Волосы выбились из-под шапочки и падали на глаза. Женя досадливо поправила непослушную темную прядь, посмотрела на часы. Еще два часа - и домой. День проспишь, потом полночи промаешься от бессонницы, а с утра будешь уже с тоски маяться, кое-как домашними делами заниматься. А на следующее утро - снова на сутки. Аневризмы, эмболии, варикозы… "Так идет за годом год, так и жизнь пройдет", - вспомнила она песню Цоя.
Дверь приоткрылась, в щель просунулась лисья мордочка физиотерапевта Володи Торопова. Посмотришь, когда он в шапочке, и скажешь: рыжий. И ошибешься - темно-русый. Но все равно типичная лиса: острый нос, острый подбородок, глаза куда-то к ушам задраны. И уши тоже длинные и какие-то заостренные.
- Женька, ты одна тут? Ой, у тебя чайник кипит!
- Будешь? - Женя выдернула шнур из розетки. - Да, а ты что тут делаешь в такую рань?
- Так ведь Лилька в декрет ушла, я за нее.
- Это как, типа медбрата?
- Ну!
- С ума сойти!
- А что делать, деньги-то нужны.
Володя взял чашку, насыпал сахар и устроился рядом с Женей на диване, словно ненароком задев ее бедром. Слегка поморщившись, она отодвинулась. Володя ей не слишком нравился. А точнее, совсем не нравился. Странный, скользкий тип. Мнит себя суперменом, голубые глазки с поволокой, сладкая улыбочка, а ходит… Выступает словно пава! Как в анекдоте: медленно и печально! Попробуй, пошли его за чем-нибудь, поползет, как черепаха, прихорашиваясь на ходу.
Женя усмехнулась. Если бы Торопов не клеился ко всем лицам женского пола от восемнадцати до пятидесяти включительно, она бы подумала, что Торопов голубой. И к ней приставал, да она его сразу отшила. Или маскируется?
- А я на днях к тебе заходил, - с хлюпаньем отпивая чай, радостно сообщил Володя. - Тебя дома не было.
- Зачем? - Женя неприятно удивилась - только этого еще не хватало!
- Да так. Проходил мимо, решил зайти. Посмотреть, как ты живешь. Ну и лестница у вас!
"Ага, лифт три дня не работал! Так тебе и надо!"
- А на двери подъезда объявление висело идиотское. Про сенбернара. Я его себе забрал. На память о неудачном визите.
Объявление действительно висело пару дней, на радость всем входящим и выходящим, а потом исчезло. Как там? "Внимание! Пропала кошка (женщина) породы сенбернар, окрас темный. Заметившего прошу позвонить по телефону…" Вот рожа! И откуда только адрес узнал?
- Слушай, Вовик, а чего ты такой самоуверенный? - Женя почувствовала, что заводится.
- А пуркуа бы и не па? Вообще-то все мужчины самоуверенные. Потому что, когда растут, видят себя супергероями.
- А женщины?
- Женщины пытаются отождествить себя с куклой Барби, поэтому у них поголовный комплекс неполноценности.
- Ну ты даешь! - восхитилась Женя. - Когда я росла, кукол Барби еще в помине не было. В Советском Союзе, я имею в виду. А сравнивая себя с теми куклами, которые продавались, можно было заработать манию величия. Или рехнуться. И вообще я в куклы не играла.
- Ты вообще какая-то неправильная! К тебе на пьяной козе не подъедешь. - В глазах Торопова на мгновение появилось какое-то затравленное выражение. Появилось и исчезло.
В дверь поскреблись. Володя встал и открыл. На пороге сгорбилась старушка в байковом халате.
- Ой, миленькие, - запричитала она, - там Петровна совсем плохая! Из пятой палаты. Посмотрите, а то страшно, того и гляди помрет. Я на пост, а там никого.
Володя вздохнул и вышел. Женя тоже вздохнула - с облегчением - и снова закрыла глаза.
- Ну ни в какую! - с досадой сказал Чешенко и с силой откинулся на спинку стула, так, что тот жалобно скрипнул. - "Я ее не убивал" - и все тут. Та чепуха, которая у нас есть, развалится, даже если мышка пукнет.
