Несмотря на межпраздничное затишье, работы было довольно много, поэтому Ярнебринг решил пообедать в полицейской столовой. Столовая оказалась почти пуста. Он выбрал столик в самом дальнем углу, чтобы за кофе спокойно просмотреть газеты. Только он расположился, как тут же увидел, что к нему направляется пожилой полицейский - инспектор помнил его, тот служил в патруле, ездил на патрульной машине.
Как же его зовут? Вроде бы Стрид… Ярнебринг лихорадочно копался в памяти. Лица он запоминал прекрасно, а вот с именами начали возникать трудности.
- Стрид, - представился тот. - Хочу обменяться парой слов. Мы встречались, когда ты работал на Эстермальме, если помнишь.
- Садись. - Ярнебринг показал на свободный стул.
У Стрида было к нему дело. Это Ярнебринг понял сразу, и все же, для того чтобы начать разговор, потребовалось минут пять беканья и меканья.
- Помнишь Перссона, он работал на взломах, а потом ушел в "секретку"?
Ярнебринг кивнул. Истинный полицейский, один из самых мрачных типов, с кем Ярнебрингу приходилось сталкиваться по службе.
- Еще бы не помнить. А что?
- Он заходил на той неделе, - сказал Стрид и наклонился поближе к Ярнебрингу. - Мистическая история. - Он покрутил головой.
- Слушаю. - Ярнебринг отложил газету.
Стрид поежился и огляделся:
- Собственно говоря, я не должен бы это рассказывать… Но тебе-то не могу не сказать…
Ну так говори же, подумал Ярнебринг, хотя, если бы к нему пришел Перссон, что-то рассказал и попросил помалкивать, он бы держал язык за зубами. Перссон не из тех, чьи секреты можно безнаказанно выбалтывать.
- Должно быть, меня подозревают в шпионаже, - предположил он и осклабился.
- Ну что ты, - отмахнулся Стрид, - какой там шпионаж! Речь вообще не о тебе.
- А о ком? - спросил Ярнебринг.
Давай же, давай, подумал он. Не целый ведь день здесь с тобой сидеть.
- Он хотел поговорить о западногерманском посольстве, - сообщил Стрид. - Ты ведь тоже там был. Это, по-моему, именно тебя там чуть не подстрелили.
- Много чего болтают, - уклончиво сказал Ярнебринг.
Просто удивляешься, откуда столько болтовни, подумал он.
- Жутковатая была история, - задумчиво произнес Стрид.
- И какое она имеет отношение ко мне? - спросил Ярнебринг. - Я могу насчитать не меньше сотни все еще работающих ребят, кто там тоже побывал.
- К тебе, может быть, и никакого, - покачал головой Стрид. - Речь шла о другом. Это гей-убийство в ноябре… Это ведь твое расследование?
- Бекстрёма, - коротко бросил Ярнебринг. С ума сойдешь, о чем они здесь, в полицейском управлении, только ни болтают, подумал он. - Следствием руководит Бекстрём. Так что если об убийстве, то это к нему.
- Бекстрём, - повторил Стрид с сомнением. - Я слышал, он не особенно… В общем, как говорят, тридцать три несчастья?
- Это так же точно, как то, что у турок глаза карие, - усмехнулся Ярнебринг.
- Мысль понятна, - улыбнулся Стрид в ответ. - Хотя я слышал, что чуть не у половины турок глаза голубые или серые. Впрочем, сейчас не об этом речь.
Нет, не об этом, подумал Ярнебринг. А о чем?
- Чем я могу тебе помочь? - спросил он и демонстративно покосился на часы.
- Вот, сижу и время у тебя отнимаю, - извинился Стрид. - Ты понимаешь, в основном все сплетни… Но ведь оно не раскрыто, это убийство?
- Нет.
Было бы раскрыто, я бы знал, подумал он.
- А он правда был гомосексуалистом? - спросил Стрид.
- Разное говорят. Спроси коллегу Бекстрёма, он придерживается именно этой точки зрения.
