веселые такие ребята, но бедные. Стала к ним на курс ходить. Меня мастера сначала в штыки, а потом ничего, оставили, дескать, пусть ходит. А попала я к художникам. На отделение мультипликации. Они меня и на студию устроили прорисовщицей. Знаете, все время среднюю фазу рисуешь. Вот мартышка подняла лапу. Художник ее только вот снизу нарисует и сверху, а ты еще три фазы средние. За рисунок пятьдесят копеек. И мне еще завидовали. Мультики все только смотреть любят, а снимать их - дело тяжкое и муторное. Но жить на что-то надо было, вот я и рисовала среднюю фазу.
А потом попросила Успенского… Не слышали? Ну что вы, знаменитый анималист. Премий у него полный шкаф на студии. Он как раз заканчивал проект с англичанами - все комедии Шекспира. Очень красиво снял. Так вот я попросила Успенского - а дайте мне попробовать, хотя бы один эпизод.
Ну как вам сказать, это то же самое, если бы я пришла к Ельцину и сказала - дай порулить. Даже еще страшнее. На меня вокруг так посмотрели. Да что там, хохот стоял - на улице слышно было.
А Успенский почесал в затылке. Он вообще все время чешется, у него аллергия, что ли, или на нервной почве. Ужасно больной человек. Он почесался и говорит:
- Позвони мне вечером домой.
Мне-то уже все ясно. И честно говоря, наплевать было. С ним я запросто.
Ну, позвонила, а там жена. Нет, говорит, мужа, позже придет.
Мне так противно стало. Думаю, еще раз ему звонить стану - опять на жену наткнусь. Нет, лучше пойду к подъезду и подожду.
Вот стою, жду, приехал. У него "Волга" старая-старая.
Я подошла и говорю:
- Ну что, куда поедем?
А он… Нет, не испугался. Он вдруг разозлился.
- Ты, идиотка, - говорит. - Ты что себе вообразила? Ты что, вообще, да?
Люди, когда ругаются, красноречием не блещут.
- А ну пошли, говорит. И тащит меня к себе домой.
Жена у него милая. Чаем угощала, а потом отозвала в сторону и спрашивает:
- Ты есть не хочешь? Ты не стесняйся, я его сейчас прогоню, скажу, что у нас женские секреты, и накормлю тебя.
Да. Знаете, после палаток, да даже после студентиков вгиковских это сильно. Это прямо поддых бьет.
И вот Успенский выложил на стол папочку, сказал: "Прочитай, потом поговорим", - а сам вышел куда-то.
Я посмотрела - сценарий. Он сам написал. Там всего-то страницы четыре. Ну, короткометражка.
Я тут же и пролистнула ее.
Он вернулся, я и говорю:
- Я согласна.
- Что согласна?
- Поставить.
Ну, в общем, обнаглела.
Он так внимательно на меня посмотрел - вы тоже так смотрите - и говорит:
- Ну и давай ставь…
Мальчик вздрогнул во сне. Совсем тихо, бесшумно. Это видела только Клавдия, потому что сидела к нему лицом.
Но Инна тут же обернулась, присмотрелась к сыну, подоткнула одеяло.
- Ничего, сегодня он спокойный.
Еще минуту смотрела на сына, а потом снова повернулась к Клавдии:
- Ну, поставила фильм. Пятиминутка. "Самовар", не видели? Что вы, по всему миру возили. Вон у меня призы стоят.
Она кивнула на стеллаж. Там на самой верхней полке стояли всякие вазы, статуэтки, дипломы в рамочках…
Инна помолчала.
- Вот вы, наверное, подумали - сейчас расскажет мне, что столица ее испортила, до преступления довела. А я вам вон какую радужную картинку написала. Но это еще не конец. Во ВГИКе экстерном защитилась. Теперь это можно - только деньги плати. Успенский меня позвал к себе. А тут в рекламном агентстве конкурс. Громко звучит, но не для меня: первое мое преступление было, что я бросила кино. Просто нищеты испугалась. А еще подумала - какой я режиссер, какой я художник? Вот Успенский - художник, Назаров, Петрушевский.
Помоталась по агентствам, это, я вам доложу, - мрак. Профессионализма никакого. Приходит мальчик с тугим кошельком и говорит - мне надо, чтобы смешно было и чтобы страшно. Хорошо, сделаем. Вот вам сценарий, говорит, сам написал. Читаем, действительно, и смешно и страшно. То есть ужас, обхохочешься.