Кабинет Чешенко был такой крохотный, что, кроме стола, сейфа и двух стульев, в него ничего не влезало. На одном восседал хозяин, другой угрожающе зашатался, как только Иван попытался на него взгромоздиться.
- Вы, Юрий Федорович, используете недозволенные методы ведения допроса, - сказал он, усаживаясь на подоконник. - Стоит кому-то сесть на этот стул…
Иван пробежал глазами протокол допроса Самохвалова. Несмотря на все ухищрения следователя, тот продолжал настаивать: невесту не убивал, бритвой она порезалась сама. Про беременность Колычевой ничего не знал.
- Но ведь он действительно мог ничего и не знать, - произнес Иван. - Она могла просто не успеть ему сказать.
- Как жаль, что у нее не было болтливой подружки, - Чешенко изобразил нечто похожее на улыбку. - А представьте себе, Иван Николаевич, что Самохвалов врет. Допустим, он узнает о ее прошлом, посылает ко всем чертям, а Колычева говорит: я, мол, беременна, так что…
- Ну и что? - перебил Иван. - Он же не муж мультимиллионерши, чтобы его можно было этим шантажировать. Ну беременна - и черт с тобой!
- А если она пригрозила, что установит отцовство через суд и ему придется раскошеливаться? Или другой вариант: ребенок вовсе не его?
- И такое возможно. А что эксперты говорят про бритву?
- Теоретически подходит, но… Это ведь не пистолет. Разрез артерии очень короткий и глубокий, по сути, артерия полностью перерезана, но это сделали концом лезвия, так что соразмерить его длину и размер раны сложно. На бритве кровь как раз на конце лезвия, но ее слишком мало, чтобы определить, артериальная она или, как Самохвалов утверждает, капиллярная. Группа и резус Колычевой, это точно. Да и Самохвалов не отрицает, что это ее кровь. Раствор раны примерно соответствует толщине лезвия, то есть орудие убийства было таким же тонким и острым.
- Эксперт подтвердил, что у Колычевой был затянувшийся порез на указательном пальце. Примерно трехнедельной давности. Судя по ширине шрама, порез и рана на шее могли быть нанесены одним орудием.
- Вот как? - приподнял брови Чешенко. - А почему этого нет в акте?
- Порез старый, вот эксперт и не стал описывать.
- Так-так… - следователь нахмурился. - Получается, это подтверждает его слова? Впрочем, неважно. Он, разумеется, знал про этот порез. Короче, чтобы предъявить обвинение, улик достаточно. Пусть даже косвенных. А вот для суда - маловато будет. Вы сами-то как думаете, он или нет?
Иван молчал, глядя сквозь давно не мытое стекло на грязный дворик. Он нахмурился, от чего две крохотные вертикальные морщинки между бровями стали глубокими и заметными.
- Я думаю, что не он. Больно уж все складно получается. Он же не отморозок какой, не шизофреник, чтобы орудие убийства зашвырнуть в угол и забыть про него. К тому же Самохвалов знал, что мы к нему придем. Если это его рук дело, он должен был от бритвы со следами крови избавиться. Или хотя бы придумать что-то вроде того, что ее подбросили. А он сразу сказал: бритва его, кровь - Марины.
- А если это был аффект?
- Господь с вами, Юрий Федорович! В состоянии аффекта душат, стреляют, кромсают в капусту, а не изощряются в хирургических тонкостях.
- Аффект, он, между прочим, разный бывает. Есть, например, обратная реакция. Мог убить хладнокровно, обдуманно, а потом поплыть. Зашвырнуть бритвочку в уголок и забыть о ней. А что касается шизофреника… Думаю, экспертиза на вменяемость ему еще предстоит. Чуть позже. Нормальный человек так изощряться не будет.
- Значит, вы уверены, что убийца - Самохвалов, - то ли спрашивая, то ли утверждая, медленно произнес Иван.
- Скорее да, чем нет! - кивнул Чешенко. - Впрочем, даже если это и не так, пусть посидит пока. Пусть в таком случае настоящий убийца думает, что у нас уже есть подозреваемый.
- И что это вам даст?
Чешенко вопрос проигнорировал, видимо, потому, что ответить на него не мог.
