– Я спала до полседьмого. Моя работа в магазине начинается с пяти утра, поэтому хочу в отпуске выспаться. Ненавижу рано вставать.
– Ясно. Вы Понтип?
– Спала до шести. Когда проснулась, Никласа рядом не было.
– Я уже говорил при вас инспектору, что в это время разговаривал с дочерью, – напоминает мне маэстро. – Не так ли, Мари?
Не глядя на нас, Мари кивает. Она сидит, уперев взгляд в стол.
– Да-да, ваши показания Сквортцофу я помню. Вы обсуждали с Мари какое-то ваше семейное дело, не имеющее никакого отношения к убийству.
Боюсь, что мою иронию поняла даже Баклажан, несмотря на свой своеобразный немецкий. Бахман прячется в клубе дыма и оттуда сухо произносит:
– В основном мы говорили о выставке. Не так ли, Мари?
Мари снова молча кивает. Тогда я спрашиваю её:
– Вы не помните, в котором часу к вам пришёл отец?
Красавица поднимает синие очи. Она смотрит на меня с легким удивлением, как будто только теперь заметила моё присутствие рядом с собой.
– Точно не могу сказать.
– А хотя бы примерно? В четыре? В пять? В шесть?
– Около пяти. Не раньше.
– О’кей. Вы Селина?
Полька смущённо теребит мочалку, заменяющую ей нормальную причёску.
– Я была в постели до шести.
– Хорошо. Ида?
Баклажан стискивает обеими руками мешочек-амулет.
– Папа Легба, отвори ворота и дай мне пройти! Я совершила большую ошибку, приехав в Германию!
Я вздыхаю. Иной менталитет. Трудно, но нужно попробовать.
– Во сколько вы встали в четверг, Ида?
– Ровно в четыре. Я всегда встаю в одно и то же время.
– А во сколько вышли из своей комнаты?
– Примерно через сорок минут.
– Значит, без двадцати минут пять вы вышли в коридор. И что случилось потом?
Баклажан с испугом смотрит на меня. Смешной рыжий парик придает ей комичный вид, но я не улыбаюсь. Мне не до смеха. Кто-то из художников лжёт. Одного из них не было в комнате. Он в это время вонзал острое лезвие в тело своего товарища. Раз! И концы в известь.
– В коридоре было ещё темно. Неожиданно я заметила тень. В самом конце, там, где винтовая лестница. Я остановилась. Вспомнила о Полоумной Марии. Мне стало так страшно, что ноги ослабели. А тень вдруг двинулась и пропала. Не помня себя, я кинулась обратно в комнату и закрылась на ключ.
– И что было дальше?
– Достала из чемодана гри-гри, надела его на себя, потом стояла на коленях и молилась Папе Легбе и Огу Феру. Бедный Харди. Видите? Я была права. Это место захвачено злом!
– Значит, больше из комнаты вы не выходили и к семи часам пошли на завтрак?
– Да.
– Спасибо, Ида.
Я оглядываю стол. Остались мужчины.
– Герр Никс?
Дохляк поправляет очки.
– Спал до шести, как убитый. Потом встал, умылся, побрился. Всё.
Я настораживаюсь: "как убитый?"
– А разбитая губа вам не мешала?
Никс с обидой бурчит:
– Нисколько, герр писатель!
– О’кей. Герр Рихтер?
Плешивый консультант краток:
– Встал в шесть. До завтрака никуда не выходил.
– Благодарю.
Вопросительно смотрю на невозмутимого корейца. Круглый Ын едва шевелит губами:
– Спал до полседьмого. Потом завтрак.
– Герр Почемутто?
– Встал в полшестого. К семи часам пошёл в столовую.
– Понятно, синьор.
Теперь последний художник. Смотрю на Кокоса. Никак не могу поймать ускользающие глазки толстого албанца.
– Я тоже спал почти до завтрака.
Вроде бы всё ясно. Таким способом мне убийцу не поймать.
– Ноуп! – восклицает вдруг Почемутто. – Не ври, Кокос! Тебя в комнате не было!
Так! Это уже интересно! Все смотрят на Кокоса, которого крючит на стуле.
– Откуда ты знаешь? – задаёт вопрос итальянцу Урсула.
