Двадцать один снимок. Мать Эрикссона - молодая, в среднем возрасте и старая. Фотография дома в Юртхагене, где он жил в детстве. На остальных снимках - сам Эрикссон. Мальчик, который не смеялся. Групповое фото первоклассников - он стоит как будто в сторонке, крайним в заднем ряду, настороженно, без улыбки смотрит в камеру. Групповой снимок и портрет - окончание средней школы. Групповой снимок - выпуск в гимназии. Здесь он впервые улыбается. Вклеенное служебное письмо - Центральное статистическое управление извещает, что Чель Йоран Эрикссон утвержден на должность начальника бюро. И все.
Бедняга, грустно подумала Хольт. Нелегко ему приходилось.
Одна фотография была не вклеена в альбом, а просто лежала между страницами. Снимок сделан летом. Трое молодых людей, лет по двадцать пять, и маленькая девочка, не больше десяти. Зеленая трава, солнечные блики на воде. Все в сорочках с короткими рукавами, шортах и сандалиях. Двое весело улыбаются в камеру, третий выглядит более сдержанно. У девочки вид очень задорный, косички - как у Пеппи Длинныйчулок, веселая гримаса.
Стокгольмские шхеры, конец шестидесятых или начало семидесятых, решила Хольт. Веландер, Тишлер и Эрикссон, сомнений нет. Девочка держит Тишлера за руку. Несмотря на разницу в росте и возрасте, они потрясающе похожи. Строение тела, черты лица, манера держаться.
Она не может быть его дочерью, решила Хольт. Сестра или кузина. Она припомнила: Гунсан говорила ей, что Тео Тишлер помимо брокерской фирмы унаследовал от отца взгляды на семейную жизнь.
На обороте детским почерком сделана надпись: "Банда четырех. Стен, Тео, Чель и я".
- Знаешь, чем мы сейчас займемся? - спросил Ярнебринг, опечатывая дверь квартиры Эрикссона.
- Слушаю с все возрастающим вниманием, - весело сказала Хольт, поддразнивая Ярнебринга. Вид у нее был почти такой же задорный, как у девочки на фотографии.
- Мы поедем на работу, запремся в кабинете, выдернем телефон из розетки и попробуем вычислить, что все это значит.
- Звучит неплохо, - согласилась Хольт. - Если только ты позволишь для начала сварить кофе.
Для начала они подробно обсудили так называемый гомосексуальный след Бекстрёма. Здесь их мнения несколько расходились. Хольт просто-напросто не верила в эту версию. Она была убеждена, что преступление с сексом никак не связано и совершенно неважно, какую именно ориентацию имел убитый. Ярнебринг был "в принципе" с ней согласен, но ему трудно было представить, что Эрикссона вообще не интересовала сексуальная сторона жизни.
- Я этого понять не могу, - заявил Ярнебринг. Что бы там ни утверждала эта полька, вспомнил он.
- То, что этого понять не можешь ТЫ, нисколько меня не удивляет, - улыбнувшись, отозвалась Хольт. - Но если ты отвлечешься от собственных наклонностей…
- Погоди, - остановил ее Ярнебринг, - не сбивай меня. Я могу согласиться, что Эрикссон был мерзкий субъект, который шпионил за всеми подряд, чтобы ими манипулировать, - достаточно послушать его коллег. Но ведь одно не исключает другое?
- Не могу сказать. Я мало что понимаю в мужчинах.
- А вот над этим ты должна поработать, - невозмутимо произнес Ярнебринг. - Что я хотел… В общем, что-то в этом преступлении меня смущает. Ясно, как день, что Эрикссона пришил кто-то, кого он хорошо знал и кому доверял. В нашем случае - кого он совершенно не опасался. Но это не Веландер, не Тишлер и не уборщица. А кто? Никого больше нет! Мы никого не нашли…
- Кто-то из соседей, кого мы упустили, - предположила Хольт. - Случайный знакомый, которого мы не нашли.
