К р а с н и к о в а. Гм… Она читала книгу, я поинтересовалась - какую?… Ну и… Право, вы спрашиваете об этом так, словно… Такие вещи случаются часто… Встретились, задали друг другу вопросы, что же еще?
3 а ф а р. Кто первый заговорил: вы или она?
К р а с н и к о в а. Я.
З а ф а р. Если не ошибаюсь, вы также первая предложили ей билет до Новосибирска?
К р а с н и к о в а. Да.
3 а ф а р. В какой кассе вы покупали билет?
К р а с н и к о в а. Мне его достал один мой знакомый.
3 а ф а р. Где он работает?
К р а с н и к о в а. Я не интересовалась. Мы встречались… Не поймите меня неверно: я - женщина… Он уехал сегодня.
3 а ф а р. Куда?
К р а с н и к о в а. Не знаю.
3 а ф а р. Зачем вы ходили в универмаг?
К р а с н и к о в а. Мне нужно было приобрести кое-какие вещи.
3 а ф а р. Для себя?
К р а с н и к о в а. (взяв со стола флакон духов). Вот…
3 а ф а р. Что еще?
К р а с н и к о в а. Туфли.
3 а ф а р. Я могу их посмотреть?
К р а с н и к о в а. Разумеется.
3 а ф а р (посмотрев туфли, принесенные Красниковой из другой комнаты). Вы обещали Рыжовой шубку? Почему вы ее не купили?
К р а с н и к о в а. Не оказалось нужного размера. Я возвратилась к Рыжовой через тридцать минут. Почему она не дождалась - не могу сказать. Очевидно, у нее не было времени.
3 а ф а р. Что же вы думаете делать с деньгами?
Красникова. Как - что? Возвращу Ларисе. Сегодня вечером отходит поезд, на котором она уезжает в Новосибирск, я встречусь с нею и расскажу все, как было.
3 а ф а р. Она не может уехать сегодня.
К р а с н и к о в а (изумленно). Почему?
3 а ф а р. Ей вручили фальшивый билет.
К р а с н и к о в а. Этого не может быть!.. Боже мой, неужели?.. Я так верила ему… Ах, что я скажу Ларисе!.. Товарищи!.. Дорогие!.. Что делать?.. Какой ужас… Какой ужас!..
3 а ф а р. Вы больше ничего не сообщите нам?
К р а с н и к о в а (устало). Нет.
6 С Е Н Т Я Б Р Я
Лукерье Степановне шестьдесят лет. У нее крупная широкобедренная фигура, большая голова, скуластое мужское лицо. Над верхней губой усы с темными острыми концами. Когда я разговариваю с нею, то всегда ощущаю холодок на сердце. Таких проницательных глаз я еще ни у кого не видела. Они смотрят прямо, с прищуром, так, словно ты в чем-то виновен.
Сегодня я застала Лукерью Степановну на кухне. Лукерья Степановна, оглядев меня с ног до головы, начала неторопливо накрывать на стол. Я начала следить за ней, стараясь привлечь к себе ее внимание. Мне хотелось встретиться взглядами - показать, что и я могу "метать из глаз искры". Она сначала делала вид, что не замечает этого, потом вдруг, перестав резать хлеб, поставила руки на бедра и сказала, словно бросила на пол пригоршню бобов:
- Что это ты, аль не нравлюсь?
- Нравитесь, - весело ответила я, почувствовав, что Лукерья Степановна любуется собой.
- Тебе все нравится… В милицию голову сунула - тоже, небось, не зря, кто-нибудь нравится.
- Нравится, - сказала я.
- Тьфу, ты, господи прости, бесстыдница! Я о Фоме, она о Ереме:
- Ага, ага, - закричала я, соскакивая с места и обнимая Лукерью Степановну. - Вы не любите, когда я такая, не любите? Я тоже не люблю, когда вы такая!..
- Ну ладно, ладно, глупая…
Мы ели молча, слушая передачу по радио и думая каждый о своем. Я никак не могла понять всего, что происходило со мной в эти дни. "Дело Иркутовой", начавшееся так обычно, становилось все более запутанным. Я просмотрела несколько старых дел о мошенниках - они также были запутаны, но имели связь, которая помогала оперативникам разоблачить преступников. Здесь же связь, соединяющая факты и людей, неуловимо распадалась, несмотря на все мои усилия.
