Он скажет, что ей нравилось привлекать внимание. Что она сама явилась к нему на презентацию, потому что хотела с ним переспать. Что потом она пригласила его к себе домой. Наверняка можно найти записи с камер наблюдения, на которых видно, как они в тот вечер в обнимку поднимались на холм.
Она снова мысленно повторила предостережение брошюрок: "Если вы не совсем уверены в правдивости своих слов, ваше дело может рассыпаться, и доверие к вам будет подорвано". Она-то уверена. Но что такое ее слова против его слов?
Вдруг вспомнилось то, о чем обычно она старалась не вспоминать: как незнакомая девочка на набережной ударила ее под дых, сбила с ног и, выхватив сумку, бросилась бежать. Клариссе было пятнадцать. Они с Ровеной возвращались домой из школы. Все произошло так быстро, что она ничего не успела сделать. Только хватала ртом воздух, а Ровена сидела рядом и обнимала ее.
Родители убедили ее написать заявление. Отвезли в полицейский участок, однако кислая инспекторша явно решила, что речь идет об обычных школьных разборках, не заслуживающих того, чтобы тратить на них драгоценное время. Она все спрашивала, чем Кларисса могла спровоцировать этот инцидент. Может, она вызывающе вела себя? Хвасталась ценными вещами перед девочкой, которой меньше повезло в жизни? Увела у нее парня? Кларисса вышла оттуда с малиновыми щеками – лицо у нее горело. Она чувствовала себя преступницей.
"Вспышка беспричинной агрессии", – говорила Ровена, держа ее руки в своих после того, как все закончилось. Но Кларисса так не думала. Вероятно, в ней самой нечто особенное… нечто такое, что привлекло к ней внимание той девочки. И Рэйфа тоже. Уж он-то точно ничего не делает без причины.
Заболели глаза, и она с силой зажмурила их на секунду. Сидевший перед ней высокий мужчина ужасно мешал ей; его рост был не меньше шести футов, и ей постоянно приходилось вытягивать шею, чтобы поверх его коричневого ежика увидеть лицо мистера Мордена. Плечи у нее совершенно одеревенели; и вчера было то же самое. Через семь недель ей понадобится мануальщик.
Мужчина поднялся и коротко кивнул ей, показывая, что пропускает вперед. Его уверенная поза притягивала взгляд: ноги на ширине плеч, ступни идеально параллельны, пятки словно вдавлены в пол, руки сложены на груди. Кларисса никогда не видела такого сочетания выправки и непринужденности.
Бурные выражения признательности в зале суда были неуместны; а вот оказывать друг другу мелкие знаки внимания ей представлялось очень важным. Она легонько кивнула ему и с вежливой полуулыбкой прошла вперед, отвечая таким образом на его демонстративную учтивость.
3 февраля, вторник, 18:00
Это не могло длиться вечно. Я знала, что не могло. Удивительно уже то, что благодаря моей фиктивной болезни я на целый день освободилась из-под твоего надзора. Тридцать четыре часа. Самая длинная передышка за последние недели.
Ты скажешь, что это любовное послание. Я назову его письмом ненависти. Чем бы оно ни было, сейчас оно лежит у меня на полке в невинном коричневом конверте. Мисс Нортон заботливо отложила его для меня.
"Ни один мужчина не пойдет ради тебя на то, на что готов я. Ни один не будет любить тебя так, как я".
Впервые хочется, чтобы это было правдой.
Среда
4 февраля, среда, 8:00
Открываю входную дверь. Ты стоишь так близко, что я тут же чувствую запах твоего мыла и шампуня. Ты пахнешь чистотой и свежестью. Лавандой, яблоком и бергамотом. Лучше бы этим пах не ты.
– Тебе уже лучше, Кларисса?
Ты не понимаешь, что такое честная игра. Ты не заслуживаешь, чтобы с тобой говорили честно и открыто. Но сегодня я сделаю это – в последний раз, прежде чем навсегда перестану с тобой разговаривать. Сегодня все будет не так, как в понедельник.
Я разговариваю спокойным и доброжелательным тоном. Ничего общего с тем, первым, разом.
