Эдик паркует подуставший "сморчок" на стоянке перед главным входом в клинику. Отсюда летом Марина забирала меня домой. Вывезла из широких стеклянных дверей в инвалидной коляске – нелепого, с дурацкой повязкой на просверленной голове, беспомощного как идиот. Это теперь я снова герой, а тогда – только, что слюни не пускал. Ладно, проехали.
В сторонке стоят рейсовые автобусы. Клиника Нашего Городка обслуживает весь округ, поэтому здесь, на вершине холма, заканчиваются несколько маршрутов. Возле автобусов кучка водителей, ёжась на ветру, болтает о чём-то своем, водительском. Водители автобусов в Нашем Городке – это солидные дядьки в возрасте, при галстуках, с подстриженными усами и аккуратными причёсками.
Заходим с Эдиком в просторный вестибюль. У самого входа торчит нагоняющий тоску автомат с дезинфицирующим составом. Каждый посетитель клиники может бесплатно уничтожить опасные бактерии на своих руках. Самые осторожные смазывают даже лицо. Эдик автомат игнорирует, я тоже. Зараза к заразе не пристанет! Что мы не русские, что ли?
В вестибюле бодро чирикает стайка неугомонных тинейджеров. Их кеды завязаны разноцветными шнурками. Один кед красным, другой черным. Такая сейчас странная мода у молодежи.
Подходим к регистратуре. "Халло! – Халло!" Эдик узнаёт, в какой палате лежит Баклажан. Наша женщина с экватора находится на минус первом этаже. "Чюсс! – Чюсс!" Шагаем по широкому светлому коридору мимо кафе и залов ожидания к лифту, уворачиваясь от больных в инвалидных колясках.
Сразу заметно, что клиника построена недавно. Всё вокруг новенькое, современное, модное. Значит, у города деньги есть. Бавария – это самая зажиточная земля Германии. Донор федерального бюджета. За счёт Баварии не плохо живут и восточные земли. Баварцы, конечно, ворчат, но терпят. А как же иначе? И ежу понятно, что германское единство стоит денег.
В прозрачном лифте вместе с нами едет настоящий старик Хоттабыч. Высокий арабский дед закутан в длинное белое одеяние, на голове красуется огромная тоже белая чалма. На чалме сверкает какой-то серебристый знак. Ну, очень представительный старикан! На минус первом этаже мы с Эдиком выходим, а Хоттабыч спускается дальше. Я знаю, что ниже располагается реанимация. Я сам гостил в ней прошлым летом. Настоящая юдоль скорби. Чистилище. Оттуда только два пути: наверх – к жизни или ещё ниже – в морг.
Широченные двери, даже не двери, а ворота, автоматически распахиваются перед нами. В них автокран может проехать. За воротами – ещё одна регистратура или как там это у них называется? Из-за стекла на нас смотрит медсестра-турок. Она выглядит так, словно на двенадцатом месяце беременности. "Халло! – Халло!" Не задерживаясь, проходим мимо безразмерной медсестры. Доступ к больным здесь свободный, поэтому не обязательно общаться с персоналом. Мы и так знаем, куда идём.
Эдик стучит в дверь и, не дожидаясь разрешения, входит. Я следую за ним. Оглядываюсь. Палата как палата. Ничего особенного. Я сам лежал в такой же. Две кровати с тумбочками, стол возле окна, у стола два стула. Над каждой кроватью висит монитор компьютера. Есть встроенный в стену шкаф для одежды и санузел. В окно светит солнце.
Помню, как я десять месяцев назад очутился в подобной палате. Едва за доставившими меня сюда из реанимации медиками закрылась дверь, я встал и, держась за стену обеими руками, попёр в санузел. Пол качался, как палуба корабля в штормящем море. Весь мир переворачивался вверх дном. Но, сжав зубы, я дошёл. Вцепившись одной рукой в специальный поручень возле раковины, другой рукой зачерпнул холодную воду и провёл несколько раз по обросшему лицу. Стало чуть легче. Обратная дорога была такой же долгой и тернистой. Когда я, наконец, уронил себя на кровать, сосед – пожилой немец с удивлением спросил: "Слушай, русский, почему ты всё делаешь сам? Для чего такое упрямство? Может быть, лучше вызвать медсестру? Она тебе поможет". Я тогда ничего не ответил, потому, что горло вдруг сжал спазм, а на глазах отчего-то появились слезы. В моей просверленной голове бесконечно повторялась одна фраза: "Поэтому мы вас и победили!", но я промолчал.
