Я попробовала напиток одновременно с Годфри. Жидкость была горячей! Вроде глинтвейна, только без вина… с пряностями, сладкая, пронизанная сильным и резким вкусом чего-то, напомнившего мне медицинский спирт. Я подавила желание закашляться, а Годфри поднял брови и едва не причмокнул губами.
Я поставила кружку на столик, так как более не собиралась из нее пить.
– Видите, почему я могу себе позволить нарушать традиции, – засмеялся Годфри. – Мисс Хаксли абсолютно надежна. И мне все равно, кто и что может сказать или подумать.
Татьяна смотрела на него с уважением, нараставшим по мере того, как он поглощал содержимое кружки.
– Но вы же женатый человек. – В ответ на его удивленный взгляд она покосилась на его левую руку. – Вы носите кольцо. – По ее презрительной интонации можно было подумать, будто она говорит о кольце в носу у быка.
Годфри это не смутило.
– Совершенно верно, – ответил он.
– Разве ваша жена, которая осталась в…
– Во французской провинции.
– …во Франции, – разве ее не тревожит мысль о том, что вы путешествуете с незамужней женщиной?
Теперь, когда преподобная Татьяна обрисовала мое положение, я мысленно покраснела. А может быть, так подействовал глоток "русского чая"?
– Моя жена – уверенная в себе женщина, – отвечал Годфри, – кроме того, я часто бываю в отъезде. Возможно, мисс Хаксли кажется ей идеальной сопровождающей.
– Наверняка так и есть.
Татьяна порыскала по столу и выудила ломтик булки, на котором высилась гора маленьких черных бусинок.
Еще среди угощений я распознала тонко нарезанное розовое мясо, явно ледяное, как и все прочие закуски, видимо, для контраста с горячим напитком. Но для себя, помимо нескольких веточек петрушки, я вообще не нашла ничего привлекательного: сплошь неаппетитная, сырая и скользкая, холодная пища из неизвестных источников.
– Простите, я не особенно сведуща в западных манерах, – сказала Татьяна. – Там, где я прожила большую часть жизни, женщины – или всё, или ничто. То есть они или задают мужчине самые границы его существования, занимают весь его разум, сердце и душу, или являются просто прислужницами. Редко встречаются такие, кто не становится ни страстью, ни вещью.
– Мисс Хаксли всегда казалась мне исключительной женщиной, – ответил Годфри. – Кроме того, я считаю, что женщины способны на большее, чем две крайности. Тем они интереснее.
Татьяна снова взглянула на него, не мельком, как читают выражение лица, но глубоким изучающим взглядом, чтобы охватить всю его персону, от поверхности до сокровенных глубин. Ни одна полоска на брюках не осталась незамеченной, ни одной щетинке на его гладко выбритом подбородке не было позволено ускользнуть.
Это встревожило меня, тем более что я не могла сразу понять причину своего внезапного беспокойства. Мне подумалось, что, наверное, так охотник издалека приглядывается к будущей добыче.
– Как вам удалось так возвыситься? – спросила она, с хрустом откусывая булку с икрой. Этот звук напомнил мне известную сказку о великане, грызущем кости англичан.
– В Ротшильдах мало высокого, разве что их нынешнее положение в обществе и финансовый успех, – произнес Годфри тоном, который показался мне довольно задиристым. – Сам же я не более чем адвокат с некоторым опытом в международном праве. Таковы факты.
– Я с вами не согласна. – Татьяна на глазах распалялась, явно получая удовольствие от словесного поединка. – Финансовый успех и международное право – ингредиенты бурных драм, несметного богатства и захватывающих приключений, как для отдельных людей, так и для целых стран.
– Адвокаты далеки от приключений, – пожал плечами Годфри, высматривая среди каннибальских закусок что-нибудь съедобное.
Татьяна наблюдала за тем, как он ест, с таким вниманием, будто собиралась съесть его самого в следующий момент. Обо мне забыли, как об одной из женщин-вещей из категории "ничто".
