Платье упало с одного плеча. Не дожидаясь, пока Роберт ее разденет, она повела его в гостиную и усадила на диван. Она расстегнула ему брюки, стянула с себя трусы, забралась к нему на колени и обхватила руками и ногами. Он прижался губами к ее рту, и она почувствовала, как он прошептал ее имя.
– А ты мне – себя… Роберт, – прошептала она в ответ.
Пятница
Она повернула голову и, коснувшись плеча подбородком, понюхала волосы. Утром она не мыла голову; ей хотелось сохранить на себе запах его тела, смешанный с ароматом геля для душа. Она спала, положив голову ему на грудь, впитывая этот запах всю ночь.
Мистер Харкер вызвал своего единственного свидетеля в пользу Годфри. Вдохнув в последний раз, Кларисса выпрямилась и устремила взгляд вперед.
К свидетельскому месту, неуклюже ступая в своих красных туфлях на высоких каблуках, подходила низенькая и плотная Джоанна Синклер. Мелированные черно-белые волосы делали ее похожей на зебру. Удостоив ее холодного кивка, Годфри чуть подвинулся вперед на стуле.
Мистер Харкер начал свой допрос. Энни то и дело раздраженно фыркала; Кларисса разглядывала плечи Роберта и вспоминала, как гладила его накачанное тело.
Мистер Морден поднялся для перекрестного допроса. Сделав над собой нечеловеческое усилие, Кларисса оторвалась от сладких грез.
– Ваше имя – Джоанна, – произнес мистер Морден. – Мистер Годфри когда-нибудь называл вас "Джо"?
– Нет. Меня никто так не называет.
– Мистер Годфри заявил, что мобильный телефон, который полиция изъяла у него при аресте, ему не принадлежит. Этим телефоном пользовались в машине, которая привезла мисс Локер в Лондон, а также в квартире, где ее держали. Ваш номер сохранен в этом телефоне под именем "Джо".
– И что?
– За день до ареста мистер Годфри отправил со своего телефона два сообщения. Оба были адресованы Джо. И оба были найдены в телефоне, который изъяли у вас. Первое: "Я еду. Хочу, чтобы ты встретила меня голой".
– Не припомню, чтобы я его получала, – ответила мисс Синклер, покраснев как рак под внушительным слоем макияжа. – Он мог послать это кому угодно. Любой девчонке по имени Джо.
– А вот второе: "Встретимся в парке. Этот телефон больше не жилец". Почему мистер Годфри хотел избавиться от телефона, как вы думаете?
Они снова стояли в туалете.
– Они все твердят одно и то же, – сказала Энни, понизив голос. – Это не я. Это кто-то другой. Меня там не было.
Кларисса подумала, что именно так отвечал бы Рэйф, если бы она оказалась убита и его арестовали.
– Не очень-то они похожи на Ромео и Джульетту, правда? – продолжала Энни на одном дыхании. – Впрочем, будущее у них не менее яркое, – вздохнула она.
– У них ведь маленький сын, Энни! Надеюсь, ты ошибаешься!
Энни протянула руку и осторожно сняла с ее глаза волосок.
– Бедная деточка, – нежно произнесла она, с удивлением качая головой. – Я тоже на это надеюсь.
Этим вечером Кларисса ехала в поезде одна. Утренний путь на станцию она тоже проделала в одиночестве: Роберт ушел от нее очень рано, поцеловав ее сонную на прощание и прошептав, что перед судом ему нужно забежать домой.
Она прошла по платформе и спустилась по лестнице. Выйдя из здания станции, в десяти шагах от себя она увидела Роберта. Ее первым порывом было позвать его, но она сдержалась: она терпеть не могла навязываться. Роберт торопливо перешел дорогу и зашагал дальше, не глядя по сторонам и не оборачиваясь. Расстояние между ними быстро увеличивалось; вскоре она совсем потеряла его из виду.
Неделя седьмая. Сушильная комната
Понедельник и среда
В понедельник они все утро прождали парня с фиолетовыми волосами.
За покерным столом быстро завязалась напряженная борьба. Прислушиваясь к болтовне игроков, Кларисса дошивала маме на день рождения сумку – точную копию классической стеганой сумки от Шанель. Темно-синий шелк ассоциировался у нее с полночной грозой.