- Он-то придерживается. А ты?
- Что ты хочешь сказать?
Стрид вздохнул. Вид у него был почти несчастный.
- Ты не думаешь, что за этим стоит какая-то политика?
Политика, подумал Ярнебринг. Какая еще политика?
- На что ты намекаешь? - спросил он.
- А, все равно. Не будем об этом.
Вот так, подумал Ярнебринг и снова поглядел на часы. Забудем, и все. Что значат пять минут жизни?
- Да-а, - вздохнул Стрид. - Жуткая была история, я имею в виду немецкое посольство. Их там прямо тепленькими взяли. Я хочу сказать, террористов.
- Да уж, - поддакнул Ярнебринг. - Что-то уж очень легко им это удалось, на мой взгляд.
- В газетах писали, что у СЭПО была информация задолго до того. Но немцам, как говорится, море по колено.
- Похоже на то, - сказал Ярнебринг, вставая.
Или им никто ничего не сказал - тоже вполне возможно, подумал он.
- Похоже… - Стрид покачал головой, словно отвечая на собственные мысли. - Помнишь, что Черчилль все время повторял во время войны?
- Да-да… - рассеянно пробормотал Ярнебринг. - Ты меня извини, но…
- Конечно-конечно. - Стрид тоже встал. - Это я должен извиниться. Просто вспомнил, как Черчилль повторял: кто предупрежден, тот вооружен. Who is forewarned is also forearmed, - продекламировал он патетически. - Хотя на немецких дипломатов это, похоже, не распространяется…
Часть III
Другие времена
[5]
В конце восьмидесятых годов демократическое движение в восточном блоке стало бурно отвоевывать политические позиции - в Советском Союзе, Польше, Чехословакии, Венгрии. Единственным исключением была Восточная Германия. Глава правительства и генеральный секретарь компартии ГДР Эрих Хонеккер изо всех сил боролся с любыми реформаторскими стремлениями, и, когда он эту борьбу проиграл, счет, предъявленный историей его стране и ему лично, был намного выше, чем у других бывших его союзников.
Германской Демократической Республике оставалось существовать совсем недолго, и фактический распад ее совпал с празднованием сорокалетнего юбилея страны. Формально ГДР приказала долго жить на год позже, 3 октября 1990 года, когда она превратилась в четыре новых земли в Федеративной Германии.
Хонеккер умер 29 мая 1994 года в Чили от рака печени, в полной изоляции, лишенный какого бы то ни было политического влияния, в добровольном изгнании. Хонеккер был из Саара, сын шахтера из Нёйнкирхена, учился на кровельщика и играл на свирели в духовом оркестре. Когда в 1935 году в Сааре маршировали нацисты, двадцатитрехлетний коммунист был вынужден бежать за границу. Тогда он оказался в Париже. Его последнее путешествие было куда более далеким…
С готовым ответом в руке, в тусклом свете ночника истории, западные историки объясняют падение ГДР гигантской информационной ошибкой, совершенной ее руководителями, неисправимыми старыми коммунистами, ограниченными, неспособными действовать в условиях меняющегося мира. Их духовный отец Карл Маркс счел бы такой исторический вывод идеалистическим, романтизированным и лишенным фактических основ - и был бы совершенно прав, - но, когда знаешь, что произошло потом, это уже неинтересно.
Если верить аналитикам - как известно, историю пишут победители, во всяком случае, ее первую версию, - все началось "с клочка бумаги, вызвавшего лавину" - "Ein kleiner Zettel lost die Lawine aus", как было написано в передовой статье в "Берлинер цайтунг", посвященной пятилетней годовщине падения Берлинской стены. Этот "клочок бумаги" был впервые представлен на пресс-конференции в Берлине, собранной по случаю пленума Центрального комитета Коммунистической партии 9 ноября 1989 года. Рассказывают, что буквально за час до этого Эгон Кренц, преемник Хонеккера, передал записку ответственному за связи политбюро со средствами массовой информации Гюнтеру Шабовски. До этого, однако, произошел целый ряд событий, которые очень пришлись бы по вкусу Карлу Марксу, если б ему пришлось описывать эту историю.