Я уже проклинала эти деньги. Хотя купила себе квартиру, машину, на дачу уже подкапливала. А потом познакомилась с Липатовым. Он тогда директором банка был. Знаете, просто культурный человек. Хотя нет, не то слово. Он просто не вмешивался в мою работу. Вот не понимал человек в рекламе ничего и не лез. Потом его сняли.
Инна снова замолчала.
За окном крикнуло какое-то экзотическое животное. Похоже на резкий скрип тормозов.
- А Севастьянов у меня "Самовар" озвучивал, - сказала Инна тяжело. - Потом в каких-то роликах снимался, но я видела его редко. Никогда друзьями мы не были. Никогда. Всегда он в долг брал, а отдавать, конечно, забывал. А тут как-то приезжает на "мерседесе", костюм шикарный. Цветы принес. В ресторан позвал.
Я сдуру и пошла. А он, гаденыш, какого-то жлоба с собой притащил и давай меня к нему сватать. Чуть я ему морду не набила. Разругались, конечно, я ушла, а он ночью звонит: "Дура! Там знаешь какие бабки?! И никакого риска. Все люди проверены МВД". Ну я его и послала.
Послала и забыла о нем думать.
Во-от…
А потом, что ж, потом история понятная. Сын у меня родился. Ему уже в первый день операцию сделали. Я думала - умру, не выдержу. Сестрички смотрели, а они всех детей хвалят, на моего смотрят и только головами качают. Врач мне предложила, вот же стерва, давайте мы его… Словечко выбрала - усыпим. Эпилепсия не лечится.
Инна обернулась к малышу, тот спал, тихо посапывая во сне. Погладила его по головке.
- Это мне наказание, - сказала она вовсе не патетично. - За то, что нищеты испугалась. И я поклялась - вытяну его. Вот вытяну!
Она сжала кулачок и потрясла им в воздухе.
- Ну, начала справки наводить - ужас. Никто ничего сказать не может. Все глаза отводят, выписывают лекарства, а их на полчаса хватает. И потом маленького пичкать - как это вам?
Наконец узнала: в Германии лечат. Есть там клиника. Очень маленькая, но очень дорогая. Курс лечения - два месяца. А день стоит семь тысяч марок. Это где-то пять тысяч долларов. Я, конечно, на дачу рукой махнула, машину продала, шмотки какие-то, набрала сто тысяч. Еще Липатов мне пятьдесят дал.
И повезла.
Знаете, это даже мало они берут. Там на каждого ребенка двенадцать человек персонала. Он ни минуты один не бывает. Мать или отец тоже все время при нем. Нельзя разлучать с родителями. Тебя саму там чуть ли не на руках носят. Ну и начали его лечить.
Я думала с ума сойду от радости. Через две недели приступы стали уменьшаться. Сначала было только по разу в день - а это боевая тревога для всей клиники, профессора бегут, врачи, санитары, каталки везут, аппараты… Потом уже раз в два дня, а потом раз в неделю. А потом - все. Никаких приступов. Боже, я увидела, что он улыбаться умеет!
Инна забыла, что перед ней следователь прокуратуры, что вся милиция Москвы сейчас разыскивает ее за убийство, что за ней охотится и кто-то еще, куда более опасный.
Она счастливо улыбалась.
Но улыбка эта теряла свою силу, не достигая Клавдии. Хорошо, что Клавдия сидела спиной к свету, Инне не видно было ее лица.
- Мы, счастливые, едем домой. Праздник тут устроили настоящий. Весь банк у нас гулял. Липатов мне долг простил. Слышали наш рекламный слоган: "Мы все одна семья". Это он тогда сказал.
А через два месяца - припадок. Да такой сильный, каких не бывало раньше. Потом через неделю - еще. Я к врачам, а они говорят, успокойтесь, это рецидив, это скоро кончится.
Потом чаще пошли, а потом каждый день раза по три.
Я головой билась об стену. На работе ничего не сказала - стыдно почему-то было. За меня порадовались, а тут…
Ну а потом уже и скрывать невозможно стало. Ни одна нянька не выдерживала. Я заняла денег и поехала в эту чертову Германию.
Они все битте, данке, эншольдигон. Мы гарантию не даем. Приезжайте снова, с одного раза ничего не получится.
А на что приезжать? На что?
И тут я вспомнила Севастьянова.
- Извините, - сказала Клавдия. - Мне нужно позвонить.
Инна кивнула.