– Я заходил за Кокосом перед завтраком, – взволновано тараторит Почемутто. – Колотил в дверь, но мне никто не открыл. В комнате его не было!
– А где же ты был? – спрашивает Урсула толстяка, который ёрзает с несчастным видом.
– Что ты от нас отворачиваешься? Лучше скажи, а то хуже будет! – грозит албанцу Баклажан.
Поднявшийся было шум, заглушает выкрик Селины:
– Ну, что вы пристали к человеку! Он у меня был!
Вау! Раскрыв рты творческие люди пялятся на остроносую польку. Её серая кожа розовеет от смущения, но Селина, с вызовом глядя на присутствующих, громко произносит:
– Всю ночь! Если кому-то интересно, то могу даже время назвать. С часа ночи до полседьмого утра.
Я так же поражён, как и другие. Вот вам и Селина! Вот вам и увядшая герань! Недаром говорят: "В тихом омуте черти водятся". Околдовала таки пылкого косовара своей мочалкой! А может, у польки есть скрытые достоинства, которые смог разглядеть лишь Кокос? Однако, как бы то ни было, у толстого развратника и Селины теперь есть алиби.
Замковый колокол велит нам освободить столовую. Какой всё-таки нудный металл этот чугуний! Всколыхнувшаяся было общественность нехотя расходится. Я тоже. Конвоирую себя в башню. Мне нужно крепко подумать. Предаться глубоким размышлениям о хитросплетениях отношений творческих личностей. Головоломка становится ещё головоломнее. Понятно, что её решение не лежит на поверхности или просто мне до настоящего детектива так же далеко, как таракану до луны.
Сажусь к ноутбуку, включаю, однако погрузиться в хитросплетения отношений творческих личностей мне не даёт мой горячо любимый сын. Он на связи. Роберт как-то незаметно вымахал за два метра, но для меня остался всё тем же кудрявым крохой, которого я таскал подмышкой.
– Привет, батя!
– Привет, сын!
– Как твоё здоровье?
– Скриплю.
Роберт сияет улыбкой. У него красивая улыбка, да и вообще он видный парень. Весь в отца.
– Чем ты занимаешься? Как Ира? Жениться не надумал?
Роберт беззаботно хохочет. Всё ясно. Не надумал.
– Ира учится в финансово-экономическом. Ты же знаешь. Решили подождать, когда она закончит институт.
– Разумно.
– А ты, батя, всё пишешь?
– Пытаюсь. С музой на коленках.
– Наверно, ужастики сочиняешь?
Я усмехаюсь, хотя перед глазами возникает всплывающая из извести страшная маска. "Ужастики сочиняешь?" В нашем Замке сочинять не нужно.
– Типа того. Ты с мамой-то общаешься?
Зря спрашиваю. Тема Виолетты для нас обоих неприятна.
– Нет. Знаю, что она приезжала недавно, но мы не встречались.
– Понял.
Заканчиваем разговор. Вздыхаю, глядя в монитор, в глубине которого растворился Роберт. Сам знаю, что я плохой родитель, но отчаянно хочу верить, что нужен сыну. Мне же нужен мой старый папка. И всегда будет нужен.
Заставляю себя сосредоточиться на преступлении. Что я узнал? В то роковое утро Лиля, Урсула, Понтип, Никс, Кельвин, Круглый Ын и Почемутто спали в своих комнатах. Если не лгут. Кокос развлекался с Селиной. Мари была у себя. Баклажан выходила в коридор только на минутку. Дольше всех отсутствовал дома Эрих, который открывал ворота и Бахман, бегавший по Замку с алебардой. Пока неизвестно, чем занимался мой новый друг Эдик. В общем, список потенциальных убийц достаточно обширен. Самый многообещающий кандидат в душегубы – это, конечно, маэстро Бахман. Вот только я никак не могу придумать, из-за чего он убил Харди.
Несмотря на то, что до ужина остаётся всего ничего, завариваю кофе. Прихлёбывая горячий допинг, смотрю в окна. Снаружи на работу выходит вечер. Стылое светло-голубое небо постепенно темнеет. Сухо. Дождь сегодня даже не показывался. Я машинально постукиваю кончиками пальцев по столу. На моём тайном языке это означает: "Эй! Пора уже называть имя убийцы, а ты всё горизонт разглядываешь!"