Ну, вот! Вспомнил и опять комок в горле и глаза становятся влажными. Сердито тру их ладонями. После инсульта я стал чересчур нежным!
Баклажан лежит одна. Вторая кровать пока пуста. На тумбочке свернулся глупый рыжий парик. Увидев нас, африканка садится в постели. Её курчавые волосы коротко острижены, широкий нос закрывает пластырь. Ясно. Расквасила себе нос о стол, когда потеряла сознание.
– Халло, Ида! – бодро восклицает Эдик. – А мы решили тебя навестить!
Я присоединяюсь:
– Халло!
– Халло, коллеги!
Видно, что Баклажан нам рада. Хотя её обычно тёмно-фиолетовое лицо теперь серо, словно книжная пыль, африканка улыбается.
– Как ты себя чувствуешь? Всё о’кей? – заботливо спрашивает Эдик, оглядываясь в поисках стула. Я уже занял один. Эдик берёт второй и двигает его ближе к кровати.
– Всё о’кей, – говорит Баклажан на своём своеобразном немецком. – Врач обещает через пару дней выписать.
– Что с тобой случилось? Ты всех напугала.
Баклажан устало улыбается.
– Прошу прощения. У меня же хроническая язва. Вчера вечером она снова открылась. В клинике меня заставили проглотить какую-то гадость. Сказали, что это специальная заплатка на рану. Я проглотила и язва заклеилась. Вот и всё.
– Отлично! – радуется Эдик. – Мы привезли твои вещи. Селина собрала, как ты просила.
– Спасибо. Положите пока в шкаф.
Баклажан снова нам улыбается. В этой улыбке нет ничего от ее прежней чувственной. Одна простая человеческая благодарность.
– А где твой амулет? – бесцеремонно интересуется Эдик.
Баклажан поднимает руку. На запястье намотан шнурок со знакомым мешочком.
– Гри-гри всегда со мной.
– А что в нём, Ида? – спрашиваю я. Меня давно изводит эта загадка.
Африканка понижает голос.
– В моём гри-гри лежат концы листьев клёна, растущего на кладбище. Это очень сильная защита от зла.
Баклажан прижимает амулет к сердцу и торжественно произносит:
– Папа Легба, отвори ворота и дай мне пройти!
Эдик насмешливо фыркает. Баклажан укоризненно смотрит на штукатура-художника. Я тоже злюсь. Нашёл время для веселья над чужой верой! Увидев наше недовольство, Эдик строит покаянную мину и разводит руками. Извиняйте, мол. Не попал в колею.
– Послушайте, Ида, – поскорее перевожу разговор на то, ради чего приехал. – Вчера за ужином вы сказали, что знаете, кто убил Харди и Мари.
Баклажан крепче прижимает гри-гри к сердцу.
– Вы мне всё равно не поверите!
Она бросает сердитый взгляд на Эдика.
– Я вам верю, Ида, – говорю я особым голосом, который использую, когда хочу завоевать доверие. – Преступник должен быть пойман и наказан. От вас зависит, чтобы это случилось раньше.
– Не робей, Ида! Лучше расскажи, если, действительно, что-то видела, – присоединяется Эдик к моим уговорам.
Баклажан несколько минут молчит. Собирается с духом. Мы терпеливо ждём. Наконец, африканка решается. Она жестом просит нас подойти и наклониться к ней. Так мы и делаем.
– Я знаю, кто расправился с бедными ребятами, – хрипло шепчет Баклажан.
– Кто же? Это один из художников? – тоже шёпотом спрашиваю я.
Африканка отрицательно качает головой.