– Я тоже такую хочу, – сказала Энни. – Ты заказы принимаешь?
– И я! – присоединилась Венди.
Кларисса улыбнулась.
– Вы обе слишком добры, – ответила она, на секунду отрывая глаза от шитья.
– Приставу следует забрать у тебя иголки и ножницы, – заявила Софи, с недовольным видом раскладывая по порядку свои карты. – А охрана на входе вообще не должна была тебя пускать.
– Ну конечно, а то вдруг она своими инструментами Спаркла покалечит? – съязвила Энни. – Собираешься донести на нее?
– Пристав знает, чем она тут занимается! – вмешалась Венди. – Он не возражает. И потом, он был в курсе с самого начала: он видел, как Кларисса зашивала мне юбку.
Роберт сидел очень прямо и внимательно смотрел в свои карты. Он не мог не слышать этот обмен репликами: ведь Кларисса сидела у него за спиной. Мужчины смеялись его шуткам и одобрительно кивали на любое его замечание. "Может, пожарные всегда пользуются такой популярностью?" – подумала она.
Кларисса пыталась убедить себя, что она ошибается: ей показалось, что он все утро избегает ее взгляда; показалось, что он не смотрит в ее сторону и не заговаривает с ней с тех пор, как ушел от нее рано утром в пятницу. Но она не могла игнорировать тот факт, что за все это время ей ни на секунду не удалось заглянуть в его бездонные голубые глаза.
Роберт говорил об актере из какого-то шпионского детектива. "Реальный чувак!" – донеслось до нее. В ответ на очередную шутку раздался особенно громкий взрыв смеха. Кларисса не улыбнулась. Она не видела в этом ничего смешного.
Она уколола палец иголкой. На сумку упала капелька крови.
– Интересно, где он? – тихо спросила она, размышляя об исчезновении юного присяжного. – На него это не похоже. Наверно, что-то случилось.
– Кларисса права, – произнес Роберт, и у нее сжалось сердце.
– Бросить его на ночь в камеру к этим ребятам! – загоготал Грант. – Пусть Спаркла ублажает. Но сначала им займется судья – задаст ему жару в своем кабинете!
Все смеялись, включая Роберта. Ей было не смешно.
В зал суда их привели лишь к полудню.
– Вынужден сообщить, что мистер Макэлви нездоров, – объявил судья с серьезным, торжественным видом. – По закону число присяжных можно сократить до одиннадцати. И даже до девяти, девять – это минимум. Однако на такой поздней стадии я предпочитаю не бросаться присяжными – за исключением тех случаев, когда их отсутствие приводит к длительному простою. Я объявляю перерыв до утра среды. Врачи надеются, что к этому времени мистер Макэлви сможет вернуться к своим обязанностям. В противном случае я сниму с него полномочия присяжного заседателя, и мы продолжим в урезанном составе.
В среду утром все двенадцать присяжных в привычном порядке вошли в зал суда.
У нее немного кружилась голова. "Осталось всего ничего", – думала она, разглядывая затылок Роберта и любуясь его мягкими каштановыми волосами. За правым ухом тоненькой, извилистой дорожкой проступили прозрачные капельки пота. Ей хотелось стоять, зарывшись лицом в его спину, и вдыхать его запах. Она не желала все это терять; не желала покидать это здание и возвращаться в старый, унылый мир, в котором нет Роберта, – мир, в котором она не сможет видеть его каждый день. Впрочем, она не была уверена, что ее новый мир все еще нравится ей после того, как Роберт перестал на нее смотреть.
Она мечтала, чтобы на них опять налетел снежный буран. Чтобы случилось нечто такое, что помешало бы суду и отложило его на неопределенный срок, давая ей возможность побыть с Робертом подольше. Она рассчитывала, что перекрестные допросы обвиняемых продлятся не один день, но они закончились, едва успев начаться: Доулмен, Спаркл и Годфри отказались пройти на свидетельские места.
Она почувствовала в самом низу живота какой-то странный трепет, но это ощущение тут же прошло.