…Передавали песни советских композиторов. Я услышала Трошина. Его тихий задумчивый голос овладел моим вниманием так же быстро, как и мысли, которые только что беспокоили меня. Я перестала есть и невольно посмотрела на репродуктор.
Если б знали вы, как мне дороги
Подмосковные вечера…
Даже Лукерья Степановна на секунду отвлеклась от тарелки со щами. Склонив голову и прищурив один глаз, она застыла над столом, словно статуя.
- Умеет петь…
- Трошин, - сказала я, вложив в это слово всю свою любовь к этому замечательному артисту.
- Это тот, что живет на углу улицы? - поинтересовалась Лукерья Степановна.
- Что вы, этот Трошин - артист. Вы его не знаете. Он живет в Москве. Я его видела, когда училась.
- Ишь ты, наш Трошин, выходит, не умеет петь, - принялась за еду Лукерья Степановна. - Московский, небось, ему сродни приходится. Трошин… А, батюшки! - Она соскочила, открыла буфет и, достав оттуда письмо, протянула мне. - Тебе это, из Москвы. Утресь почтальонша принесла.
Из Москвы, значит, от кого-нибудь из девочек, с которыми училась в институте. Взяв письмо, я без особого интереса взглянула на адрес, и замерла, удивленная: писал Алеша Воронов;
- Лукерья Степановна, что же вы молчали до сих пор? - упрекнула я тетю.
- Запамятовала, дочка, делов-то в доме с три короба: то одно надоть сделать, то - другое. У тебя на работе, поди, тоже так…
Я почти ничего не слышала об Алеше за эти семь лет. Раньше мы жили недалеко друг от друга, в одном квартале, теперь - в разных концах города. Те дома, в которых прошло наше детство и юность, сломали; мы получили новые квартиры: Вороновы - на Чиланзаре, я и мама - на Ново-Московской улице. Правда, мы не жили в этой квартире. Мама уехала в Сибирь, в гости к дяде Григорию, я переехала к тете Лукерье Степановне: одна в двухкомнатной квартире я боялась оставаться ночами. Глупо, конечно…
"Здравствуйте, Наташа!
Примите привет из далека. Во-первых, извините меня за беспокойство, во-вторых, разрешите от всего сердца поздравить вас с началом трудовой деятельности. Я искренне рад, что вы встали в одни ряды с теми, кто охраняет покой и безопасность граждан.
Наташа, я никогда не бывал в Москве. Вы ее хорошо знаете, поэтому догадаетесь, какое чувство испытывал я, увидев ее впервые. Взяв такси у Казанского вокзала и выехав на одну из улиц, я невольно сжался, так высоки были здания.
Через некоторое время я осмотрелся, красота домов и дворцов перестала ошеломлять меня. Вы, может быть, даже не поверите: я часто стал думать о родном городе, полном солнца и зелени, и о товарищах, с которыми связала меня суровая милицейская служба,
Впрочем, что же это я расфилософствовался. Вам это неинтересно читать. Вы знаете Москву, да и не за тем я пишу это письмо: мне хочется узнать, как вы чувствуете себя на новом месте, как вам удалось попасть в милицию. Якуб Розыкович как-то сказал мне, что тот, кто был связан или знаком с преступниками, не может работать в милиции: ему никто не будет верить.
Вы не подумайте, что я придерживаюсь этого же мнения. Подполковник, наверно, до сих пор помнит, как я был несогласен с ним. Разговорившись, я даже нагрубил ему, чего никогда раньше со мной не случалось.
Решившись написать это письмо, я еще хотел сообщить о том, что важно знать вам. Вчера совершенно случайно, находясь в МУРе, я услышал разговор двух оперативников о Вострикове, который, сбежав из заключений, совершил несколько разбойных нападений в Москве и скрылся. Я не хочу думать, что он попытается снова встретиться с вами, однако нельзя отрицать фактов, все еще имеющихся в жизни; преступник попытается наладить связь со старыми знакомыми.
