– Давайте сначала выслушаем инспектора, – перебивает Эрих плешивого консультанта. Кельвин с недовольным видом замолкает.
– Адвокат молодому человеку, разумеется, скоро понадобится, – ухмыляется Сквортцоф, – но я продолжаю. Слушайте!
Гигант угрожающе нависает над плюгавым Никсом.
– Итак, у вас всё готово: велосипед стоит в укромном месте, найдено оружие, выбрано место убийства. Однако ваша ненависть к Курцу требует выхода, и в среду за ужином вы затеваете с ним безобразную ссору.
– Харди сам виноват, – тихо говорит Никс. Но Сквортцоф его не слушает.
– После ужина вы, герр Никс, подкарауливаете своего врага в коридоре и снова бросаетесь на него с кулаками. Курц наносит вам встречный удар, разбивает лицо и прогоняет прочь. Затем он провожает Марию в её комнату, а сам возвращается к себе на третий этаж. Его видел вон тот албанец.
Сквортцоф показывает пальцем на Кокоса, который испуганно начинает оглядываться вокруг себя.
– Да-да! Этот самый толстяк видел Курца в полночь ещё живого. Я не знаю, как вам удалось договориться со своей жертвой, герр Никс, но факт остается фактом: чуть свет Курц пришёл на стройку, где его ждали вы. С кинжалом!
– Неправда! – протестует Никс. – Я спал в своей комнате!
– И вы можете это доказать? Нет? Ну, вот, видите. Тогда я продолжаю. Судя по всему, Курц не ожидал беды. Вы убиваете его, забираете ключи от машины и сваливаете труп в чан с известью. Потом при помощи алебарды заталкиваете тело поглубже. Вам ведь известно, что известь уничтожает любые следы.
Слушая суровый бас инспектора, Никс только беспомощно качает головой и стонет:
– Бред!
– После убийства вы хотите вернуть оружие на место, но на винтовой лестнице в башне слышите шаги. Кто-то спускается навстречу. Тогда вы оставляете на ступенях алебарду, выходите через подземный ход на стоянку и уезжаете на родстере Курца в Ведьмин лес. Там вы прячете машину в зарослях, чтобы все думали, будто Курц уехал домой. Затем возвращаетесь на велосипеде в Замок и, пока все завтракают, избавляетесь от кинжала: засовываете его обратно в ножны на поясе рыцаря. Ведь вы в то утро не были на завтраке, герр Никс, не так ли?
– Я плохо себя чувствовал, – бормочет несчастный дистрофик. – Сильно болела голова. Этот скот Харди мне прилично врезал. Губа сильно опухла. Я не хотел показываться в таком виде перед всеми. Но я не убивал Харди!
Сквортцоф оставляет слова Никса без внимания и продолжает победоносно гудеть на всю столовую:
– Как видите, я проследил каждый ваш шаг! Вы не смогли скрыться от карающего меча германского правосудия! Но это ещё не все ваши преступления, герр Никс! Сейчас я так же детально опишу убийство Марии Бахман. Хватит ли у вас совести, чтобы отрицать и это? Хватит ли бессердечия, чтобы спокойно посмотреть в глаза её отцу?
– Скажите мне правду, Цедрик. Это вы убили Мари? – спрашивает выцветшим голосом Бахман. Понтип вцепилась в руку мужа, словно боится, что маэстро может броситься на очкарика. Её глаза сейчас совсем не кажутся узкими. Никс отворачивается от своего учителя.
– Почему вы молчите, Цедрик?
Никс с трудом выдавливает из себя:
– Это не я. У меня же нет ключей от подземного хода.
Бахман секунду ловит ускользающий взгляд очкарика, потом твёрдо произносит:
– Вы забыли, Цедрик, что ещё в прошлый понедельник взяли у меня эти ключи?
Решающие слова прозвучали. Ошеломлённый Никс откидывается на спинку стула. Сквортцоф довольно потирает руки.
– Что вы на это скажете, герр Никс?
Никс жалобно смотрит на великана.
– Я же не для себя. Меня попросила Баклажан.
Сквортцоф издает короткий смешок.
– Хорошая отговорка! Но я вам не верю.
Инспектор поворачивается к Бахману.
– Напомните-ка мне, герр доктор, когда молодой человек вернул вам ключи?