Мистер Морден по очереди обвел взглядом присяжных и приступил к своей заключительной речи.
У нее перед глазами все плыло. Тяжесть в голове не давала сосредоточиться. Впрочем, мистер Морден уже говорил все это раньше, и в тот раз она слушала его очень внимательно. Очнувшись от забытья, она обнаружила, что он уже заканчивает; ее поразило, сколько времени прошло с начала его речи. Она решила, что заболевает.
Мистер Уильямс сел еще до того, как она заметила, что он вообще вставал. Когда со своего места поднялся мистер Белфорд, она снова отключилась. Она была худшим присяжным в мире; возможно ли, что за семь недель все возможности ее мозга оказались исчерпаны?
Мистер Турвиль оказался единственным, кто не наводил на нее сон.
– Мистер Доулмен – не насильник, – говорил он. – Он не похищает людей. Не распространяет наркотики. Он прекрасный семьянин и отличный работник; пока его не арестовали, у него была высокооплачиваемая должность. Он любит свою гражданскую жену – прекрасную молодую женщину. Любит своего маленького сына. Мистер Доулмен виноват только в одном: он не умеет выбирать друзей. Но разве можно отправить его за это в тюрьму? Конечно же нет!
Дрожа от холода, она стояла на платформе и ждала, когда двери откроются и можно будет зайти в вагон. Им оставалось выслушать только мистера Харкера и защитника Спаркла, а затем судья должен был произнести свое напутственное слово. Ей больше нельзя быть такой невнимательной.
Почувствовав на своем плече чью-то руку, она резко обернулась. К ее изумлению, рука принадлежала Роберту, который тут же начал извиняться за то, что напугал ее.
– Поехали ко мне, – вырвалось у нее прежде, чем она успела подумать. – Ты для меня как наркотик, – добавила она, силясь улыбнуться.
– Ты для меня тоже… – произнес он глухим, низким голосом, которым говорил с ней в постели. – Но сегодня не получится. Я думаю, ты и сама понимаешь: нам уже вот-вот вердикт выносить. На той неделе… мы должны были потерпеть. Я очень рад, что мы этого не сделали, но мы все-таки должны были. Я поступил опрометчиво, я знаю. На самом деле я не такой. Нужно было сказать тебе… Когда все закончится… осталось немного…
Ее лицо наливалось краской. Она понимала, что ему не впервой сообщать плохие известия, причем гораздо более страшные, чем эти: на работе он занимался этим каждый день.
– Если ты вдруг передумаешь… в смысле, раз уже все равно поздно… – Слова вылетали помимо ее воли, хотя она уже поняла, что он не передумает: он решает раз и навсегда и никогда не меняет своего решения – вне зависимости от того, о чем идет речь и насколько это важно. Она знала об этом с самого начала. Ей стало противно от того, что она его умоляла… она не хотела получить его такой ценой.
Раздался щелчок, и двери поезда разблокировались. Желтые огоньки превратились в зеленые. Роберт открыл ей дверь, и Кларисса аккуратно переступила зазор между платформой и вагоном.
Она заставила себя обернуться. Роберт стоял на платформе в нескольких футах от нее.
– До завтра, Роберт, – произнесла она, глядя на него вполоборота. Она снова попыталась улыбнуться, но ее лицо скривилось в какую-то жалкую гримасу. – Мне некогда… нужно кое-что сделать… – добавила она дрожащим голосом.
– Да, конечно. Кларисса… – запнулся он. – Я мог бы…
– Счастливо, – прервала она и быстро прошла в вагон. На этот раз была ее очередь не оглядываться.
Среда и четверг
Эта кровать перестала быть для нее местом, в котором творились жуткие вещи, и уже не ассоциировалась с теми мерзкими фотографиями: в этой кровати спал Роберт. Кларисса лежала под одеялом, которое не стала стирать, желая сохранить его запах, и думала, что никогда не заснет. Но она все-таки заснула.
Ей снилось пожарное депо. Она была в любимом месте Роберта – в сушильной комнате, которую никогда не видела прежде; в его царстве, где она не имела права находиться. Роберт целовал ее, и она таяла в его объятьях. Потом он схватил ее за запястья, задрал ей руки высоко над головой и отступил, чтобы посмотреть на результат. Она попыталась позвать его, но изо рта не вылетело ни звука. Роберт куда-то исчез.