От созерцания неба меня отвлекает Лилин голос, приглашающий в столовую. Голос сливается в унисон с печальным колокольным звоном. Я одеваю тёплую толстовку. Сами знаете, что в столовой – этом каменном мешке – холодно, как в Сибири.
Спускаюсь по скрипучей лестнице, со скоростью нокаутированной улитки преодолеваю коридор и вхожу в столовую. Там уже почти все. Эрих увлечённо рассказывает рассеянно слушающему Бахману что-то захватывающее из области винографолии. Обворожительная, несмотря на бледность, Мари сидит возле отца и задумчиво смотрит на камин. Её пальцы накручивают светлый локон. Напротив красавицы торчит Никс. Длинный нос очкарика совсем опрыщавел, но лицо постоянно расплывается в глупой улыбке. Остальной список потенциальных убийц расположился вдоль длинного стола и ужинает. Голенькая Алинка танцует на цыпочках возле мамки. Мамка Лиля еле ползает с посудой. Устала за день. Эдик отсутствует. Это начинает настораживать. А не проверить ли снова чан с известкой? Шутю.
Сегодня на столе царит бигос или бигус. Кто не знает – это квашеная капуста с картошкой, морковью и мясом. Лиля однажды уже готовила что-то подобное, но тогда это было блюдо из свежей капусты. Вполне вкусно, сытно и отлично поддерживает жизнь, что подтверждает вся многовековая история кулинарии.
Лично у меня бигос отторжения не вызывает, поэтому, не чинясь, накладываю себе полную тарелку. Однако насладиться ужином мне не даёт Эдик. Он вваливается в столовую. Пропавший штукатур-художник с трудом удерживает на плече уличную скамейку из деревянных досок. Он сбрасывает скамейку на пол и, отдуваясь, шлёпается на неё. Плюпс! Пока утихает грохот, Бахман обретает дар речи. Маэстро вынимает трубку изо рта.
– Зачем вы принесли сюда скамейку, герр Трепнау?
Не обращая внимания на вопрос, Эдик долго сосредоточенно роется в карманах, наконец, достаёт скомканную пачку сигарет. Громко рыгает.
– Пардон! Друзья, я не опоздал к ужину?
Эдик пьян, но доволен, как нализавшийся соли олень. С четвёртой попытки он прикуривает от зажигалки кривую сигарету и с удовольствием выпускает дым.
– Вы пропустили обед, – сухо замечает Бахман.
– После занятий я встретил друга, – размашисто жестикулируя, принимается рассказывать Эдик, – Мы с Ванькой вместе работаем на стройке. Ну, завернули в заведение, взяли по пиву и немного посидели по-человечачьи.
– А скамейка откуда?
– Оттуда, а что? Удобно ведь. Устал идти, сел, покурил, дальше пошёл.
Тут Эдик замечает сосущую палец Алинку и показывает на неё дымящейся сигаретой.
– Смотрите, друзья, совсем как мой Стивка! Он точно так же в детстве пальцы сосал и на цыпочках ходил.
– Я прошу вас воздержаться от появления здесь в таком вызывающем виде, – ещё суше произносит Бахман. – Отправляйтесь спать, герр Трепнау. Поговорим завтра.
– Все равно пить не брошу, а курить буду! – упрямо заявляет Эдик, покидая столовую. Скамейку он оставляет там, где уронил.
Что касается меня, то я доволен, что Эдик жив. На радостях беру себе добавку. Эрих поднимает Алинку на руки и, попрощавшись, уходит. Творческие люди тоже один за другим исчезают из столовой. Длинный стол пустеет. "Чюсс! Чау!" Вижу, как Бахман встаёт со своего места и направляется к выходу. Держится тощий маэстро прямо, словно прусский гренадер. Посади такого гренадера даже на кол, у него лишь выправка станет строже. Внезапно мне в голову приходит мысль. Не знаю, умная она или нет, но я уже решительно торможу руководителя студии.
– Один момент! Не могли бы вы мне помочь?
Бахман с удивлением оглядывается.
– Что вы имеете в виду, герр писатель?
– Я хотел бы посмотреть выставку картин вашей студии. Прямо сейчас.
Бахман задерживается на пороге.
– Но мы не успели повесить все работы. Впрочем, большая часть готова к выставке.