– Он мне их не возвращал, – тихо говорит Бахман, всё так же пристально глядя на Никса. – Ключи мне отдала дочь в четверг после обеда. Она сказала, что Цедрик, попросил её это сделать.
– Так вы ещё не убедились, герр Никс, что запираться так же бессмысленно, как есть манную кашу палочками? – самодовольно басит Сквортцоф. – Тогда продолжим дальше!
Однако на этом слабая психика Никса окончательно сдаёт. Он в последний раз поправляет очки, потом, всё же обманув бдительность полицая за спиной, вскакивает со стула и пронзительно вопит:
– Вы все сговорились против меня!
К изумлению собравшихся заморыш вытаскивает из кармана маленький блестящий пистолетик, похожий на китайскую игрушку. Но это вовсе не игрушка. Первым убеждается в этом полицай с большими усами. Едва он делает шаг к Никсу, как тот трясущейся рукой направляет на него пистолетик и нажимает на курок. Раздаётся неправдоподобно громкий выстрел. Все дружно ахают. Полицай с руганью отскакивает назад. По его щеке течёт кровь. Помутившийся рассудком очкарик продолжает палить. Женщины начинают визжать первыми. Секунду спустя к ним присоединяются мужчины. Художники наперегонки с полицейскими лезут под стол. Возможно, что только Круглый Ын остаётся невозмутим, но мне не до него.
Я не визжу вместе со всеми. Я же мужчина! Просто, как и остальные, проворно отправляю себя под стол. Надеюсь, что при этом на моём задумчивом лице не дрогнул ни один мускул. Рядом со мной на полу сидит Кельвин и стучит зубами от страха. Слышу, как Селина бьётся в истерике. Похоже, она не знала, что занятия живописью могут быть настолько опасны.
Никс продолжает стрелять, укрывшись за косяком двери, ведущей в кухню. Пули со свистом прошивают воздух во всех направлениях, рикошетируя от непробиваемых стен. Полицаи пока не отвечают. Между выстрелами сбрендивший дохляк орёт из кухни, перекрывая вопли творческих людей:
– Мари сама была виновата!
Выстрел.
– Я думал, что Харди сбежал от неё навсегда и поэтому пришёл к ней рано утром в субботу! Предложил пожениться и завести ребёнка, но Мари высмеяла меня!
Выстрел.
– Чего вы ждёте? – спрашиваю я Сквортцофа, который тоже прячется под столом. Инспектор рявкает мне прямо в лицо:
– Жду, когда у паршивца кончатся патроны, герр писатель!
В этот драматический момент оживает мой мобильник. Я вытаскиваю его из кармана. Это Марина. Выбрала же время, когда позвонить!
– Привет, родная, – говорю я, стараясь, чтобы жене были не слышны крики и выстрелы. – Что у тебя нового?
– Я хочу поблагодарить тебя за поздравление, – щебечет Марина. – Очень приятно, что ты не забыл про Восьмое марта!
Потом до жены всё же доносятся какие-то звуки, потому что она с подозрением спрашивает:
– Слушай, дорогой муженёк, ты чем там занимаешь? Что это за баханье?
– Мари сказала, что беременна от Харди! Девушка, которую я боготворил со второго класса оказалась обычной блудницей! Художницей лёгкого поведения! – выкрикивает Никс. – Я потерял самообладание! Просто рехнулся от злости! И задушил её! Её же ремнём, который висел на спинке стула!
Выстрел.
– Художники отмечают открытие выставки! – тороплюсь я закончить разговор. – Вечеринка в самом разгаре! Они так шумят, что ничего не слышно! Сама понимаешь – богема! Я тебе позже перезвоню!
– Когда я пришёл в себя и увидел что натворил, я был в панике! – голосит Никс. – Крюк, торчащий из стены, напомнил мне легенду о Полоумной Марии! Я решил сбить полицию со следа! Пусть думают, что Мари покончила с собой! Я снял с Мари халат, надел ей на шею петлю, сделанную из пояса и подтянул её тело на крюк! Она сама во всём виновата!
Выстрел.
– Гадкий клоп! У него было всего пять патронов, – свирепо рычит Сквортцоф, отважно вставая. – Это конец, герр Никс! Бросайте оружие! Вы арестованы!
Но очкарик не собирается сдаваться.