В мае 1989 года венгры начали резать двухсотшестидесятикилометровую колючую проволоку, натянутую по всей австро-венгерской границе. Три десятилетия эта проволока разделяла Европу. После ее исчезновения события развивались стремительно. Полугода хватило на то, чтобы мрачное наследие войны превратилось в малоприятное воспоминание.
Летом 1989 года поток беженцев из ГДР увеличивался в геометрической прогрессии. Тысячи немцев ехали отдыхать в Венгрию, но большинство из них нелегально пересекали границу с Австрией и добирались до Западной Германии, дабы обрести желанную свободу в капиталистическом раю.
19 августа Венгрия, чтобы стравить давление в котле, на несколько часов открыла предохранительный клапан - один из контрольно-пропускных пунктов на австрийской границе. Этим воспользовались шестьсот восточных немцев - они ушли в Австрию и затем в Западную Германию. Потом границу опять закрыли и на несколько дней вернулись к старой практике - отчаянные попытки бегства, стрельба, убитые, в лучшем случае раненые.
25 августа у венгров лопнуло терпение. Премьер-министр заявил, что Венгрия решила дать разрешение всем восточным немцам, выразившим желание покинуть страну. 10 сентября Венгрия объявила свой договор с ГДР недействительным, и за сентябрь десятки тысяч немцев уехали в Западную Германию - через Венгрию. Со стороны Советского Союза возражений не последовало. Весь последний год лидер метрополии Горбачев только и говорил о гласности, перестройке и политических реформах, и в рамках обновляющегося восточного блока поступок Венгрии выглядел как заслуживающая всяческого одобрения инициатива.
Но Венгрия была не единственной отдушиной. В сентябре тысячи немцев устремились в Чехословакию, явились в западногерманское посольство в Праге и попросили политического убежища. В конце сентября все они, для многих неожиданно, получили разрешение на выезд, и в течение суток четыре тысячи беженцев были переправлены в ФРГ, куда они и стремились.
Лавина покатилась. За последние месяцы года полмиллиона восточных немцев, три процента населения, покинули ГДР для новой жизни на западе, в основном молодежь. Молодое поколение оставило свою родину, тем самым лишив ее надежды на будущее.
Клочок бумаги… что же это за клочок? И что же произошло на самом деле на пленуме ЦК компартии 9 ноября 1989 года?
Главный вопрос был совершенно ясен: как навести порядок в ситуации с беженцами? Уже почти месяц обсуждалось предложение Вольфганга Хергера, начальника отдела безопасности при Центральном комитете. Он считал, что надо либо закрыть границы наглухо, либо дать каждому гражданину возможность подать заявку на получение зарубежного паспорта и выездной визы и свободно покинуть страну.
Предложение о новых правилах выезда было роздано членам политбюро в перерыве, между двенадцатью и половиной первого, в четверг, 9 ноября. Предварительно с предложением ознакомились члены Совета министров. Обсуждение началось в половине четвертого. Эгон Кренц зачитал текст предложения, после чего последовала короткая и весьма сумбурная дискуссия. В текст наскоро внесли кое-какие изменения, и предложение было принято.
В половине шестого в кабинет Кренца зашел заведующий отделом информации Шабовски: хотел узнать, не появились ли в последнюю минуту какие-либо уточнения, потому что через полчаса ему предстоит выступать на пресс-конференции для иностранных журналистов, которую будут напрямую транслировать по восточногерманскому телевидению.
Кренц позже говорил, что специально подчеркнул: главной новостью является именно решение о новых правилах выезда из страны. Это новость мирового класса, сенсация. Шабовски утверждал, что Кренц "ничего особо не подчеркивал", просто передал ему пачку бумаг, где все было перемешано, и важное, и неважное, и просто всякая чепуха.