Если меня и задело подобное отношение, то оно же оказалось очень кстати. Ирен ожидала, что я буду наблюдать и запоминать, – не самая постыдная роль. И теперь мне стало очень легко слушать и смотреть, не обращая на себя внимания. Я превратилась в часть интерьера, незаметную, но чуткую. Разумеется, я не стала доставать блокнот и карандаш, – сцена требовала более деликатного внимания. Одна надежда, что мне удастся увидеть и запомнить самое существенное. Я как можно тише проскользнула к ближайшему креслу и слилась с мебелью, с которой меня так удобно ассоциировали.
– А что же близко адвокатам? – спросила Татьяна, не уступая дорогу Годфри, двигавшемуся вокруг стола, и тем втягивая его в свою орбиту. Даже на солидном расстоянии я чувствовала одуряющий запах ее духов.
Годфри улыбнулся:
– Бесконечные процессы. Выжившие из ума судьи. Парики из конского волоса. Задержки исполнения правосудия и еще большие задержки со стороны клиентов, когда дело касается оплаты. Несправедливость закона. Редкие триумфы и частые поражения. Удовольствие ожидания возможной победы. Трудно назвать это приключениями, как вы, вероятно, со мной согласитесь.
– Возможно. – Она взяла у него кружку, собственноручно наполнила ее из самовара, отпила немного, а затем сунула кружку обратно ему в руки, накрыв его ладони своими поверх металла, как бы желая согреть их.
Глаза Годфри сузились, и это выражение только усилило ясность черт его лица.
– Вы темноваты для англичанина, – заметила она, – но глаза все же светлые, как олово.
– Типичное сочетание для английского адвоката, – сказал он в ответ.
– Но необычное для России, где почти нет адвокатов, только судьи, военные и аристократы.
– А кем себя считаете вы? – вдруг спросил он.
Татьяна, как видно, не ожидала этого вопроса.
– Вы всё или ничто?
– Ответ вам известен, – сказала она. Ее странные янтарно-карие глаза приобрели красноватый оттенок зловещего напитка. – Я была… балериной.
Годфри взглянул на огромную картину над камином:
– Эту партию вы тоже танцевали?
– Я танцевала много партий. И каждая была – всё.
– Как и сам балет когда-то…
Русская кивнула, медленно взяла кружку Годфри в руки и сделала глубокий глоток собственного яда.
– Теперь вы больше не танцуете? – спросил Годфри, и, несмотря на всю его осторожность, в голосе прозвучала симпатия.
– Не на сцене, – подтвердила она, вернула ему кружку и скользнула в направлении картины.
Годфри поставил оскверненную посуду на стол:
– Травма?
– Да. И нет. Травма, но не только физическая.
– Бывают ли вообще только физические травмы?
– Нет. – Татьяна обернулась. – Когда вы об этом узнали?
– Не раньше, чем стал адвокатом.
– Какой закон вы преступили? Что с вами случилось? Почему вы больше не можете практиковать в Лондоне? – Внезапно и страстно она стала задавать вопрос за вопросом. – Почему вы живете во Франции? Почему ваша жена не держит вас на коротком поводке? Чего вы ищете для Ротшильдов? Зачем вы здесь в Богемии?
– Дорогая моя, – запротестовал он, – никогда не следует спешить с допросами.
С каждым вопросом она приближалась к нему, но теперь отпрянула, точно кобра:
– Спешить?
– Да, торопиться.
– Я русская, – ответила она с полуулыбкой, – и потому спешу. Но я никогда не вторгаюсь в чужие дела без спроса.
– Хотел бы поспорить. Россия частенько подавляет более слабые народы. Взять хотя бы Афганистан.
– Что вы об этом знаете?
– Только то, о чем пишут в газетах. Или вот недавний морской договор, который Англия предложила Италии. Разве Россия не заблокировала его?