– Нет-нет, это Полоумная Мария встретила Харди и убила его. Я сама видела её жуткую тень в то утро. Потом Харди забрал свою любимую с собой на тот свет. Я-то поклялась Огу Феру больше никогда не возвращаться в проклятый Замок, а вот вы будьте осторожны. Там всё кажется не таким, как оно есть на самом деле! Одна ошибка и Полоумная Мария доберётся до вас!
Эдик ошарашено смотрит сначала на взволнованную Баклажана, потом на меня. Я вздыхаю. Ну, что тут поделаешь? Вуду!
На обратном пути Эдик предлагает заехать к нему – посидеть, как люди, но я, расстроенный и разочарованный, отказываюсь. В отместку за несбывшиеся ожидания Эдик всю дорогу дуется на меня. Молча высаживает у замковых ворот и уезжает на автостоянку возле реки. Там он держит свой "сморчок". Ну и ладно.
Под трагический колокольный звон забираюсь в свою башню. В ней – без изменений. Всё так же холодно и сыро. Поскорее включаю обогреватель, сажаю себя к ноутбуку. Устал. Скудный завтрак Геракла и обед с горячим борщом прошли, а до ужина у меня ещё есть время. Трясущимися от слабости руками завариваю кофе – личное средство возгонки настроения. Рассуждаю сам с собой. Я признаю, что всё моё, так называемое, расследование – капитуляция здравого смысла перед мечтой. Куда уж мне тягаться с инспектором Сквортцофым. За ним стоит огромная организация, а за мной – только чашка кофе.
Я поднимаю себя с места и подхожу к окну. Стою, вцепившись в подоконник. Смотрю на Майн. Невзрачный понедельник угасает. Снова появляется туман. Он клубится, разрастаясь, густея прямо на глазах, и постепенно скрывает от меня тусклую бесприютность реки далеко внизу.
Так убийца – вызывающе безупречный Бахман? Бахман убивает Харди, чтобы отомстить за дочь. С горя Мари вешается. Нет, не подходит – Мари ведь тоже убита. Значит, это папуля превратил смазливое личико дочери в чудовищную маску смерти с вытаращенными глазами и свисающим языком? Неужели такое возможно? Или я мыслю слишком плоскостопно? Ведь не зря Сквортцоф сегодня утром вызвал в полицию маэстро и его жену. Может быть, как раз в эти минуты Бахман бесстрастно признается инспектору в двух зверских преступлениях, а я напрасно ломаю над ними голову? Внезапно мне вспоминаются слова Баклажан, сказанные ею всего два часа назад: "В Замке всё кажется не таким, как оно есть на самом деле". Я вздрагиваю. А если я ошибался с самого начала? В голове коротко тренькает тревожный звоночек. Мелькает какая-то смутная мысль, догадка, но её напрочь стирает Лиля, которая медленно, словно её накачивают насосом, поднимается во весь рост в квадратном проёме моей горизонтальной двери.
– Извините, Вадим, что помешала. Вы идёте на ужин?
Глава 17
В столовой стоит полумрак. Лишь камин мигает горячим красным глазом, как циклоп, да свечи, треща, сокращают себе свой короткий век. С удовольствием ем голубцы. На этот раз Лиля завернула начинку не в капустные листья, а в виноградные. Тоже здорово. Эдик всё ещё хандрит, поэтому я посадил себя ближе к камину. Справа от меня ужинает Эрих, слева – Кельвин. Напротив нас сверкает толстыми стёклами очков на угрястом носу Никс. Ну а дальше по порядку все остальные: Селина, Кокос, Почемутто, Круглый Ын, Урсула. Алинки в столовой нет. Лиля сказала, что ребёнок уже спит. Умаялся за день в детском садике.
– Как там Ида? – негромко спрашивает меня Эрих.
– Почти в норме.
Никс вклинивается в наш разговор:
– Значит, скоро Баклажан вернётся в Замок?
Я пожимаю плечами.
– Вряд ли. По её мнению, Замок захвачен злом и она поклялась больше здесь не появляться.
– А я полностью согласен с этим дитём природы, – желчно произносит Кельвин, нервно поправляя галстук-бабочку. – Удивительно, как нас ещё всех в постелях не перерезали!