Последняя версия в какой-то степени объясняет странное поведение Шабовски на пресс-конференции. В самом конце ему задали вопрос: не являются ли новые правила выезда, которые уже обсуждались пару дней назад, большой политической ошибкой?
Ответ Шабовски был многословен, не особо вразумителен, но смысл его поразил всех: Центральный комитет якобы только что принял решение, что каждый гражданин ГДР может свободно выезжать из страны. Визовые отделы полиции, сказал он, получили инструкции выдавать зарубежные визы всем желающим, причем на всех пропускных пунктах, включая Берлин. Неплохая новость, особенно если знаешь, что произошло потом.
[6]
Майор Манфред Сенс, служивший на пропускном пункте, в этот вечер был в увольнительной. Он сидел в гостиной своей квартиры, расположенной на Штрассбургштрассе, в северном районе Восточного Берлина - Пренцлауер-Берге, и смотрел телевизор, передавали пресс-конференцию с пленума Центрального комитета. И под занавес было сказано нечто такое, отчего, как он сам потом говорил, у него "кофе попал не в то горло". Произошло это именно в тот момент, когда Гюнтер Шабовски рассказывал журналистам о новых правилах выезда.
Заместитель начальника контрольно-пропускного пункта на Борнхольмерштрассе в Пренцлауер-Берге майор Сенс жил поблизости от места службы, что в нашем случае немаловажно, потому что он тут же натянул на себя мундир и помчался к пункту. Его начальник, подполковник Харальд Егер, был уже на месте. Толпа берлинцев у пропускного пункта росла с каждой минутой. Многие из них были ему знакомы, поскольку жили по соседству. Хуже всего было то, что ни он, ни Егер понятия не имели, что им делать, ситуация грозила в любую секунду выйти из-под контроля.
В девять часов вечера Егер позвонил в Министерство безопасности и попросил указаний. Там ему сказали, чтобы он пропустил самых настырных, и это вряд ли можно было признать удачным советом, но за неимением лучшего так и поступили. Возмущение толпы росло на глазах, и в половине двенадцатого майор Сенс самолично открыл шлагбаум. В первый же час по приблизительным подсчетам только через пропускной пункт на Борнхольмерштрассе прошло около двадцати тысяч человек. То же самое происходило и на других берлинских пограничных постах.
Это был последний приказ майора Сенса. Гражданин Федеративной Республики, он теперь работал контролером в метро, что, впрочем, намного приятнее и к тому же лучше оплачивается, чем служба его бывшего начальника, который получил место гардеробщика в Историческом музее на Унтер-ден-Линден, в непосредственной близости, кстати, от Нойе Вахе - мемориала в память жертв войны и тирании, где в старые недобрые времена Егеру доводилось командовать почетным караулом.
Во всяком случае, ни тот ни другой - ни с точки зрения экономической, ни социальной - не обрели при капитализме той райской жизни, которую воображали и они, и их бывшие соотечественники. Однако в историю они вошли несомненно.
[7]
Западные разведывательные службы уже лет десять назад предсказали сценарий событий, развернувшихся осенью 1989 года. Правда, большинство аналитиков считали, что все должно произойти на пару лет раньше.
Точнее всех оказался агент ЦРУ Майк (Медведь) Лиска, хотя он никаким аналитиком не был. Он даже не работал в каком-нибудь из отделов, ответственных за Варшавский договор. Весной 1984 года в Лэнгли состоялась большая внутренняя конференция, где животрепещущий вопрос о развале коммунистического блока был главным на повестке дня. Два дня с утра до вечера обсуждались экономические анализы, проведенные объединенными силами всех разведслужб нации.