Вот, собственно говоря, и все, что я хотел написать вам. Еще раз поздравляю вас с началом работы в милиции и прошу извинить меня за это письмо.
Долго ли я пробуду в Москве - пока не могу сказать. Очевидно, до октябрьских праздников. Хочу посмотреть парад на Красной Площади.
А л е к с е й".
Боже мой, что же это? Опять Борис? Неужели судьба снова сведет меня с ним? Как я его встречу? Что скажу, когда он протянет мне руку: "Здравствуй"?.. Ах, Алеша, Алеша, ну зачем ты прислал это письмо? Ты же знаешь, что я не смогу теперь спокойно работать!
Не помню, что сказала Лукерья Степановна, когда я встала из-за стола и вышла из кухни. И вообще ничего не помню, что было потом. Пролежав в постели несколько часов с открытыми глазами, я взяла, наконец, себя в руки: зажгла в комнате свет, нашла бумагу и чернила и написала Алеше письмо. Нет, я ничего не сообщила ему о Борисе, лишь ответила на вопрос: как оказалась в милиции. Он ждал от меня письмо. Ждал, иначе зачем бы сказал, что пробудет в Москве до октябрьских праздников? Интересно, какой он теперь?..
"Здравствуй, Алеша!
Чудак ты все-таки, ей-богу! Ну, почему ты подумал, что твое письмо принесет мне беспокойство? Наоборот, Алеша, я так обрадовалась ему, Это такое счастье узнать, что твой товарищ не забывает тебя. Только что это за обращение: "вы"? Разве ты меня знаешь первый год? Мы вместе росли, Алеша!
Ну, о Москве ты напрасно так пишешь. Я пробыла в ней пять лет и нисколько не думала о городе, в котором родилась. Мне нравилось ходить по ее проспектам и площадям. Я часами простаивала на набережной Москва-реки, любуясь кремлевскими башнями. Я тысячу раз была в Третьяковской галерее и в Кремле - это такое богатство, Алеша!
Тебя удивляет, как я оказалась в милиции? Впрочем, такой вопрос мне уже задавал один человек. Я говорю о твоем друге Прохорове, который теперь работает начальником отделения уголовного розыска нашего отдела.
Да, я не сразу поступила на работу в милицию. У меня были "компрометирующие" материалы, которые "ели глаза" кадровикам.
Спасибо подполковнику Розыкову. Он посоветовал сходить к министру и поговорить с ним, что я и сделала на другой день.
Теперь работаю следователем. Похвастаться пока ничем не могу, Первое дело, которое расследую, так запутано, что не знаю, что у меня выйдет. Понимаешь, конечно, это глупость, мне кажется, что все люди честные - обвинять некого… Таких, как Скорпион, нет… Ну, что Востриков?.. Я не верю в то, что ты писал. Зачем ему убегать из заключений? Он пять лет отсидел - осталось четыре. Это уже не такой большой срок.
До свидания, Думаю, что напишешь еще. Только не надо такой официальности. Это унижает… тебя и меня.
Н а т а ш а".
Я не все рассказала Алеше-надо бы мне написать о министре, как я долго не могла попасть к нему на прием, как потом, когда он написал на моем рапорте резолюцию: "Удовлетворить просьбу", я еще встретила немало людей, которые копались в моей биографии, словно я была жителем другого мира. Правда, в конце концов, мне повезло. Я встретила Игоря Владимировича Корнилова…
Вот как это произошло.
- Наталья Федоровна Бельская, правильно?
Я была в отделе кадров управления милиции города.
Майор, державший в руках мои документы, был низкого роста, очень толст и лыс. Глядя на меня сонными бесцветными глазами, он смешно двигал челюстями и гремел в кармане связкой ключей.
- Наталья Федоровна Бельская, - сказала я. Последовали равнодушные вопросы.
- Вы окончили юридический институт?
- Да.
- В Москве?
- Да.
- Думаете работать в милиции?
- Да.
- Следователем? Я не выдержала:
- Разве все еще имеются причины, которые мешают мне стать следователем?
- К сожалению, имеются, - поморщился начальник отдела кадров. - В городе нет вакантных мест, есть только на периферии. Это вас не устроит.