Теперь уже ее глаза сузились, но выражение лица получилось далеко не столь привлекательным, как у Годфри.
– Откуда простой адвокат, живущий за границей, знает о таких вещах?
– Я читаю "Дейли телеграф" и работаю на Ротшильдов.
– Сколько же они вам платят за работу?
– Вы бы удивились, если бы узнали.
– Меня ничем не удивить, – пробормотала Татьяна, придвинулась к Годфри и схватила его за лацканы сюртука.
Я едва подавила возглас изумления, понимая, что нельзя прерывать такую выразительную сцену, хотя все мое существо протестовало.
Годфри замер, как ведет себя человек в присутствии ядовитой змеи. Она еще ближе придвинулась к нему:
– Это я удивлю вас, господин адвокат. Я обещаю. И я могу предложить вам больше, чем Ротшильды. Я русская!
– Верю, – ответил он с горячностью в голосе. Имел ли он в виду ее претензию на более высокую ставку или ее национальность, я так и не смогла разгадать.
Без сомнения, у меня на глазах происходило нечто очень странное. Руки прямо-таки чесались достать блокнот и сделать пару ключевых заметок. Ирен наверняка потребует все подробности, когда я расскажу ей о встрече. Не хотелось упустить ни одного нюанса. Так или иначе, я не сомневалась: Татьяна считает себя настолько могущественной в текущем политическом противостоянии, что запросто может предложить Годфри перейти на ее сторону. Возможно, из нее вышел бы сильный союзник, но не такой, которому можно доверять.
– Я правильно понимаю, что ваша сфера влияния распространяется на короля? – уточнил Годфри, желая, разумеется, указать на ее неподобающую связь.
– Король? – выдохнула она. – Он – ничто.
– Как и я, – напомнил Годфри.
– Это уж мне решать.
Ее пальцы впились в лацканы, погружаясь в шелковую ткань отделки, как будто она хотела подчинить его своим желаниям, вплестись в самое его существо. Вот она медленно подняла свое лицо к лицу Годфри, слегка покачиваясь; мех колыхался на ее обнаженных плечах, полуприкрытые глаза туманились. Так Сара Бернар изображала сцены смерти… и некоторые другие.
Годфри сжал запястья женщины. Как ни странно, я заметила, что костяшки его пальцев побелели, как будто он прикладывал гораздо б́ольшую силу, чем казалось со стороны.
– Я здесь, чтобы узнать, имеете ли вы намерения поддержать интересы Ротшильдов, – напомнил он.
Татьяна заговорила медленнее, и голос ее сделался низким и густым, как "русский чай" из крана самовара:
– Я поддержу тех, кого пожелаю. Если вы служите интересам Ротшильдов и хотите, чтобы Богемия тоже служила им, сперва послужите мне.
– И такая мелочь заставит вас согласиться?
– Вы не поняли меня. Я не опускаюсь до… мелочей. Я могу быть бесценной союзницей и безжалостным врагом.
– Вы угрожаете мне? – нахмурился Годфри.
– Ни в коем случае. Вам – никогда.
– Действительно ли так сильно ваше влияние на короля?
– Больше, чем на короля! На царя.
– То есть вы признаете, что Россия имеет интересы в делах Богемии и ее монарха?
– Да!
– Но почему?
– Нет смысла обсуждать причины, вы ведь и так их знаете. Вы же не глупый человек, и я предпочла бы, чтобы вы не притворялись глупцом.
– А король глуп?
– Безмерно!
– Но вы тем не менее…
– Деловые интересы – это одно, а вот что касается…
– Чего?..
Татьяна лениво рассмеялась в ответ – над ним, над собой, возможно, над любым, кому привелось бы услышать этот причудливый диалог.
– А вот чего… – Ее голос сделался таким тихим, что Годфри невольно наклонился к ней, да и я тоже едва ли не вытянула шею в их сторону, чтобы услышать каждое слово, каждое откровение. Не за этим ли мы сюда пришли?