– Я не хочу, чтобы ты был рядом. Не хочу тебя видеть, не хочу тебя знать. Больше никаких писем, звонков или подарков. Никаких визитов. Я запрещаю тебе приходить сюда.
Моя речь великолепна. Я репетировала очень тщательно. Не взглянув в твою сторону, быстро прохожу мимо: ты и без того слишком отчетливо стоишь у меня перед глазами. Я могу по памяти составить твой словесный портрет.
Рост шесть футов. Телосложение крепкое. Живот был когда-то плоским, а теперь перестал – видимо, ты начал пить. И бедра тоже раздались за последний месяц. Лицо с ничем не примечательным носом расплылось и припухло, потеряв свои первоначальные очертания.
А вообще ты весь какой-то бледный и бесцветный. У тебя бесцветная душа, бесцветные мысли и бесцветное тело. Твоя бледная кожа легко вспыхивает, моментально переходя от белого к малиновому. Волосы прямые, короткие, для мужчины слишком мягкие и шелковистые. Еще не поредели. Брови бледные, песочные; глаза маленькие, мутные, водянисто-голубые. Губы тонкие. Бесцветные.
Ты берешь меня за локоть. Стряхиваю твою руку и продолжаю идти по дорожке к приехавшему за мной такси.
– Я хотел узнать, как ты, – произносишь ты как ни в чем не бывало. – Твой телефон все время выключен. Я очень беспокоюсь, когда не могу с тобой связаться.
Розовые кусты мисс Нортон совсем облетели. Из-за тебя мне кажется, что я прохожу мимо них слишком долго. Наверно, это не так: я уже около машины.
Открываю заднюю дверцу и залезаю внутрь. Ты успеваешь схватиться за нее прежде, чем я ее захлопываю.
– Подвинься, Кларисса. Я еду с тобой.
Твоя голова и плечи уже внутри. Ты стоишь, изогнувшись, и дышишь на меня зубной пастой. Слишком много мяты; наверно, был еще и ополаскиватель. Несмотря на все старания, от моего спокойствия не осталось и следа.
– Он не со мной! Я не хочу, чтобы он садился в машину! – кричу я водителю, с которым ехала вчера утром.
– А ну, отстань от нее! Убирайся на хрен из моей машины, или я вызову полицию!
Моя мама постоянно говорит, что таксисты считают своим долгом защищать пассажиров: они знают, почему женщины готовы платить за такси. В ее представлении таксист – это обязательно высокий и крепкий мужчина, этакий герой-спаситель.
Мама часто оказывается права. С водителем мне действительно повезло. Правда, это женщина. Немолодая и невысокая, но решительная, твердая и бесстрашная на вид. Жесткие седые волосы, прекрасная стрижка. Я уверена, что ей и в голову не приходит их красить. Одета она в джинсы и оранжевый свитер из пушистой шерсти. Сейчас она совсем не похожа на ту милую, общительную женщину, которая вчера успела покорить меня за те несколько минут, что мы ехали до станции. Она открывает дверцу, всем своим видом показывая, что готова перейти от слов к делу.
Твоя голова и плечи выныривают наружу. Я захлопываю дверцу, водитель захлопывает свою, но ты не отходишь от машины и стучишь по крыше кулаком:
– Кларисса, за что ты со мной так?
Опустив стекло передней пассажирской двери, женщина что-то угрожающе кричит тебе, и мы трогаемся.
– Кларисса! Кларисса! Я этого не заслуживаю, Кларисса!
Я по-прежнему на тебя не смотрю. Я хочу сделать все как надо. Как написано в брошюрках. Боковым зрением я вижу, что ты бежишь за нами до самого поворота, натыкаясь на все встречные деревья и фонари. Я слышу, как ты выкрикиваешь мое имя. Таксистка вполголоса ругает тебя больным на всю голову уродом. Я приношу извинения за беспокойство, а она – за свой язык, и мы убеждаем друг друга, что здесь не за что извиняться, хотя нам обеим ясно, что это просто дань вежливости. Благодарю ее за помощь.
Перед тем как выйти из машины, я прошу у нее визитку. Мне нужны свидетели.
Несмотря на холод, у меня совершенно мокрая спина и потный лоб. И все же можно считать, что день начался по-настоящему удачно. С сегодняшнего дня я буду держать тебя под контролем.