- Почему вы так думаете?
- Вы - женщина.
Я, кажется, от злости потеряла рассудок. Шагнув к начальнику отдела кадров, сжала кулаки и негромко, с ожесточением произнесла, глядя на его мясистое красное лицо:
- Перестаньте издеваться! Я пойду к начальнику управления!
- Комиссар в ЦК, - сказал в это время человек в штатском, сидевший, на диване.
- Да не предупреждай, - скривился майор. - Никуда она не пойдет. Так только… цену набивает.
- Да как вы смеете! Вы понимаете, что говорите!.. Эх вы! - вдруг бессильно сказала я. - За что вам только зарплату дают!
- Что!?. Девчонка!!. - вскочил начальник отдела кадров. - Да я тебя!..
- Абдулла Гулямович, - быстро встал и человек в штатском. - Направьте Наталью Федоровну ко мне в отдел.
- Уж не думаешь ли ты уволить кого-нибудь из своих следователей? - спросил майор подозрительно. Он встал боком к человеку в штатском, держась одной рукой за кромку стола, другой - за спинку стула.
- Вы бы могли и не задавать такого вопроса. Старший следователь Зайко уходит на пенсию. Это вам известно так же, как и мне…
- Спасибо за напоминание, - сухо отозвался начальник отдела кадров.
- Пожалуйста, - не без иронии ответил мой защитник. Это был Игорь Владимирович Корнилов.
7 С Е Н Т Я Б Р Я
Кто-то сказал: чтобы твердо поверить, надо начать с сомнения.
Я хочу верить всему, что говорила Красникова. Капитан Зафар убежден, что она мошенница.
Почему нельзя допустить, что Красникова возвратила бы деньги Рыжовой на вокзале? Если бы она решила обмануть, то наверняка не оставила бы у Рыжовой кошелку с пригородным билетом и корочкой от книги?
Муж Красниковой был известным человеком в городе - могла ли она позариться на деньги Рыжовой, не подумав о себе и о муже? Да и логичен ли сам факт совершения преступления: четыре тысячи рублей не та сумма, которая могла бы соблазнить ее. Капитан Зафар посоветовал мне встретиться с мужем и выяснить его отношение ко всей этой истории.
…Рыжова приехала в Ташкент в гости - у нее в городе жил брат. Он работал продавцом в магазине. Как объяснить ее легкомыслие - доверить деньги незнакомой женщине? Может быть, брат не имел возможности достать шубку? Или она не хотела просить его об этом? Они не виделись десять лет: он бы достал ей не только шубку!
…Итак, сомнения, сомнения и еще раз сомнения. Я могу "твердо поверить" только тогда, когда перестану сомневаться. Чтобы добиться этого, надо снова все проанализировать.
К начальнику отдела я не подумала зайти за советом… Игорь Владимирович вызвал меня сам.
- Я слышал, - поздоровавшись со мной кивком головы, сказал он, - что вы намерены на этой неделе закончить "Дело Иркутовой". Доложите, в каком оно состоянии.
Подполковник сидел, как обычно, откинувшись на спинку стула и положив сжатые кулаки на стол. У него был усталый взгляд. На лбу выступили тугие морщины. Брови топорщились у переносицы.
Я ответила:
- Если капитан Зафар не найдет новых улик, которые доказывали бы виновность Красниковой, то я действительно закончу это дело к концу недели.
Игорь Владимирович устало посмотрел на меня:
- Мне, кажется, дело можно закончить уже сегодня? Страшно смутившись, я встала, решив неожиданно, что Корнилов своим выводом зачеркнул мою работу.
- Не думаю, - возразила я.
- Почему? Алиби Красниковой налицо. Потерпевшая получила деньги, что еще нужно? Надо кончать!
- Хорошо, товарищ подполковник… Разрешите идти?
- Идите!..
Поднявшись, я встретилась взглядом с Корниловым и вдруг почувствовала, что не могу уйти из кабинета, не переменив решения. Что-то заставило меня пойти против подполковника. Воронов часто говорил мне: "У тебя скверный характер, Наташа. Стоит человеку, который попросил тебя что-нибудь сделать, немного задрать нос, и ты встаешь на дыбы. Это нехорошо!" Может быть, Алексей прав?..