– Без паники, Кельвин! – насмешливо бросает Урсула со своего конца стола.
Плешивый консультант высокомерно отворачивается от продавщицы.
– Не волнуйтесь. Полиция скоро во всём разберётся, – примирительно говорит Эрих.
– К тому же у нас есть свой детектив, – совершенно неуместно (на мой взгляд) вставляет Селина.
– Детективов-то много. Только проку от них нет, – бурчит Кельвин.
Кажется, это камешек в мой огород? Позорный онанист! Я открываю рот, чтобы достойно ответить извращенцу, но тут же захлопываю. В столовую входит чета Бахманов, а за ними появляется целая армия. Впереди огромный краснолицый Сквортцоф, за ним старые знакомые: мужчина-полицай с головой черепахи, женщина-полицай с головой мужчины и полицай-облегчённая версия Сквортцофа. Потом любители компьютерных танчиков из офиса. Последними – ещё несколько представителей закона, которых я не помню. Идут и идут. Кажется, что им не будет конца.
– Сервус! Халло!
– Халло! Сервус!
Полицейская армия стремительно оккупирует столовую. Коллеги Сквортцофа перекрывают двери, занимают свободные места за столом. Теперь добрая половина находящихся здесь людей одета в жёлто-зелёную форму. Бахман и Понтип устраиваются рядом со мной и Эрихом. Понтип тут же снимает сандалики и забирается с ногами на стул. Маэстро достаёт неизменную трубку. Я невольно морщусь. Сейчас задымит как заводская труба! Лиля хочет уйти на кухню, но инспектор раздражённо останавливает её:
– Прошу вас тоже сесть!
Лиля испугано плюхается возле мужа. Эрих протягивает ей свой бокал с замковым вином.
– Выпей, дорогая. Это тебя успокоит.
Лиля послушно делает несколько глотков. Тем временем Сквортцоф, проходя вдоль стола, медленно оглядывает присутствующих. На некоторых лицах его свирепые глазки задерживаются лишь на мгновение, на других дольше. Все молчат – ждут каких-то слов от Сквортцофа, но верзила не спешит. Мотает нам нервы, гад.
– Чем обязаны столь позднему визиту, герр инспектор? – наконец, нарушает тишину Эрих.
На губах Сквортцофа появляется та самая неприятная улыбка, которой я поклялся никогда не улыбаться.
– У меня неожиданно появилась необходимость задать несколько вопросов.
– Кому же?
Сквортцоф останавливается напротив Никса.
– Что у вас с губой, герр Никс?
Очкарик невольно трогает опухоль.
– Ничего серьёзного. Возможно, герпес. Здесь очень сыро.
Великан наклоняется к дохляку.
– Вот как? Герпес? А у меня есть другие сведения о вашей разбитой губе.
– Какие сведения? – заметно нервничает Никс. Его очки сползают на кончик носа, и он поскорее отправляет их обратно.
– После обнаружения тела Бернхарда Курца Мария Бахман рассказала мне, что накануне убийства вы подрались с Курцем, и он разбил вам губу. Что вы на это скажете, герр Никс?
Никс пытается вскочить с места, но полицай с большими, как сабли, усами кладёт ему руку на плечо, заставляя сидеть. Сквортцоф грозно ревёт:
– Почему вы не сообщили мне о драке?!
Никс растерянно бормочет:
– Мне просто было стыдно. Признаю, Харди ударил меня. Ну и что?
– Куп! – удовлетворённо восклицает инспектор. – К вашему сведению, молодой человек, в полиции есть протокол допроса Марии Бахман. Она утверждала, что это вы напали на Курца!
– Это была обоюдная драка! – защищается Никс. – Он меня вынудил! Постоянно издевался!
Никс кричит, брызгая слюной. Бледное лицо очкарика краснеет. Чтобы очки не слетели, он придерживает их рукой.
– А что вы можете сказать по поводу ваших волос, найденных в комнате Марии Бахман? – наносит новый удар Сквортцоф.
Никс дёргает узкими плечами.
– Волосы ничего не доказывают. В Замке мы живем довольно тесно. Я постоянно общался с Мари. И в столовой всегда сидел рядом с ней. Каждый может это подтвердить.