- Не похоже! - Ярнебринг яростно тряхнул головой. - Эрикссон был человек в высшей степени подозрительный, подозрительный и осторожный. И вот он спокойно сидит на диване, пьет свой грог, а наш парень спокойно втыкает ему нож в спину… Эрикссон падает на пол и отчаянно вопит, если верить соседке… но скоро помирает. Кого он мог впустить в квартиру?
- Поправь меня, если что не так, - заговорила Хольт. - Так называемые гомосексуальные убийства - обычно какие-то жуткие истории. Насилие, ненависть, взрыв эмоций - аффект…
- Как правило - да, но далеко не всегда. Они же как все люди - наркотики, ревность… Иногда просто психи. Только не в нашем случае.
- Не поняла?
- Это убийство выглядит, я бы сказал, во-первых, трусливым, а во-вторых… случайным. Убийца еле добегает до ванны и начинает блевать. Не похоже на наших друзей на мотоциклах.
- Не похоже, - согласилась Хольт. Она думала точно так же.
- И что мы имеем?
Одинокий человек, подозрительный и запуганный, уверенный, что жизнь обошлась с ним не по заслугам, что он бы имел гораздо больше, если бы в мире существовала справедливость и он мог бы принимать решения сам.
- Шпион и проныра, - напомнил Ярнебринг.
- Он хотел таким образом получить власть над людьми - узнав их слабости и пользуясь ими.
- Использовал дружбу, играл на чувствах - для собственной выгоды.
- Наверняка шантажировал, если подворачивалась возможность и он был уверен в собственной безопасности.
- Шпион, проныра, шантажист, - подвел итог Ярнебринг.
С ним бы я точно не хотел делить комнату, решил он.
- У меня есть приятель, - размышляя вслух, сказал Ярнебринг. - Даже не приятель, а лучший друг. Много лет назад мы сидели с ним в одном кабинете. Много чего было, но сейчас не будем об этом…
- Я даже могу предположить, о ком идет речь, - перебила Хольт. - Ребята из патруля называют его Мясник из Одалена. Обер-интендант полиции Ларс Мартин Юханссон.
- Народ много чего болтает, - заметил Ярнебринг. - Знаешь, чем он знаменит?
- Нет, - призналась Хольт. - Я вся внимание.
- Он всегда знает, как, что и почему. Иногда даже жутко становится.
- Так что же мы ждем? - спросила Хольт и кивнула на телефон. - Позвони и попроси прийти.
Бога встретить никогда не поздно, подумала она. Если все, что она слышала о Юханссоне, правда, то сейчас самое время для такой встречи.
- Не знаю… - сказал Ярнебринг. Неплохо бы, конечно, доставить себе удовольствие посмотреть на рожу Бекстрёма, подумал он. - Когда речь идет об убийстве, Ларс Мартин всегда говорит одно и то же: наплевать на мотив.
- То есть, если я правильно поняла, мотив преступления не важен, - с удивлением изменила Хольт формулировку, чтобы не оставлять места для сомнений.
- Именно так. Ларс Мартин говорит, что мотив либо ясен сразу, либо настолько безумен, что вычислить его нет никакой возможности, сколько бы ты ни ломал голову. Однако и в том и в другом случае мотив неинтересен. Ларс Мартин говорит, что мотив - это вроде вишенок на торте. Суд может, конечно, если так уж необходимо, воткнуть эти вишенки, но торт должен быть к тому времени испечен. Полиции мотивы не нужны. Они нужны в детективах, сериалах и прочей дряни.
- Что-то уж слишком просто, - возразила Хольт, слегка смутившись. Она, как завороженная, смотрела как минимум два полицейских сериала.
- Ларс Мартин и сам на редкость прост, - довольно улыбнулся Ярнебринг. - Это меня и удивляет. Я имею в виду его башку. Ларс Мартин всегда прав. У нас за эти годы было не меньше двух десятков подобных дел, и я не могу припомнить ни единого случая, где бы он ошибся.