Сушильная комната тоже исчезла: она превратилась в запретную комнату Синей Бороды, и вместо манекенов Клариссу теперь окружали мертвые женщины. Их головы были завернуты в белые простыни, на месте ртов расплывались кровавые пятна. Они висели на крюках, слегка покачиваясь, словно обдуваемые слабым ветерком. Ей стало нечем дышать. Она хотела повернуть дверную ручку, но не смогла пошевелить рукой. Пыталась закричать, но губы ее не послушались. Кто-то давил на нее, давил на каждый дюйм ее тела. Из желудка поднялась желчь; она проглотила ее, и у нее защипало горло. Ее руки были подняты над головой. Она дернулась, и что-то больно врезалось в ее запястья.
Она открыла глаза. Перед ней было лицо, которое она больше никогда не хотела видеть.
"Он не может здесь быть, он должен быть в тюрьме, детектив Хьюз сказал, что он в тюрьме, это просто кошмарный сон", – судорожно думала она, приказывая себе проснуться.
Она попыталась изогнуться и сбросить его с себя, попыталась ударить его ногой, но он только надавил на нее своим телом еще сильнее, совершенно лишив ее возможности двигаться. Ей стало страшно. Она услышала глухое мычание – голос животного, не человека, – и тем не менее этот звук издавала она.
Зажмурив глаза, она убеждала себя спать дальше, продолжая твердить, что это лишь кошмарный сон: он должен быть в тюрьме, он не мог выйти на свободу, они не могли его выпустить и не предупредить ее!
– Открой глаза! – Он схватил ее за волосы и дернул голову назад. Что-то сдавило ей шею. – Открой глаза, если не хочешь задохнуться, Кларисса!
Она открыла глаза. Давление ослабло.
– Ты ждала меня, правда? Хотела, чтобы я пришел? Ты просто стеснялась сама меня позвать?
Ее сердце колотилось с такой силой, что казалось, вот-вот лопнет. Оно просто не сможет выдержать такой темп; вот сейчас оно вытолкнет кровь в последний раз – и остановится.
Она снова попыталась отпихнуть его. Кожу на запястьях обожгло, словно по ним полоснули бритвой; плечи неестественно вывернулись, и она испугалась, что руки сейчас оторвутся.
Он зарылся лицом ей в живот и, сминая шелковую сорочку, подсунул руки ей под бедра.
– Ты так сладко пахнешь, – шептал он, прижимая ее к себе. – Это ведь для меня, правда? Ты думала обо мне, Кларисса? Представляла, что я собираюсь с тобой сделать?
Он вытер ей щеки одеялом.
– Почему ты плачешь? Ты расстроена?
Кларисса попыталась кивнуть; она едва шевельнула головой, опасаясь, что иначе задохнется.
Он потянулся к ногам кровати. Когда он снова повернулся к ней, в руке у него был нож с клинком в форме наконечника копья. Она услышала собственный стон.
– Думаю, нам стоит побеседовать о том, как ты со мной обращалась. Я обещал наказать тебя, помнишь? – Он положил нож, и она почувствовала, как черепаховая ручка коснулась ее талии. – Красивая сорочка. – Он водил ладонью по бледно-фиолетовому шелку. Сорочка задралась выше бедер; она дергала руками, пытаясь вернуть ее на место. – Ты сшила ее для пожарного? – закричал он, схватив ее за плечи.
Она отрицательно качнула головой, и удавка на шее снова затянулась. Пробежав по ней пальцами, он ослабил нажим.
– Задохнуться очень просто, Кларисса. Не думай, что сможешь так легко и быстро освободиться. – Он подобрал нож. – Он очень острый. – Приподняв подол, он натянул его и медленно повел нож в сторону ее шеи, разрезая сорочку ровно по центру. – Ты боишься? – Она беззвучно плакала, пытаясь вжаться в матрас и отодвинуться подальше от ножа. – Я вижу, что боишься. Это хорошо. Мне это нравится.