– Вы умеете водить машину? – задает инспектор следующий вопрос.
– Прав у меня нет.
– Не лгите, герр Никс! – гремит Сквортцоф. – Не так давно за езду в нетрезвом состоянии вы были лишены водительского удостоверения, но, думаю, что из-за этого машину вы водить не разучились. Не так ли?
Никс подавлено кивает.
– Вы обвиняете Цедрика в двух убийствах, герр инспектор? – робко подаёт голос Селина. Сквортцоф поворачивается к ней и с презрением разглядывает остроносую польку с высоты своего великанского роста.
– Вы необыкновенно проницательны, фрау Калиновски.
– Что за дикие предположения?! – подпрыгивает Никс. – Я никого не убивал! Ни Харди, ни, тем более, Мари! Я любил вашу дочь, герр доктор!
– Спокойнее, молодой человек, – ухмыляется Сквортцоф. – Ваши соседи опознали велосипед.
– Какой ещё, к дьяволу, велосипед?! – кричит Никс, трясущимися руками поправляя очки. На него жалко смотреть.
– Тот самый. Который вы спрятали в кустах.
Не находя больше слов, Никс с недоумением молча смотрит на торжествующего инспектора. Теперь Сквортцоф объемлет небо и землю.
– Сегодня мы показали найденный у стены велосипед вашим соседям, герр Никс. Они в один голос утверждают, что он принадлежит вам. Рама покрашена в чёрный цвет, без багажника. Вспоминаете?
– У меня есть чёрный велосипед, – произносит Никс. – И что? Это преступление?
В ответ великан басит:
– Экспертиза установила, что на колёсах вашего велосипеда засохла земля из Ведьминого леса, а именно там мы нашли автомобиль Курца! Вы ещё не решили сознаться в убийствах?
Но очкарик не сдаётся.
– Даже если вы нашли мой велосипед, это ещё не значит, что я убийца! Он хранится в общем подвале вместе с соседскими велосипедами. Перед выставкой я туда неделю не заглядывал. Его мог взять кто угодно!
– Но взяли его вы! – грохочет Сквортцоф. – Я расскажу, как было дело. После опроса ваших знакомых у меня сложилась полная картина преступлений. Может быть, тогда вы поймёте, что ложь вас не спасёт.
На это Никс ничего не отвечает. Остальные творческие личности тоже молча ждут.
– Я так понимаю, что вы, герр Никс, давно затаили зло на вашего более удачливого соперника – Бернхарда Курца. В самом деле! Перед нами классический любовный треугольник. Два школьных товарища и их одноклассница. Один – парень из обеспеченной семьи, красив, талантлив, пользуется успехом у женщин. Второй – беден, неудачлив, не может похвастать симпатичной внешностью. Вас сжигала бешеная зависть, герр Никс. К зависти добавилась ревность, когда Мария Бахман полюбила Курца.
Никс хочет что-то сказать, но великан останавливает его жестом своей лапищи.
– Помолчите, молодой человек! Сейчас говорю я. Так вот. Вы задумали устранить соперника перед открытием художественной выставки. Для этого в понедельник ночью вы пробрались в Замок, чтобы заранее осмотреть его. Вы решили убить соперника в закрытом на ремонт восточном крыле. Подобрали себе оружие – кинжал у фигуры рыцаря на втором этаже в южном крыле. Затем перед приездом в Замок вы спрятали велосипед в Ведьмином лесу.
– Боже, какой бред! – восклицает дрожащим голосом Никс и закрывает лицо руками.
– Это не бред, герр Никс! – рявкает, как медведь, Сквортцоф. – Вас тогда заметил герр писатель. Кроме того, каждое мое слово подтверждают результаты экспертизы, показания свидетелей или людей, хорошо вас знающих. Я собрал достаточно доказательств для вашего ареста и осуждения.
Я удивлён, но не очень. Значит, это была тень Никса, а не Бахмана? Что ж. Вполне возможно.
– Я думаю, Цедрик, что вам нужен хороший адвокат, – скрипит Кельвин. – Могу порекомендовать.