- Но? - сказала Хольт, ожидая продолжения.
- Именно в этом случае, я думаю, его теория неверна.
- Что ты имеешь в виду?
- Что я имею в виду… Мне вдруг пришло в голову, что в нашем случае, если бы мы поняли мотив, мы бы нашли убийцу. Просто и естественно, как два пальца облизать. Поехали бы и повязали.
- Ты так считаешь?
- Йес, - сказал Ярнебринг. - И знаешь, что самое поганое?
- Откуда мне! Расскажи.
- А вот что: я почти уверен, что мы уже сталкивались с убийцей, только попросту проморгали.
- Но никого же нет! Не Веландер, не Тишлер, не уборщица…
- Кто-то есть. Только мы его не видим. Просто, как тыква.
16
Среда, 13 декабря 1989 года
В отделе тяжких уголовных преступлений отмечали Люсию в полном соответствии с традицией и - тоже в соответствии с традицией - остаток дня никто толком не работал. За исключением неутомимой Гунсан за компьютером все попрятались по своим кабинетам.
Служебное усердие оставляло желать лучшего и в следственном отделе - нельзя сказать, чтобы работа там кипела. Ярнебринг с утра был бодр, но потом исчез, объяснив, что должен "помочь кое в чем ребятам".
В помещении отдела оставалась только унылая Хольт. У Нике в садике тоже праздновали Люсию, а она была вынуждена сидеть в конторе. За неимением более интересного занятия она копалась в ящике с записными книжками, фотоальбомами и прочими бумагами Эрикссона.
Если убийца где-то тут и присутствует, то хорошо замаскировался, кисло подумала она, вспомнив слова Ярнебринга. Самое простое было бы просмотреть эти бумаги с кем-то, кто знал Эрикссона, подумала она, и, поскольку следствием руководит Бекстрём, известный педантичным соблюдением полицейского этикета, ей придется ему позвонить.
Бекстрём пробурчал с неудовольствием - его мысли явно были заняты чем-то другим, - что она может заниматься любой чушью, он мешать не станет. Ему, Бекстрёму, уже давно все ясно, но если ей этого недостаточно…
- Не забудь посмотреть энциклопедию на букву "а", - добавил он.
- Зачем? - удивилась Хольт.
- А как же! Анальный Акробат. А также "г", "п", "ф" - гей, гомофил, педераст, фикус. И "в" не забудь - вазелин. И позвони, как что-нибудь найдешь, - веселился Бекстрём.
- Спасибо за совет, - поблагодарила Хольт и положила трубку.
Он ненормальный, решила она.
Веландера не было на месте. Его секретарша сообщила, что он в зарубежной командировке, делает какой-то репортаж, приедет к Рождеству.
Ну вот, разочарованно вздохнула Хольт.
С Тишлером ей повезло больше. Она набрала номер из записной книжки Эрикссона, трубку взял сам Тишлер. Хольт объяснила, в чем дело, и попросила найти время для встречи, хотя она уверена, что господин Тишлер очень занятой человек.
- Прямо сейчас, - сказал Тишлер. - Только дайте мне пять минут - попудрить нос. У вас есть адрес?
Через пять минут она вышла из здания. И опять ей повезло - подвернулась служебная машина, и через десять минут она стояла на пороге его кабинета.
- Пожалуйста, садитесь. - Тишлер показал на старинный стул с подлокотниками, стоявший напротив него у большого письменного стола. Инспектор следственного отдела Анна Хольт - это вы?
- Это я, - призналась Хольт.
Странный мужик, подумала она. Маленький, лысоватый, но очень крепкий, почти квадратный. Глаза внимательные. Смотрит на нее с нескрываемым одобрением, нимало при этом не смущаясь.
- А я Тео. Могу я называть вас Анна?
- Конечно, - слегка улыбнулась Хольт.
Держи, Анна, ушки на макушке, сказала она себе.