Лечу по платформе в какой-то эйфории. Мобильник сообщает, что пришло новое сообщение; испуганно смотрю на экран – точно маленькая девочка, которая боится увидеть в темном зеркале чудовище, но все равно заставляет себя в него заглянуть. К моему изумлению, это Ровена: объявилась после долгого молчания. Она пишет, что вечером будет в Бате и что мы встречаемся с ней в одном французском ресторане, который Генри как-то раз назвал отвратительным. Я там ни разу не была. Отвечаю, что приду, и шлю два поцелуя. Потом отключаю телефон и сажусь в поезд до Бристоля.
Очевидно, свидетельское место специально расположили так, чтобы занимающий его человек находился строго напротив присяжных. Но Клариссе все равно казалось, что женщина сидит ужасно далеко: между ними, в углублении наподобие оркестровой ямы, помещались двенадцать адвокатов в париках и черных мантиях. Чтобы посмотреть на свидетельницу, ей каждый раз приходилось вести взгляд через все эти головы.
Свидетельница напоминала эльфа – тоненькая и болезненно хрупкая, с высокими скулами, прямым точеным носиком, изящным подбородком, аккуратными ушками и мягко изогнутыми бровями. Губы как розовый бутон. Светло-русые волосы собраны в короткий хвост на затылке.
Однако чем больше Кларисса приглядывалась, тем больше видела странностей. Сначала она подумала, что женщине должно быть не больше тридцати; потом заметила истончившуюся, почти прозрачную кожу, жесткую линию рта, сетку морщин вокруг огромных зеленых глаз… все это никак не вязалось с ее предположением. Словно что-то ее неестественным образом состарило.
– Она похожа на тебя, – прошептала Энни. – Ей только волосы чуть отрастить, и будете как близнецы. Но это твоя бета-версия. Пожестче, чем ты.
"Зато помоложе, – подумала Кларисса. – Лет на десять".
Женщина отпила из стакана с водой, который принес ей пристав, и поблагодарила его слабым кивком. Бескровное лицо казалось едва ли не белее ее воздушной, не по сезону легкой блузки. Наверняка кожа под ней вся в мурашках. Голос женщины дрожал, когда она приносила присягу, а Библия прыгала в трясущихся руках.
– Вам не следует делать каких-либо выводов насчет обвиняемых на том основании, что мисс Локер отгорожена от них этим синим экраном, – заговорил судья. – В суде это обычная практика. Экран нужен, чтобы свидетель чувствовал себя более уверенно, только и всего.
Глядя снизу вверх на высокое судейское кресло, Кларисса согласно кивнула в ответ; остальные присяжные, повернувшись влево, сделали то же самое. Впрочем, в глубине души она не очень верила такому объяснению.
– Свидетелю требуется перерыв каждые сорок пять минут, – предупредил судья.
Женщина поблагодарила его кивком. Слушание началось. И хотя мистер Морден продолжал что-то говорить и даже задавал вопросы, он словно исчез, и все остальные тоже. Осталась только мисс Локер. Только ее голос.
– Позапрошлым летом я устроилась дилером у Айзека Спаркла. Мне нужны были деньги на наркотики. За первую неделю я скурила все, что мне дали. Денег не было. Я подумала, что если я постараюсь об этом забыть и больше с ним не встречаться, то все как-нибудь само уладится.
Двадцать восьмого июля, в субботу, я шла домой из магазина. Я думала украсть там что-нибудь, но в тот раз не вышло. На моей улице был припаркован белый минивэн – наполовину на дороге, наполовину на тротуаре. Когда я с ним поравнялась, спереди выскочил курьер Спаркла, Энтони Томлинсон, а сзади – сам Спаркл и его дилер Томас Годфри. Спаркл сказал: "Тащите ее в машину на хрен". Они схватили меня и затолкали внутрь. На заднем сиденье была Салли. Она работала на панели. Тоже употребляла. Минут через пять машина остановилась, и Годфри сказал ей выметаться. Сзади на дверях не было ручек. Салли пробралась между передними сиденьями, перелезла через Томлинсона и вышла из передней пассажирской двери. Я кричала, умоляла их выпустить меня вместе с Салли, но мы поехали на автостраду.