Внезапно русская прильнула губами к уху Годфри и что-то быстро и горячо зашептала, сияя триумфальной улыбкой.
Годфри отпрянул было, как от огня, но она всем своим весом повисла у него на лацканах, и тяжелая парча в меховой оторочке только помогала ей в этом.
В следующий момент между ними вновь образовалось свободное пространство. Я моргнула, еще не веря своим глазам, но почувствовала, что стальной капкан разжался.
– Я сказала вам все, что могла, – проговорила Татьяна мягким и сладким голосом, после чего устремилась к камину и приникла лбом к холодной мраморной плите. Над ее головой варварская принцесса с картины неприветливо озирала комнату.
Мех соскользнул, открыв бледную спину Татьяны, и стало видно, что она не носит корсет. Ее острые лопатки напоминали акульи плавники. Меня шокировало, что женщина позволяет себе так обнажиться перед посторонним мужчиной – да пусть даже перед посторонней женщиной! – но Годфри, похоже, был потрясен еще больше. Он быстро подошел ко мне, взял меня под локоть и увлек к выходу, где элегантная горничная с реверансом выпустила нас наружу. Зловещего голубоглазого слугу мы уже не встретили.
Когда мы оказались на улице, к нашему удивлению, уже начало темнеть. После часа, проведенного в потусторонней атмосфере апартаментов Татьяны, даже такое естественное явление, как смена дня и ночи, казалось странным.
– Вероятно, надо взять экипаж, – предложил Годфри, а затем повернулся ко мне, все еще возбужденный случившимся: – А не согласишься ли ты пройтись пешком, Нелл? Мне необходим глоток… воздуха.
– Небось она вообще никогда не открывает окна, – проворчала я. – У нее в номере так темно и душно, да еще столько вещей. Хуже, чем в салоне Сары Бернар.
Годфри слабо засмеялся:
– Да, ты права. Гораздо хуже, чем у Сары. Ты не станешь возражать, Нелл, если по дороге я где-нибудь выпью кружку эля?
– Могу тебя понять, после того что пришлось отведать во время визита, – согласилась я. – Я не возражаю, но при условии, что мы не сильно задержимся и ты не будешь курить.
– Нет-нет, не задержимся, – ответил он, – но мы должны решить, что сказать Ирен.
– Что же тут решать? Эта Татьяна признала незаконную связь с королем и то, что на самом деле она служит интересам России. Ты мастерски выудил у нее эту информацию, хотя и пришлось терпеть варварское гостеприимство, которое я не желаю ни описывать, ни даже вспоминать, ради здоровья собственного желудка. Прости, что я не делала заметок, Годфри, но именно так я могу суммировать происшедшее.
– Ах, Нелл! – Он сжал мое плечо, будто я была молоденькой и глупой, как Аллегра. – К чему мне чистый воздух, если ты рядом и освежаешь голову не хуже морского бриза! Именно это мы и расскажем Ирен, но сперва все же позволь мне немного восстановиться после самовара. Чего только не вытерпишь ради несложных шпионских миссий!
– Пища была столь же ужасна, сколь и напиток, – добавила я. – Не представляю, на что русские могут надеяться в мировом масштабе, если они готовят так же ужасно, как чехи, немцы или французы.
– Ты права, Нелл, английская кухня покорит весь мир. Гляди-ка, вон на ветру качается вывеска "У Калича". Так может называться только пивная. Давай сюда и завернем.
"Я счастлива служить своей стране, не меньше чем эта ужасная Татьяна, – решительно сказала я себе, когда стал различим пьяный гул голосов, доносившийся из глубины пивной, – пусть даже и таким малоприятным способом".
Глава двадцать третья
Королевский фулхаус
Мое погружение в дымные глубины "У Калича" ради того, чтобы Годфри принял на борт некоторое количество богемской смелости, оказалось делом бесполезным. Когда мы уже затемно вернулись в отель "Европа", Ирен и Аллегра, полные впечатлений от дневной прогулки, спокойно сидели в своем номере.