- И что я могу для вас сделать, Анна? - спросил Тишлер. - Можете пожелать, чего хотите, потому что я богат как Крез, невероятно талантлив, в высшей степени остроумен, а при необходимости могу быть совершенно очаровательным.
- В таком случае я хотела бы попросить вас помочь мне с этими бумагами. - Она положила на стол картонную коробку с личными вещами Эрикссона.
- Предложение не слишком заманчивое, - вздохнул Тишлер, - но с чего-то надо начинать. Надеюсь, личные записи Челя не повлияют отрицательно на нашу с вами совместную жизнь… Я забыл спросить, может быть, вы хотите что-нибудь выпить? Шампанское, обычное вино… Стакан родниковой воды?
- Позже, - улыбнулась Хольт. По-своему он неотразим, решила она.
- О! - шутливо воскликнул Тишлер. - Позже лучше, чем никогда. Луч надежды рассеивает мрак в моей несчастной и одинокой душе. А что касается записей, - продолжил он серьезно, - это всего лишь навязчивая идея Челя - пересчитывать результаты биржевых операций. За эти годы он показывал мне сотни подобных расчетов, но, если вы просмотрите все его папки, непременно найдете наши счета с абсолютно теми же цифрами… Если не найдете, дайте мне разрешение прокурора, и через пять минут получите распечатку.
- Не надо, спасибо, - поблагодарила Хольт. - Вы подтвердили мою догадку.
- Гармония душ, - влюбленно вздохнул Тишлер, - вот это и называется - гармония душ.
Записная книжка с телефонами тоже не потребовала много времени.
- Вот этот номер в Юртхагене - это его мать, - объяснил Тео. - Хотя она умерла несколько лет назад.
- А вы когда-нибудь ее видели?
- Как-то наткнулся на них с Челем в городе. Они шли к врачу в частную клинику на Уденплане. Ей тогда было за восемьдесят. Она была уже далеко не юной девушкой, когда родился Чель.
- И какое у вас сложилось о ней впечатление?
- Жутковатая старушенция. - Тишлер весело улыбнулся. - Я поговорил с ней минут пять, и этого было вполне достаточно.
- Что вы имеете в виду?
- Можно сказать, она держала своего мальчика не в ежовых рукавицах - в железных тисках. Идеальная иллюстрация доминантной матери. Не нужно быть психологом, и так все ясно. А тиски какие надежные! У него до сих пор в книжке ее телефон, хотя она давно умерла.
- А вам не известно, случайно, кто был отец Эрикссона?
- Нет, - сказал Тишлер, - но мне кажется, что она убила его и съела сразу после соития.
- Вот как, - сказала Хольт.
Когда Тишлер добрался до фотографии "банды четырех", он обрадовался, как школьник. Очаровательно, подумала Хольт, просто очаровательно.
- Это мы: я, Стен и Чель. Дама с косичками - моя прелестная маленькая кузина. Тогда как раз у нее был период Пеппи… А снимок сделан у моих родственников, у них "летний рай" на Вермдё совершенно в духе Августа Стриндберга, особенно по части семейных отношений.
- А вы помните, когда сделан снимок? - спросила Хольт.
Он и в самом деле остроумный, подумала она.
- Конец шестидесятых, начало семидесятых… Точно не помню. Если хотите, можем туда съездить и посмотреть гостевую книгу. Найдем там Челя - задача решена. Он, насколько я помню, был там всего один раз. Мы добирались на отцовской яхте из Сальтшобадена. Я, Стен, Чель и ужасающее количество банок и бутылок.
- А малышки Пеппи с вами не было?
- Нет, она была уже на даче, с мамой, папой и кучей родственников от девяти до девяноста. Они постоянно там толклись.
- А что это за "банда четырех"?
- А! - усмехнулся Тишлер. - Инспектор следственного отдела хочет пришить мне юношеский радикализм. Китайская оппозиция, "великий кормчий" Мао… Ну и так далее.
- С чего бы мне этого хотеть? - спросила Хольт, обводя взглядом комнату.