- Кстати, в сумочке Колычевой нашли еще визитку, она за подкладку завалилась, - сказал он сухо. - Некий Анатолий Алексеевич Лысенко. Сева узнает. Но скорее всего это, как и все остальные связи, - исключительно… половая.
- А как насчет маньяка?
- В таком случае это первый эпизод. Ничего похожего у нас не было. Глотки резали, конечно, но не так. А насчет сатанистов и прочей нечисти мысль интересная. Надо бы помозговать. Кстати, Иван Николаевич, вы мне Костю не одолжите? Надо тут еще пару человечков проверить, а Сева не успевает.
Осторожно, буквально по сантиметру, Иван втиснул свою "восьмерку" между видавшей виды "Маздой" и новеньким вишневым джипом. Все пространство перед развлекательным центром "Альгамбра", нахально сверкающим черно-синими зеркальными стеклами, было густо заставлено машинами. И это днем. Что же тут тогда творится вечером?
Поджарый Костик легко выскользнул через полуоткрытую дверцу, Ивану пришлось туго - мешала широкая куртка. В которой, между прочим, было здорово холодно, потому что прогноз погоды бессовестно обманул, а меховую подстежку, доверившись этому самому прогнозу, Иван снял. Он завидовал Костику в его длинном кашемировом пальто.
Сам Костик находился, как всегда, в превосходном расположении духа. С утра он уже успел побывать в разных концах города, но все равно был свеж, словно только что с постели. Иван тщетно пытался вспомнить, был ли он сам пять лет назад таким вот попрыгунчиком.
Толик Лысенко, визитку которого нашли в сумке Колычевой, оказался давним знакомым "разбойного" отдела. В свои тридцать он уже дважды сходил на зону, оба раза за налеты на магазины. Кроме того, в семнадцать лет он проходил по делу о групповом изнасиловании, но вышел сухим из воды - дело закрыли за отсутствием состава преступления, так как потерпевшая забрала заявление. Что касается дела Колычевой, поначалу принимать его всерьез как-то… не приходилось, тем более комплекцией Толик походил на низкорослую гориллу. Но проверить для порядка не мешало.
Костик съездил на проспект Металлистов, где Лысенко был прописан, и пообщался с его матушкой. Выяснилось, что в ночь на семнадцатое Толик домой явился под утро, но, что странно и вопреки обыкновению, трезвый. Он долго сидел в ванной и, что уж совсем невероятно, сам выстирал всю свою одежду. Какую одежду? Черные джинсы, свитер, белье. Да, и куртку - темно-синюю, с капюшоном. Весь порошок извел.
Насчет девушек мать Лысенко ничего определенного сказать не могла. Были какие-то подружки, так, ничего серьезного. Некоторых она даже видела, но Колычеву по фотографии не узнала.
- Ты знаешь, Вань, - оживленно рассказывал Костик, - она с такой радостью его сдала! Где бывает, когда приходит. Как в эту "Альгамбру" чертову проехать, разве что чертеж не нарисовала. Единственный сыночек, чадушко, но достал, похоже, дальше некуда. Думаю, она спит и видит, как бы его снова усадили. Потом-то, конечно, будет плакать, писать в колонию письма, носки вязать, но это потом.
В этой "развлекушке", как выяснилось, Толик проводил большую часть дня. Играл в бильярд на деньги, причем играл мастерски, чем зарабатывал "на сигареты". "На жизнь" он зарабатывал как-то иначе, но явно не в фитнесс-клубе, где числился сторожем и иногда появлялся покачаться. В этот самый клуб, кстати, ходила и Колычева.
- Вот его тачка, - кивнул Костик на серый "Форд". - Значит, он здесь.
Они вошли в полутемный вестибюль и остановились, оглушенные грохотом и выстрелами: стайка чумовых подростков оживленно атаковала игровые автоматы. Дюжий детина в камуфляже почему-то песчаного оттенка посмотрел на них настороженно, но не шевельнулся. Центр открылся недавно и был еще демократичен, не дойдя пока до той грани, за которой подобные заведения или превращаются в закрытые клубы, или тихо умирают.
- Скажите, пожалуйста… - Иван повернулся к охраннику, но Костя его опередил.
- Эй, где тут бильярд? - нагло спросил он, цыкнув зубом.
- Вот туда, пожалуйста, за угол, - с подобострастным полупоклоном поспешно ответил парень.