Я согласно киваю. Подумаешь. Напугал осла морковкой.
– Значит, посмотрю те, что уже можно.
Бахман нерешительно глядит на меня, но тут же соглашается.
– Ну, хорошо. Идите за мной.
Проходим тёмным коридором до винтовой лестницы, спускаемся на первый этаж. Несколько шагов и мы в большом зале западного крыла. Маэстро протягивает руку к электрическому выключателю, чтобы зажечь свет, но я поспешно останавливаю его. У меня состояние дежавю. Я второй раз пытаюсь посмотреть чёртову выставку, и второй раз натыкаюсь на неожиданное препятствие. Ну, что за непруха такая! На этот раз меня выводит из равновесия какой-то тип, который, судя по всему, яростно мастурбирует во мраке, бесконечно повторяя: "Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!.." Тип стоит на коленях перед небольшой картиной, прислоненной к стене, задыхается, всхлипывает.
Извращенцу хватает минуты, чтобы закончить своё циничное действо. Он издаёт стон удовлетворения, тщательно вытирает носовым платком картину, поднимается на ноги и почти бегом покидает место преступления. Когда знакомая фигура растворяется в темноте, я поворачиваюсь к своему безмолвному спутнику.
– Вы тоже узнали его?
Бахман кивает.
– С ним необходимо поговорить. Немедленно! Вы знаете, где его комната?
Бахман мнётся.
– Но сейчас уже поздно, герр писатель. Давайте лучше завтра? Рано утром. До завтрака.
Я усмехаюсь. Поздно по немецким меркам. В Байроне после восьми вечера в гости не ходят.
– Кто рано встаёт, тот рано умрёт.
– Поймите. Сейчас я просто не в состоянии. Столько всего ужасного произошло за последние дни. Голова кругом идёт.
Я сдаюсь.
– О’кей. Пусть будет по-вашему.
Мы подходим к картине, которую только что осквернил паршивец. Бахман достаёт зажигалку и подносит синеватый огонёк ближе к полотну. С холста нам, как живой, улыбается Харди Курц.
Глава 12
Вот и наступила суббота. Напрасно мы надеялись, что к завтраку инспектор Сквортцоф триумфально прискачет в Замок на белом коне с головой преступника, насаженной на остриё копья. Не тут-то было. Когда я, зевая во весь рот, добираюсь до столовой, меня встречают всё те же невесёлые лица: Бахман с трубкой, Эрих с большой головой, Лиля с посудой, Алинка с вымазанной манной кашей мордашкой, Понтип с сандаликами под столом, Кельвин с галстуком-бабочкой, Никс с большими очками, Эдик с похмельем, Почемутто с итальянским темпераментом, Кокос с блудливыми глазками, Круглый Ын с невозмутимым видом, Селина с мокрой мочалкой вместо причёски и Урсула в голубой майке. Весь мой список потенциальных убийц налицо. Не хватает только Баклажана и Мари. Видимо, девушки ещё пудрят носики.
"Халло! – Халло! Хай! Сервус! Грюсс готт! Привет!"
С сочувствием жму безжизненную руку Эдика и устраиваю себе гнездовье рядом. Мой друг скукожился в печали. Впрочем, это не удивительно, если вспомнить его вчерашнее состояние. Дружба дружбой, а похмелье врозь. Пока я занимаюсь куриным яйцом, Эдик наклоняется к моему уху и шепчет, обдавая запахом перегара:
– Вадим, ты не знаешь, какой идиота кусок приволок в столовую скамейку с улицы?
– Это был ты, – лаконично отвечаю я. Эдик недоверчиво смотрит на меня.
– Точно? Или шутишь?
– Точно. Точнее теста на беременность.
– Да я её, наверно, и с места-то не сдвину! – всё ещё сомневается Эдик.
– Не скромничай, богатырь. Это сегодня ты не сдвинешь скамейку, а вчера ты был реальным мачо. Запросто мог могучей дланью горы двигать и реки останавливать.
Эдик смущённо опускает взгляд.
– Честно сказать, я плохо помню, как добрался до Замка.
– Зато остальные запомнили на всю жизнь твоё эффектное появление со скамейкой на плече. Зрелище потрясающей красоты и силы. Теперь будут передавать из поколения в поколение. Поздравляю, ты стал ещё одной легендой Нашего Городка.