– Смотрите! – воскликнула Аллегра, вскочив с места, чтобы поприветствовать нас. Она подняла руку и продемонстрировала запястье, украшенное гранатовым браслетом. – Мы купили у торговца на улице, представляете?
– Красиво, – сказал Годфри отсутствующим тоном, не сводя глаз с Ирен.
Я рассмотрела украшение повнимательнее:
– Скорее всего, это стекло или низкосортные гранаты. На улице никогда не купишь ничего стоящего. Запомни на будущее, милая Аллегра.
– А еще цыганка предсказала мне будущее! Миссис Нортон знает такие странные места. Это, с цыганкой, было просто потрясающее! Внутри темно, несмотря на дневное время, только светит лампа в форме черепа. Можете себе представить, мисс Хаксли?
– Ну еще бы. Удалось ли вам также повстречаться с Големом?
– Нет. – Лицо Аллегры приняло глубоко разочарованное выражение. – Зато мы ходили на еврейское кладбище! Такое страшное место! Нагромождения надгробных камней, все покосившиеся, как будто из-под них вот-вот восстанут древние обитатели могил. Конечно, в последние два столетия там никого не хоронили, но там покоится сам раввин Лёв, создатель Голема. У него грандиозный памятник, почти такой же огромный, как лондонский Монумент . Люди все еще оставляют ему записочки с просьбами о защите. Только подумайте!
Пока Аллегра делилась со мной рассказом о пражской уличной жизни, Годфри избавился от шляпы, трости и перчаток, после чего переместился поближе к Ирен, которая сидела (или, точнее, полулежала, в манере Сары Бернар) на диване.
Аллегра желала, чтобы все ее слушали, и подбежала к нему, прежде чем он успел сесть.
– Угадайте, мистер Нортон, что пообещала мне предсказательница? Она сказала, что я выйду замуж трижды! У меня будет четырнадцать детей, и я отправлюсь путешествовать в Китай. Как вы считаете, это возможно?
– Все возможно. А что она предсказала Ирен? – спросил он, поворачиваясь к жене.
– О, ничего удивительного, по сравнению с моим жребием, – торопливо ответила за нее Аллегра. – Гадалка сказала, что у Ирен появится татуировка.
– Татуировка? – пробормотала я.
– И где именно? – поинтересовался Годфри, с облегчением присаживаясь рядом с супругой.
– В Тибете, – пояснила Аллегра.
Он улыбнулся:
– Я имел в виду часть тела, на которой у Ирен будет татуировка, а не часть света, где она ее получит.
Ирен пошевелилась. Мне показалось, что она необычно утомлена или же задумчива.
– Некоторые вещи даже предсказатели не могут предвидеть, – сказала она, – поэтому их следует оставить во власти воображения.
– В Тибете? – переспросила я. – Ни в коем случае туда не поеду. Там, наверное, еще ужаснее, чем в Афганистане.
Аллегра вновь начала извергать потоки словесной лавы, с энтузиазмом сжимая мне руку:
– А еще, мисс Хаксли, я спросила, смогу ли я снова увидеть моего дядю Квентина, и она мгновенно ответила, очень уверенным голосом, что это случится в течение двух недель. Все это прозвучало странным образом правдоподобно.
Я даже не заметила, как кровь отлила от моего лица, и едва не упала в обморок. Но Аллегра поддержала меня за плечо, и усадила в ближайшее кресло.
– Дорогая моя, – начала я, когда перевела дух, – ты не должна придавать такое значение словам незнакомой цыганки. Только безответственная особа могла тебе такое сказать. Разве ты не видишь, что в ее предсказание можно вложить противоположный, зловещий смысл?
– Ой, – вымолвила Аллегра и села на подлокотник моего кресла. – То есть она могла иметь в виду, что я увижу дядю Квентина, потому что сама скоро отправлюсь на тот свет?