- Боюсь, что все было гораздо проще. Моя маленькая кузина в то время до безумия увлекалась детективами, она вообще была очень развита для своего возраста. "Банда четырех", я думаю, ведет свое происхождение от Конан Дойля. "Знак четырех" - так, по-моему, называется повесть. "Банда четырех" - это секретное общество, по следу которого идет великий детектив Шерлок Холмс.
- А кто фотографировал?
- Автоспуск. Аппарат моя кузиночка получила в подарок от доброго дяди Тео, как она меня называла. Она везде с ним носилась и снимала в самые неподходящие моменты - иной раз совсем неподходящие, - так что ее мать, то есть моя тетка, ругала меня за этот подарок. Но я старался держаться от них подальше… Сами понимаете, не самое подходящее общество для юного радикала - буржуазная семья на фоне буржуазной виллы. Но признаюсь, признаюсь: иногда я проявлял слабость.
- Ну, все уж не так страшно, - улыбнулась Хольт. - Хотя я понимаю, о чем вы.
Все же он немного болтлив, подумала она.
- И я понимаю, о чем вы говорите, и признаюсь во всем, - улыбнулся Тишлер в ответ. - В то время все приличные молодые люди были радикалами. Все состояли в "Кларте", - помните такую молодежную организацию? - все боролись за мир; мы были красными, социалистами и коммунистами, участвовали во всевозможных движениях на все буквы алфавита. Мы постоянно маршировали перед американским посольством, ну и без "клубнички" дело не обходилось. И то и другое полезно для здоровья, а в придачу представлялся отменный случай подразнить старика отца.
- По нашим данным, Чель Эрикссон увлекался политикой, - сказала Хольт.
"Клубничка", при этом подумала она. Когда я последний раз слышала это слово? Не меньше ста лет назад.
- Ну да, увлекался, - подтвердил Тишлер. - Мы его называли Флюгером, так что это было… не совсем, скажем так, чистое увлечение.
- Что вы имеете в виду?
- Оппортунизм, - легкомысленно сказал Тишлер. - И, может быть, проблемы с таймингом. Я помню, как он весной семьдесят девятого вступил в Социал-демократическую партию и весь вечер болтал, что его профсоюзная карьера теперь сделана и что век либералов недолог. После чего буржуазный блок выиграл выборы и просидел в риксдаге до восемьдесят второго.
- Вы в то время все были юными социалистами?
- А я и сейчас социалист, - возразил Тишлер чуть ли не с обидой. - У меня сердце всегда было слева… А бумажник справа, - добавил он с широкой улыбкой. - Я уже сказал: все нормальные люди в то время были социалистами или коммунистами. По той же причине, по какой они позже отказались от своих убеждений: поняли, куда это может завести.
- А вы сами оппортунизмом не грешите? - спросила Хольт.
- Разумеется, нет, - с оттенком гордости открестился Тишлер. - Я, черт возьми, родился с серебряной ложкой во рту и мог себе позволить не быть оппортунистом.
- А Чель Эрикссон не мог себе этого позволить.
- Нет, не мог. - Тишлер вдруг сделался серьезным. - Ему приходилось туго, и мне даже в голову не приходило его в этом упрекнуть. Люди стараются приспособиться к своему времени. Времена меняются, и вместе с ними меняется жизнь человека. Только очень немногие удостаиваются права быть похожими на подводное течение и гнать собственную волну.
- Хорошо сказано, - одобрила Хольт.
- Я знаю, - ухмыльнулся Тишлер. - К сожалению, я позаимствовал эту мысль у Айвинда Ионссона. Кстати, не поужинать ли нам вечером в Париже? - спросил он, задерживая ее руку в своей.
- Очень жаль, - улыбнулась Хольт, - но вряд ли это возможно. В другое время и в другой жизни - с удовольствием.
- Я буду жить надеждой, - заявил Тишлер, глядя на нее в упор ясным и твердым взглядом.