– Не подходите, инспектор! Я вас застрелю!
Сквортцоф только скалится, как голодный крокодил. Он медленно приближается к кухне. С тыла инспектора прикрывает его армия. Поняв, что уговорами этот таран не остановить, Никс отступает назад. Теперь мне его не видно, поэтому я могу только представить, как он, отойдя от двери, приставляет пистолетик к виску и нажимает на курок.
Выстрел.
Последний.
Тишина.
Бледный инспектор нерешительно заглядывает в кухню и растерянно говорит нам охрипшим голосом:
– Я ошибся. Оказывается, это шестизарядный пистолет.
Глава 18
Мне снится Кассандра. Правда, я никак не могу её толком разглядеть. Она всё время ускользает, очертания её лица не имеют определенности, фигура расплывается, но знаю, что мне снится Кассандра. Долгий, нудный, тяжёлый сон. "Стой! Зачем ты это делаешь?" – кричу я ей и просыпаюсь. Открываю глаза. А завтрак-то, похоже, я проспал. В окна уже вовсю светит солнце. Лежу весь мокрый от пота в стылой комнате. Вспоминаю сон. "Зачем ты это делаешь?" О чём это я? И вообще, кто такая Кассандра? Вестница несчастья? А может быть, это Полоумная Мария? Страшная старуха на моём унитазе? Нет, её же давно закопали. Или красавица Мари? Тоже нет. Мари умерла и больше не красавица. Тогда, может это Лана, потерявшаяся в хитросплетениях лондонской жизни? В уши бьётся насмешливый голос: "А ты угадай! Угадай!" Опять открываю глаза. Похоже, я снова уснул?
Протяжный звон колокола намекает, что пора вставать. Усилием воли поднимаю себя из влажной липкой постели. Включаю обогреватель. Медленно веду себя в санузел. Вторник. Начало ещё одного моего дня в Замке.
Впрочем, я уже убедился, что вставать с первыми лучами солнца вредно для здоровья. Вон Харди проснулся однажды рано и где он теперь? А Мари? Вывод: кто рано встаёт, тот рано умрёт.
В общем-то, совершенно не удивительно, что я встал так поздно. Вчера Сквортцоф надоел всем до тошноты, собирая свидетельские показания. Как будто он сам ничего не видел и не слышал. Закончил инспектор далеко за полночь. Творческие люди и я, в том числе, валились с ног от усталости и ничего не соображали. Тем не менее, когда Сквортцоф объявил, что следствие закончено, поэтому каждый имеет право отправляться куда захочет, все живописцы единодушно решили немедленно покинуть зловещее место. Начались суматошные сборы и через четверть часа никого из участников художественной студии в Замке уже не было.
Выхожу на пустынную террасу. Здесь хорошо. Жаркое солнце греет древние камни, дует тёплый ветерок, в голубом небе снуют птицы, с реки доносится глухой гул моторов самоходных барж. Я расстёгиваю куртку и подставляю ветру лицо. Неделя прошла. Не простая неделя. Что ж. Подведём итоги. Вчера чудовищная цепь смертей закончилась самоубийством Цедрика Никса. Очкарик признался, что задушил Мари, а то, что он убил и Харди Сквортцоф докажет без труда. Инспектор собрал против Никса достаточно доказательств. Значит, следствие действительно закончено? Убийца покончил с собой и дело закрыто? Зачем же тогда в последнюю минуту перед расставанием я выпросил у Селины телефон Баклажана? Постукиваю пальцами по балюстраде. На моём тайном языке это означает: "Всё ещё не научился не лезть не в своё дело, чудик? Пропадёшь".
Рассеянно слежу за чайками, парящими на широких крыльях над водой. Виолетта всегда называла чаек помойными птицами. Мол, они хуже голубей. Все городские помойки заселили.
Кстати, утверждение Мари, что она беременна от Харди оказалось ложью. Вскрытие неопровержимо это доказало. Я слышал вчера, как Сквортцоф успокаивал опечаленного Бахмана. Напрасно Никс так расстроился. Великан успел побывать и в клинике, но Баклажан его разочаровала. Его реакция на моё упоминание об африканке свелась к короткому рыку: "Чокнутая баба!" Впрочем, мистические воззрения Баклажана сразу стали неважны, как только Сквортцофу сообщили, что велосипед принадлежит Никсу. Инспектор прямо из клиники ринулся в Замок.