- Товарищ подполковник, я поспешила с выводом. Сегодня еще рано говорить о прекращении "Дела Иркутовой". Начальник отдела поднялся:
- Товарищ лейтенант, идите и выполняйте приказ. Вы - офицер!
- Товарищ подполковник, - я начала раздражаться, - "Дело Иркутовой" веду я. Оно не будет прекращено до тех пор, пока все алиби подследственной не будут перепроверены. До свидания.
- До свидания, - вероятно, не вникая в смысл слов, сказал подполковник. - К вечеру подготовьте документы об окончании дела. Я не привык отменять распоряжений. Ваше упрямство может дорого обойтись отделу: мы снова не раскроем все преступления и окажемся в хвосте!.. Подумайте, к чему это может привести?!
Что мне делать? Выполнить приказ подполковника?.. Нет, не могу!.. Пойти поговорить с капитаном 3афаром? Совестно. Утром, когда он заговорил о "Деле Иркутовой", я его так осадила, что теперь легче умереть, чем попросить у него совета.
Все-таки я - тряпка. Бросаюсь от одного человека к другому, перетасовываю факты и сведения, думаю, как сумасшедшая, а толку нет и нет, и неизвестно, будет ли,
Может быть, еще раз обратиться за помощью к старшему лейтенанту Зайко? Он поймет. Мой сегодняшний путь - его прошлые сомнения. Зачем повторять то, что уже когда-то принесло неприятности другим?
Старший следователь оказался у себя. Я зашла к нему несмело, словно была виновата, и ожидала его приговора. Он был за письменным столом и просматривал папки, которые лежали перед ним рыхлой разноцветной стопой.
Несколько минут мы молчали. Я стояла у стола, опустив голову и теребя конец косынки. Он сидел, опершись грудью о стол и остановив взгляд на маленькой пожелтевшей фотокарточке.
Потом мы посмотрели друг на друга, старший лейтенант закрыл папку, на которой я заметила надпись "Дело № 10", и пригласил меня сесть; затем отошел к окну, задумавшись о чем-то своем. Я инстинктивно подалась вперед, готовая поделиться с ним своими сомнениями, однако тут же отказалась от этого - в коридоре раздались тяжелые мужские шаги и кто-то громко спросил:
- Зайко у себя?
- Да, - послышался голос капитана Глыбы.
- Один?
- Со следователем Бельской.
- Что это еще за следователь?
- Новенькая.
- Ах, вот что-о-о… Новенька-а-ая… Баба!.. Ну, спасибо подполковнику, удружил?!
Я так и пристыла к столу: баба?! Полгода назад, когда я собиралась пойти в милицию, мама также сказала: "Куда, ты, баба?" Тогда я попыталась доказать: "Работа по желанию - большое счастье", но мама осадила меня пословицей: "Счастье без ума - дырявая сума".
- Так, что же, Наташа, огорчило тебя? - перебил мои мысли старший следователь.
- Ничего, - грубо ответила я, с неприязнью глядя на его седой затылок, на его широкие сутулые плечи - он стоял ко мне спиной. - Я так…
-. У тебя достаточно времени, чтобы довести до конца "Дело Иркутовой", - не меняя позы, сказал Зайко. - Найди дополнительные улики и действуй. Медлить нельзя. Чем больше дней пройдет со дня преступления, тем труднее доказать виновность преступника.
- Этому учили меня в институте, - не унималась я.
Старший лейтенант резко повернулся и отошел от окна
- Если так, - подхватил он, - то тебе и книги в руки. Прислушайся к голосу совести, забудь все, что тебе говорил подполковник. Преступник, кто бы он ни был, не сознается в преступлении до тех пор, пока ты не прижмешь его к стене неопровержимыми фактами.
- Иван Федорович, вы извините, - отказалась я от атаки. - Доказать, виновна Красникова или нет, мой долг. Вы подскажите, как это выполнить. Первое дело, по-моему, для каждого является ахиллесовой пятой. Я - женщина, понимаете?..