Годфри ударил меня по лицу и велел заткнуться. Потом взял зеленую одноразовую зажигалку. Поставил пламя на максимум. Поднес зажигалку к моей правой сережке. Она сразу нагрелась и начала жечь мне ухо. Я плакала. Умоляла его прекратить.
По дороге мы остановились и подобрали еще одного мужчину. Когда он залез в машину, то сказал: "Она здесь? Отлично". За рулем был Доулмен. Он ответил: "Нужно ее проучить как следует. Отодрать в задницу".
Меня привели в какую-то квартиру в бедной части Лондона. Там было очень холодно и не было электричества. Уличный фонарь давал немного света. Он был прямо за окном гостиной. Парень, подсевший по дороге, включил музыку на телефоне. Они стали орать, чтобы я раздевалась и танцевала. Я просила их не заставлять меня это делать. Годфри ударил меня в живот и сказал: "Быстро!" Я даже рыдать не могла – он перебил мне дыхание.
Дальше я разделась и начала танцевать. Я не могу передать словами, как это было унизительно. Я чувствовала себя каким-то цирковым животным. Годфри сказал, что у него на меня не встает. Спаркл сказал: "Сейчас мы тебя научим, как себя вести! По методу моего папаши".
Они заставили меня встать на одну ногу и развести руки в стороны. Я все еще была голая. Они смотрели и обменивались восклицаниями, как на футбольном матче. Эй, гляньте, как у нее сиськи болтаются. Эй, зацените ее волосатую дырку. Я пыталась как-нибудь изогнуться, чтобы прикрыть себя, но они сразу били веником, когда видели, что мои руки опустились или нога касается пола.
Я очень хотела одеться. Хотела, чтобы они перестали меня разглядывать. И еще я долго не принимала героин и крэк – дольше, чем обычно, а от этого всегда начинаешь мерзнуть.
Они сказали, что одежду надо заработать отжиманиями. Что за каждые десять отжиманий я буду получать одну вещь – при условии, что успею надеть ее за десять секунд. Они считали хором, все вместе. Как только они доходили до десятой секунды, я снова должна была отжиматься. Я получила назад трусы, лифчик, джинсы и футболку. Правда, у меня не было времени, чтобы надеть их как следует.
После этого Томлинсон и Доулмен поехали в клуб. Мне велели сесть на стул. Годфри и парень, подсевший по дороге, легли спать на кушетке. Спаркл устроился на другом стуле. Входная дверь была заперта. Я сидела и не осмеливалась даже пошевелиться.
Около трех ночи Томлинсон и Доулмен вернулись. Томлинсон схватил меня под мышки, а Доулмен – за ноги. Они отнесли меня в спальню и бросили на постель. Доулмен стал снимать с меня джинсы и трусы. Томлинсон в это время крепко держал мои руки. Я просила их не делать этого, умоляла остановиться, но они не остановились. Они меня изнасиловали.
Сначала Доулмен вошел во влагалище, а Томлинсон в рот. Потом они поменялись. Доулмен сказал, что, если я его укушу, он порежет мне лицо. Когда он кончил, то заставил меня это проглотить. Они все время держали меня, не давая вырваться.
Когда все закончилось, я сказала, что мне нужно в туалет. Томлинсон сказал: "Ладно, иди". У меня на лице была его сперма. Я вытерла ее джинсами и футболкой, которую они не стали с меня снимать. Мочиться было больно. В ванной не было горячей воды, не было мыла и полотенца. Я подмылась холодной водой и вытерлась джинсами.
Когда я надела трусы, они сразу стали влажными и горячими. В темноте ничего не было видно, и я испугалась, что это кровь. Я подумала, что если они опять заставят меня раздеться и заметят кровь, то начнут издеваться. Там стоял какой-то шкафчик. Я засунула трусы за него и надела джинсы, надеясь, что больше на мне нигде крови не осталось.
Мисс Локер закрыла лицо руками. Ее плечи сотрясали беззвучные рыдания.
Судья объявил присяжным, что все свободны до завтрашнего дня.