Конечно, хотелось бы жить более интеллектуальной жизнью, но, как оно получилось, так и получилось. Теперь Никс лежит в морге с раздробленным черепом и клеймом убийцы-психопата. Харди и Мари скоро похоронят рядышком на старом кладбище в центре Нашего Городка. Несчастные влюблённые голубки, павшие от руки злодея. Наверное, так эта история будет преподнесена обывателям местными газетами. Затем появится ещё одна городская легенда, подтверждающая недобрую славу Замка. Вроде всё так, но почему у меня на душе скребут кошки?
Достаю свой мобильник и набираю номер Баклажана. У меня есть к ней вопрос, который не даёт мне покоя. Минуту слушаю короткие гудки, потом прекращаю мучить телефон. Ладно, позвоню позже.
Возвращаю себя обратно в башню. Проходя через офис, здороваюсь с Эрихом, который занят разговором с какими-то людьми. "Халло! – Халло!" Лили не видно. Она где-то в бегах. Я знаю, что завтра Замок снова открывается для посетителей и у персонала полно хлопот.
Наворачиваю круги против часовой стрелки по винтовой лестнице. Второй этаж. Зачем-то дохожу по длинному коридору до южного крыла. Здесь тихо. Передо мной череда одинаковых дверей, за которыми прячутся одинаковые комнаты. Тут жили женщины: Селина, Урсула, Баклажан, Мари. В тёмной нише по-прежнему блестит латами рыцарь. Только теперь он безоружен: кинжал и алебарда хранятся в полиции.
Что я здесь делаю? Нерешительно нажимаю на ручку одной из дверей. Заперто. Позавчера там внутри умерла Мари. Всего два дня назад, а кажется, что прошла вечность.
Заставляю себя покинуть место трагедии. Поднимаюсь по лестнице в свою комнату, сажусь к ноутбуку, включаю. Агафон тут как тут. Приветствую его из своего далёка:
– Привет, братан!
– Привет, братан! – отвечает мне Агафон словно эхо с другого конца света. – Что нового?
Я лукавлю:
– В нашей жизни нового мало. Как паппа?
– Папа всё пугает людей своим трудоустройством. Давит телефонными звонками средний и малый бизнес.
– Это в общем, а в частности?
– В частности отныне он моет колбасу хозяйственным мылом. С этого понедельника папа чистоплотен до омерзения.
Я вздыхаю.
– А что ты хочешь? Бриллиантовый возраст.
Пообщались, обсудили отца, обругали правительства, обменялись впечатлениями о погоде, разъединились. Агафон остаётся по ту сторону экрана бороться с неудобной папкиной старостью, а я опять набираю номер Баклажана. И опять напрасно. Едва кладу мобильник на стол, как снизу звучит голос Лили:
– Вадим, вы идёте на ленч?
Конечно, иду. Такое правило. И в любом случае завтрак Геракла лучше беспорядочной пальбы.
В столовой непривычно пусто. По укоренившейся за неделю привычке сажаю себя на прежнее место. С одной стороны должен быть Эдик, с другой – Баклажан, напротив меня – Кельвин. Сейчас в сумрачном помещении я кукую один. Лиля гремит посудой на кухне. Каково ей топтаться на том самом месте, где несколько часов назад бился в агонии Никс? Брр!
Что-то есть мне совсем не хочется. Тем более, неаппетитный овечий сыр и безвкусные оливки. Ругая себя за излишнюю чувствительность, наливаю в чашку горячий кофе. Сахар, сливки. Пробую, взбадриваюсь. Так-то лучше!
– Кушайте, Вадим! Это очень полезно. Минимум холестерина, – кричит с кухни Лиля.
Недовольно смотрю на скромное угощение. Что б тебя твои дети так кормили!
Сдержанно поблагодарив Лилю за ленч, возвращаю себя в нагретую комнату. Едва успеваю перевести дух, как мобильник громко сообщает, что звонит Марина.
– Как дела, милый? По дому ещё не соскучился?
– Соскучился, – плаксиво бормочу я. – Ну, когда ты заберёшь меня из этих руин?