В последний вечер, как всегда, собрались посидеть, и кто-то предложил пари: кто точнее угадает дату падения Берлинской стены. Мы теперь знаем, что точнее всех оказался Лиска, получивший к тому же немалый выигрыш. "Дайте этим сукиным детям пять лет плюс двойной бонус на тугодумие", - сказал он, когда до него дошел лист со ставками, и поставил сто долларов на "позднюю осень 1989 года, скорее всего ноябрь". Большинство присутствующих покрутили головами и поблагодарили Лиску за пильзнер, который будет выпит за его счет.
Микаэль Лиска родился в 1940 году и вырос в Пеште, километрах в двадцати к югу от венгерской столицы. Во время восстания 1956 года он участвовал в вооруженных стычках на улицах Будапешта, а когда восстание было подавлено, покинул страну обычным путем - бежал на север, в Австрию, и после пребывания в западногерманском накопительном лагере для беженцев он, семнадцати лет от роду, оказался в Акроне, штат Огайо, где о нем позаботились соотечественники, эмигрировавшие пару поколений назад.
После окончания университета он решил поступить во флот, окончил офицерское училище и еще до выпуска получил назначение в разведслужбу флота. Там он прослужил почти десять лет, пока им не заинтересовалось ЦРУ. От таких предложений не отказываются. Кроме родного венгерского, он бегло говорил на русском и немецком, так что область его работы определилась сама собой. В последующие десять лет он провел больше времени в Западной Германии, скандинавских и других европейских странах, чем на своей второй родине в США.
Лиска был классическим резидентом. Он отвечал за целую группу агентов, действующих во вражеском лагере, и работал настолько успешно, что начальство решило больше не рисковать, - он получил приказ вернуться в штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли, Вирджиния. Там он занял должность начальника скандинавского отдела - в этом качестве он и принял участие в семинаре на тему "когда-загнется-коммунизм" весной 1984 года.
Четыре года спустя, весной 1988 года, его вызвал самый высокий начальник и предложил перевод в любую из рабочих групп, которые уже много лет пытались разработать логистические схемы на случай падения коммунистических режимов.
- We are close now, - сказал Лиска. - Теперь уже скоро.
У шефа была отличная память, и он прекрасно помнил, что в списке участников знаменитого пари остался один Лиска. Поэтому он предложил Лиске самому выбрать, где бы он хотел работать.
- Восточная Германия, - не задумываясь, ответил Лиска.
- Почему именно Восточная Германия? - удивился шеф. Все аналитики подчеркивали, что ГДР представляет собой самое прочное и консервативное звено расшатавшегося восточного блока. - Почему не Венгрия? С вашим прошлым Венгрия подошла бы идеально. Или Чехословакия. С какого рожна Восточная Германия?
- Потому что ГДР рухнет первой, - сказал Лиска. - Отвалится как сухая ветка.
Так оно и вышло.
Лиске выделили деньги, чтобы начать бизнес. Он первым делом собрал пару десятков агентов, которым привык доверять за эти годы, под крышей офиса в Стокгольме. К тому же Стокгольм ему нравился. В нем было что-то и от Акрона, Огайо, и от Пешта. Кстати, он уже провел в Стокгольме почти два года в конце семидесятых в качестве атташе американского посольства в Швеции.
- Догадываюсь, многие из вас удивляются: что мы здесь делаем? - обратился Лиска к своим сотрудникам, собрав их на совещание.
Все закивали, ожидая продолжения, и он понял, что угадал правильно.
- Мне кажется, - произнес он с нарочитым акцентом, имитирующим расслабленный диалект Среднего Запада, - что наши дорогие товарищи в Германской Демократической Республике очень скоро будут стоять на ушах… - Он выдержал хорошо рассчитанную паузу и продолжил, ковыряя в ухе шариковой ручкой: - И вот что я подумал: неплохо было бы по случаю купить их базы данных, я хочу сказать, списки сотрудников, с которыми они работали все эти годы.
Он вытащил ручку из уха и задумчиво ее рассмотрел.
- Говоря конкретно, хорошо бы нам найти кого-нибудь на Норрманненштрассе, кто был бы не прочь прилично заработать, - сказал он и улыбнулся.
Только и всего.