– Уведите обвиняемых, чтобы свидетель мог спокойно пройти, – распорядился он.
У Клариссы бешено колотилось сердце, словно перед ней только что прокрутили жуткий, отвратительный эпизод из какого-то фильма ужасов. Она знала, что у нее покраснело лицо. В глазах стояли слезы, но она не вытирала их, боясь, что кто-нибудь заметит это движение.
Она зашла в уборную высморкаться, потом забрала из шкафчика пальто, пролетела вниз по ступенькам и вырвалась за вращающиеся двери на улицу, подставляя лицо свежему морозному ветру. Не успела она пройти и двух шагов, как от здания суда медленно отъехала машина. Несколько секунд машина загораживала тротуар: водитель ждал, пока можно будет повернуть налево. Сама не зная зачем, Кларисса заглянула внутрь. На заднем сиденье, сгорбившись и прислонившись к стеклу, рыдала Карлотта Локер. На мгновение она встретилась глазами с Клариссой, и в ее озадаченном взгляде как будто мелькнул проблеск узнавания. Затем машина мягко тронулась.
4 февраля, среда, 20:00
В ресторане мы с Ровеной обнимаемся. Ее грудь упруго отскакивает от меня, совершенно не сминаясь. Грудь стала явно выше и больше размера на два.
– Да, я бюстик увеличила, – сразу же заявляет Ровена, отвечая на мой молчаливый вопрос. Обсыпанное мерцающей пудрой декольте сверкает и переливается. – Мы носим свое тело каждый день. Нам должно быть в нем комфортно.
Ровена – индивидуальный предприниматель. Профессиональный дискурс-аналитик. Она исследует публичные заявления, рекламные слоганы, логотипы, а потом сообщает заказчику, какой смысл они несут на самом деле. Может, однажды ей пришлось анализировать рекламные буклеты клиники пластической хирургии? И она просто не смогла устоять?
– Если тебе тридцать восемь, то это еще не значит, что нужно выглядеть на все тридцать восемь, – говорит она, разглядывая в пудренице свое лицо с таким озабоченным видом, что я вспоминаю королеву из "Белоснежки" и ее жуткое волшебное зеркало. Сияющий, безукоризненно гладкий лоб не сочетается со ртом и щеками.
Ровена выглядит грустной и напряженной, и мне хочется ее немного подбодрить. Шутливо изумляюсь – как это удается сохранять такую младенческую свежесть.
– Силой воли. Я не поднимаю брови и вообще до предела ограничиваю мимику. От нее как раз и образуются морщины.
"Ровена умом не отличается", – говорил Генри.
"Ум бывает разный", – отвечала я.
Генри тоже частый гость моих мыслей. Правда, не такой частый, как ты. Ты уже давно его обошел.
Несмотря на гололед и мороз, Ровена пришла на высоких каблуках. На ней сногсшибательное темно-бордовое бархатное платье без рукавов. Что странно: она никогда не стала бы так наряжаться ради меня. Говорю ей, что у нее красивое платье.
– Женщины обычно заботятся о своем внешнем виде, – отвечает она. Не сомневаюсь, что это камень в мой огород.
И это та самая Ровена, которая тайком одалживала мне свои любимые вещи, когда я хотела надеть что-нибудь, не сшитое моей мамой?
Незаметно разглядываю свое отражение в окне. На мне угольно-черное платье до колен: облегающий верх, узкие рукава, юбка годе до колена. Светлые волосы сколоты на затылке серебристыми фигурными заколками. Не то чтобы я забочусь о своем внешнем виде, однако допускаю такую возможность.
– Это не только для мужчин, – продолжает Ровена, опуская глаза на свой бюст. Кажется, ее переполняют эмоции; она так старается не двигать бровями, что у нее дрожат губы. – Это для меня. Я должна была подарить бюстик себе. Он у меня теперь даже не колышется. Стоит торчком, даже лифчик не нужен.
Я думаю об обвиняемых. О том, что они кричали мисс Локер. "Эй, глянь, как у нее сиськи болтаются!"
"Стоит торчком" – совсем не в ее стиле. Интересно, давно она так разговаривает?
А Ровена все не замолкает. Как будто хочет убедить себя, а не меня.