- Видал? - подмигнул Костик.
В бильярдной было темно и накурено. Лампы горели над столами, да тускло светился бар в углу. Из невидимых динамиков нудно долбил на одной ноте какой-то бесконечный рэп. Сочно щелкали шары, ударяясь о борта, кто-то матерился с досады. Окон в помещении не было, но Ивану показалось, что они есть и за ними идет такой же серый и бесконечный, как и музыка, дождь.
Они подошли к бару. Бармен, худой светловолосый парень, поправил белую в черный горошек бабочку и посмотрел вопросительно.
- Толик здесь? - вполголоса спросил Иван.
- Пианист?
- Почему пианист? - удивился Костик.
- Ну, не знаю. Если вам нужен Пианист, то он здесь, за последним столом. А если кто другой, то не знаю.
Кличка так не вязалась с качком Толиком, что Иван засомневался, но, присмотревшись, увидел в круге света быкообразный силуэт.
- Да, - шепнул Костик, - за таким надо отряд СОБРа посылать на танке, а не нас двоих на твоей тележке. Ты хоть ствол взял?
- А то! Не бойся, справимся.
Лавируя между столами и натыкаясь на невидимые в полумраке недовольные фигуры, они подобрались к крайнему столу. Лысенко стоял к ним боком, разглядывая кий. Его партнер уныло копался в бумажнике.
- Анатолий Лысенко? - спросил Иван, доставая корочки. - Уголовный розыск. Вам придется проехать с нами.
Толик замер. Его обезьянья челюсть недоуменно отвисла.
- Зачем? - наконец выдавил он.
- Надо выяснить кой-какие обстоятельства. Пройдемте, - Костя взял его за локоть.
Услышав волшебное слово "пройдемте", Толик стряхнул с себя оцепенение, а заодно и Костика. Взревев, он опрокинул стол - Иван еле успел отскочить - и бросился в темный угол за баром.
- Стой! - Иван выхватил из кобуры "ПМ", но тут раздались выстрелы.
Невидимый в темноте народ загомонил, завизжала женщина, что-то упало и разбилось. Нырнув за перевернутый стол, Иван оглянулся и увидел, что Костик сидит на полу, привалившись к барной стойке, прижав руку к плечу, а сквозь его пальцы течет кровь.
- Гад! Пальто испортил, - пытаясь усмехнуться, простонал Костик. - Вань, со мной ничего, бери его.
- Звони в "Скорую" и в милицию, живо! - крикнул Иван бармену, присевшему за стойку.
К досаде Ивана, середина бильярдной была хоть и плохо, но все же освещена и Толик видел его из своего угла, а вот он Толика - нет.
- Включи свет!
Бармен, прижимая к уху трубку, на карачках пополз к выключателю. Иван выглянул из своего укрытия и тут же нырнул обратно: снова загремели выстрелы. Если бы хоть знать, что там у него и когда патроны кончатся!
Больно резанув по глазам, вспыхнул свет. Лысенко выстрелил еще раз, рванул какую-то дверь и исчез за нею.
- Что там? - осторожно пробираясь к двери, крикнул Иван.
- Подсобка, - бармен наконец показался из-под стойки.
- Выход есть?
- Нет.
- Окна?
- Нет. Только в туалете маленькое. Он в него не пролезет.
В бильярдную наконец-то соизволил заглянуть песчаный охранник. Лезть под пули ему явно не хотелось. Оценив обстановку, он что-то зашептал в портативную рацию.
- Эй, ты! Ну-ка, помоги ему! - Охранник тупо смотрел на Ивана. - Ну что уставился, как баран? Милиция!
Откуда-то донесся звон разбитого стекла и мощный рык, за ним последовали яростная ругань и грохот. Похоже, Толик колотил ногами по стене.
- Застрял! - ухмыльнулся осмелевший бармен. - Полез в окно и застрял.
Перекрывая рэп и вопли Толика, с улицы донесся вой сирены. Грохот усилился, потом что-то грузно свалилось.
- Застрял, говоришь? - Иван вышел в коридор и по стенке двинулся к туалету. Там было тихо. Сильным ударом ноги он распахнул дверь и, сплюнув, опустил пистолет. В туалете никого не было. Рама крохотного окошка, вырванная с мясом, валялась внизу, на асфальте.