Нож замер на уровне груди, нацелившись лезвием ей в подбородок. Она едва дышала: ей казалось, что он проткнет ее, как только ее грудь хоть немного шевельнется.
– Я считал тебя настоящей принцессой. А ты оказалась такой же, как все. Сейчас ты совсем не похожа на принцессу.
Он резко дернул нож вверх, и она закричала, но из ее горла вырвался лишь какой-то мерзкий скрип; этот скрип прекратился только тогда, когда она осознала, что нож ее так и не коснулся.
– Я мог бы раздеть тебя раньше – пока ты спала, надышавшись хлороформа. Но мне хотелось, чтобы ты была в сознании. Вот о чем я мечтал. – Он перерезал одну тоненькую лямку, затем другую.
Он положил нож рядом с ее головой и, раскрыв на груди сорочку, начал выкручивать сосок. У нее снова вырвался полузадушенный крик.
– Как по-твоему, что я чувствовал, глядя на вас? Тебя это не волновало, правда? Ты меня провоцировала, Кларисса. Намеренно провоцировала. – Он сильно тряхнул ее, и она испугалась, что он сломает ей позвоночник. Мозг, казалось, ударился о череп. – Ты еще хуже, чем моя прежняя девушка. Что бы я для тебя ни делал, тебя это не устраивает. Ты прогоняешь меня и находишь другого. Другого женатого – а как же иначе! Бедная миссис пожарная… но тебе на нее наплевать! – В уголках его рта собралась слюна. – Ты ведь трахалась с ним, пока я был в тюрьме? Ты ему уже надоела. После первого же раза.
Его рука нажала у нее между ног.
– Он не знает, что тебе нужно, – произнес он, просовывая пальцы под трусы из того же фиолетового шелка, что и сорочка. Потом стянул с себя рубашку и расстегнул ремень. Она попыталась сжать бедра, но он разрезал трусы ножом и отшвырнул их в сторону, а затем рывком раздвинул ей ноги. – Из-за твоего поведения мне еще труднее себя контролировать!
Она брыкнула его ногой, и он с размаху ударил ее кулаком в живот. Он выбил из нее весь воздух; ее замутило, во рту появился соленый металлический привкус. Она подумала, что сейчас захлебнется собственной рвотой. Он чем-то обвязал ей лодыжки и притянул их к столбикам в спинке кровати. Дергая ногами, она снова и снова пыталась крикнуть "нет", но ей не удавалось выговорить даже это коротенькое слово.
Потом он начал фотографировать. Каждая вспышка отдавалась в глазах резкой болью. Она зажмуривалась, и он принимался трясти ее, требуя, чтобы она открыла глаза и смотрела на него. Наконец он отложил фотоаппарат. А потом лег на нее сверху.
Она дергалась и извивалась, пытаясь выкатиться из-под него. Он сжал кулак и со всей силы ударил ее по голове. Ее череп взорвался; мозг как будто сверлили дрелью. "Огненные ангелы", – подумала она и словно со стороны услышала свой полузадушенный крик.
К ее лицу прикоснулось что-то холодное. Она обязана была понять, что это; она знала, что, пока она не поймет, ей нельзя шевелиться; она должна лежать тихо, как мертвая. И она поняла. Поняла, что это нож, – за сотую долю секунды до того, как он наклонился и разрезал ей щеку.
Она почувствовала, что силы ее покидают. Краем глаза она увидела, как изменилось выражение его лица. Его руки засуетились около ее рта, срывая повязку, которая его закрывала. Потом он разрезал стянувшую ее шею петлю, и она поняла, что жадно ловит ртом воздух, пытаясь заглотить как можно больше. Приподняв ей голову и плечи, он поднес к ее рту стакан воды и приказал пить. Она дрожала; вода стекала по подбородку и капала на грудь, смешиваясь с чем-то красным. Все кругом было красным, и она никак не могла понять почему. Он промокнул ее лицо разрезанной сорочкой.
Секунду он озадаченно смотрел на нее, словно потрясенный результатом своих действий. Его лицо неуверенно вытянулось: казалось, он не понимает, почему все так обернулось. Он потряс головой и поморгал, как человек, у которого ненадолго помутилось в глазах.