Эдик только вздыхает.
Очищаю яйцо от кожуры, стараясь не встречаться глазами с Бахманом. Сегодня утром к осквернителю портрета Харди мы не пошли. Это я виноват. Проспал.
Пока я обдумываю, как мне без потерь для имиджа договориться с Бахманом о встрече с извращенцем, события принимают новый трагический оборот.
В столовую с криками ужаса врывается Баклажан. Она одета в короткую цветастую тунику. Первый раз вижу Баклажана без зелёного балахона: Оказывается, африканка такая кривоногая, как будто в сырую погоду на бочке сидела. Но я отвлёкся.
– Что случилось, Ида? – первой реагирует на появление Баклажана Селина.
– Скорее! Мари повесилась!
Все вскакивают с мест, окружают Баклажана. Женщина с экватора без сил падает на стул. Кто-то протягивает ей стакан воды. Африканка жадно пьёт.
– Ида! Говорите толком! Что произошло? – нервно требует Бахман.
Баклажан отрывается от стакана. На её полном лице написан такой испуг, что Селина тоже начинает бояться. Она трясёт Баклажана за плечо.
– Не молчи! Что там?
– Я же говорю! Сейчас постучала в дверь Мари, чтобы вместе идти на завтрак, а дверь не заперта. Я заглянула, а она висит! Повесилась на крюке!
Художники устремляются вон из столовой. Первым несётся Бахман, за ним Эрих, потом остальные. Я, как могу, тоже тороплюсь следом за всеми. Прикладываю нечеловеческие усилия, чтобы не отстать, почти молниеносно сползаю по проклятым лестницам и таки догоняю обитателей Замка возле комнаты Мари. Южное крыло, второй этаж, коридор. Я здесь ещё не был. Коридор сырой и мрачный, как и весь Замок. В нише сверкает начищенными латами фигура рыцаря с алебардой.
Бахман распахивает дверь и входит в комнату. Остальные – гуськом за ним. Нас встречает чудовищная картина. К несчастью, Баклажану не померещилось. Из-за плотных штор в комнате стоит полумрак. Мари в длинной ночной рубашке висит у стены. Из-под подола окоченело торчат ступни. Смерть ей не к лицу. Впрочем, она никому не к лицу. Мари больше не красавица. Голова под неестественным углом свёрнута набок. Синие глаза вылезли из орбит. Вместо изящного изгиба рта синий распухший язык свисает на подбородок. Русые волосы тусклыми лохмами почти закрывают лицо.
– Мужайтесь, Никлас. Я вызову полицию, – сдавленно произносит Эрих и поспешно уходит.
Бахман с деревянным лицом стоит не шевелясь. Он не отрывает глаз от мёртвой дочери. Шок? Я беру его за руку и настойчиво тяну к выходу.
– Пойдемте. Здесь ничего нельзя трогать.
Бахман покорно позволяет вывести себя в коридор. Передаю его подоспевшей Понтип. Художники покидают комнату, где хозяйничает смерть. Кельвина тошнит в коридоре. Бледный Почемутто тоже чувствует себя не хорошо. Селина плачет. Урсула обнимает её. Баклажан с нами не пошла – осталась в столовой с Лилей и Алинкой. Замечаю, что Никс в комнату не стал заходить. Очкарик лишь бросил туда короткий взгляд из коридора и отошел от двери подальше. Так же сделали и Круглый Ын с Кокосом.
– Да, дела… – говорит Эдик. – Как думаешь, Вадим. Это она сама?
Пожимаю плечами. Откуда мне знать? Снова переступаю порог и внимательно оглядываю обстановку. Под ногами Мари лежит опрокинутый стул. Рядом с незаправленной постелью на полу валяется бордовый свитер, бледно-голубые джинсы и узкий кожаный ремень. На постели – скомканный домашний халат.
Делаю пару шагов к телу. На чём же повесилась красавица? Очень похоже, что на тряпичном поясе от халата. Пояс достаточно длинный и прочный. Вполне подходит для сведения счетов с жизнью. Смотрю на свет серого утра за единственным окном. Позавчера таким же пасмурным утром убили Харди. А сегодня на рассвете покончила с собой Мари. Вот уж поистине: "Кто рано встаёт, тот рано умрёт!"