– Могу тебя обрадовать, – смеётся супруга. – Лукас завтра возвращается из спортлагеря. Саша закончил ремонт своей квартиры. Переедет туда, как только я вернусь с "кура". Если хочешь, поживи две недели с мальчиками, а там и я подскочу. Лады?
Я рад. Хватит с меня этой кровавой средневековой романтики.
– Лады.
– Ты, правда, больше не хочешь гостить в Замке? – спрашивает Марина.
– Здесь очень холодно и сыро, – давлю я на жалость. – По утрам просыпаюсь покрытый инеем, а это вредно для здоровья.
– Значит, договорились, – решительно заявляет Марина. Она вообще такая: командирка. – Я позвоню Саше и договорюсь с ним, чтобы завтра утром он отвез тебя домой. О’кей?
– О’кей, солнце!
– А ты меня любишь? – интересуется Марина. Я понимаю, даже командиркам необходимо, чтобы их любили.
– Конечно, Маринка. Ты же знаешь, что для тебя я луну разломаю.
Довольная жена уже хочет проститься со мной, но у неё не к месту включается материнский инстинкт.
– А таблетки ты пьёшь?
– А у меня, действительно, всегда задумчивое лицо?
Марина снова смеётся.
– Кто тебе это сказал? У тебя лицо человека, который никак не может что-то вспомнить. Пьёшь таблетки?
– Как ты можешь сомневаться? – обижаюсь я, сердито глядя на подоконник, где покрываются пылью коробочки с лекарствами. Ну а что? Я ведь уже отругал себя за неорганизованность. – Мужик сказал – мужик сделал, Марина. Если не сделал, женщина задолбала – мужик сделал.
– Ладно, поверю на слово. Тогда целую и чюсс! – заканчивает муторный для меня разговор Марина.
– Чюсс!
Мой обед опять проходит в одиночестве. Лиля сообщает, что Эрих уехал по делам и, поставив на стол тарелку с борщом, убегает в офис. Скорбное дребезжание колокола настроение не повышает. Да ещё не вовремя вспоминаю, как вчера художники прощались со мной, своим бестолковым детективом. Торопливые рукопожатия. Небрежные "чюсс!". Укоризненные взгляды. Хорошо хоть не отлупили. Зато на Сквортцофа творческие люди смотрели с обожанием. Было понятно, что они благодарны инспектору за то, что он так быстро нашёл убийцу и им больше не нужно хоронить себя заживо в Замке. А вот я их надежд не оправдал. Обидно, конечно. Я вздыхаю. Ну и ладно!
Лили всё нет, поэтому после еды я сам отношу посуду в кухню. Невольно разглядываю пол. Он чисто вымыт. А что я хотел увидеть? Лужу крови и брызги мозгов на каменных плитах?
Возвращаю себя сытого в комнату. Завариваю кофе. Мне нужно хорошенько подумать, а без допинга это сделать не легко. Меня не оставляет чувство, что Сквортцоф поторопился. Неврастеник Никс ведь признался в убийстве Мари, но не Харди. А что, если убийца красавчика сейчас готовится к выставке, которая все-таки пройдет в Замке? Но чтобы разобраться, мне необходимо поговорить с Баклажаном.
Опять звоню неуловимой женщине с экватора. Есть! Я уже и не надеялся услышать её своеобразный немецкий. Однако Баклажан на связи.
– Халло, Ида! Это Вадим.
– Халло! Какой Вадим?
– Писатель из России.
Голос Баклажана меняется. Представляю, как она улыбается сахарными зубами.
– Ах, это вы? Очень приятно!
– Мне нужно узнать у вас одну вещь. Это важно.
– Да?
– Цедрик Никс сказал, что в понедельник взял у вашего руководителя для вас ключи от подземного хода. Это правда?
– Не совсем.
– Что значит "не совсем"?
– Очень просто. В прошлый понедельник доктор Бахман, Понтип, Цедрик, Урсула, Мари и я работали в нашей студии на первом этаже южного крыла. Отбирали работы для выставки. Доктор Бахман и Понтип уже поселились в Замке. Вечером они засобирались на ужин, а мы хотели задержаться. Она попросила меня взять ключи у доктора Бахмана, чтобы потом сразу попасть на автостоянку у реки. Доктор и Понтип уже вышли из студии, поэтому я сказала Цедрику. Он догнал их в коридоре и принёс ключи мне, а я отдала ключи ей.