Пробежав через коридор и бильярдную, Иван выскочил на улицу. Серый "Форд" отчалил от тротуара как раз в тот момент, когда с противоположной стороны подъехали два милицейских "уазика".
- Ушел, гад! - Иван вернулся к Косте. - На тачке своей уехал. Ничего, никуда не денется. Сейчас сделаем "всем постам" - и все будет тип-топ. Ты-то как?
- Андрей Васильевич! - Между фразами Чешенко так крепко сжимал губы, что рот превращался в узкую трещину на каменном изваянии, и тогда он напоминал Самохвалову идола с острова Пасхи, одетого в присыпанный перхотью пиджак по моде десятилетней давности. - И когда же мы начнем говорить правду, позвольте спросить?
- Я говорю правду, - сглотнув слюну, ответил Самохвалов.
Следователь молча протянул ему лист бумаги. Это были показания жильца из соседнего подъезда, который возвращался домой около двух ночи и видел, как Самохвалов садится в машину.
- Что скажете?
- Я… - глаза Самохвалова заметались, как напуганные светом тараканы. - Я… Я выходил. Я выезжал. Я доехал до угла и вернулся.
- Значит, вы не были в ночь на семнадцатое февраля на Кузнецовской? Подумайте хорошо.
- Нет!
- Тогда посмотрите это.
Согласно заключению экспертизы на подошвах ботинок Самохвалова присутствовали частицы песчано-гравийной смеси, идентичной той, которая использовалась при ремонте покрытия тротуара у подъезда Колычевой. Убийца, заходя за ней в подъезд, не мог миновать засыпанную щебнем яму.
- А что, больше нигде в городе ямы не засыпают? - взвился Самохвалов, отбрасывая заключение.
Чешенко аккуратно и неторопливо вложил листок в папку и в упор посмотрел на Самохвалова. Он ничего не говорил, только смотрел, словно видел сквозь него обшарпанную стену. Андрей закусил губу и так сжал кулаки, что ногти впились в ладони.
- Ну? - через некоторое время поинтересовался Чешенко.
- Да, я был там. Утром. Заехал, чтобы отвезти Марину на работу.
- Андрей Васильевич, яму засыпали после обеда. А вы с девяти утра до семи вечера были у себя в офисе. Исключая то время, когда ездили к Бергеру. Придумайте что-нибудь поинтереснее.
Самохвалов молчал. На его лбу выступили крупные капли, он дышал тяжело, словно только что пробежал стометровку. Наконец он открыл рот, явно собираясь что-то сказать, снова закрыл - и тут его словно прорвало:
- Да, да, я был там, был! - он говорил быстро, задыхаясь, и глаза его лихорадочно блестели. - Был там, ночью. Но я не убивал ее, поверьте мне! Я прошу вас, поверьте, я не убивал Марину! Вы можете не верить, но я любил ее, я не мог ее убить. Я…
Андрей запнулся и зарыдал - страшно, с надрывом. Чешенко налил из графина стакан воды. Самохвалов выпил воду, захлебываясь и стуча зубами о край стакана. Вздохнув глубоко, он продолжал, уже спокойнее:
- Я сказал ей по телефону, что между нами все кончено, что я не хочу ее видеть. Она плакала, просила не бросать трубку, хотела приехать и все объяснить. Вы же знаете, вы знаете про нее… Потом мне стало страшно. Я боялся, что она… что-нибудь сделает с собой. Я бы себе этого не простил. Я звонил, но… Тогда я решил поехать к ней, просто чтобы убедиться, что с ней все в порядке, может, поговорить спокойно. Но ее не было дома. Было уже начало третьего. Я сидел в машине. Долго сидел. Я решил дождаться ее. И вот увидел, как она идет. Хотел уже выйти, окликнуть ее, но увидел, что за ней идет мужчина.
- С ней или за ней?
- Наверно, все-таки за ней. Но тогда мне показалось… Я подумал…
- Понятно, что вы подумали, - кивнул Чешенко. - Продолжайте.
- Я сидел и смотрел на ее окна. Но они так и не зажглись. Тогда я развернулся и уехал. Вот и все.
Чешенко быстро записал услышанное и поинтересовался, как бы между прочим: