Задав еще несколько вопросов, Крымов встал. В коридорчике он рукой смахнул с полки бутыль, успев отскочить, чтобы не забрызгаться. Усмехнувшись, пожал плечами:
- Неудобно получилось…
* * *
Костыль боялся Губина. Боялся сильно. Важный был для него не просто человеком, которому приходится подчиняться. В нем Костыль видел не знавший пощады мир "правилок" и "толковищ", странных, обнаженно звериных взаимоотношений. И Костыль всегда до смерти боялся встать поперек, не вписаться в него, быть перемолотым и изничтоженным.
С Гошей этим получилась какая-то несуразица. Как ни крути, а получается, что курьера автомеханик убрал по заказу Костыля. Ведь все началось с той "семерки". А потом смерть Гоши. Не хотел его Костыль убивать, лишний труп совсем ни к чему. Лучше, если бы механик сам принес записную книжку. А потом можно было бы выбить из него деньги за доставленное беспокойство. Или отдать узбекам, если те захотят посчитаться. Теперь ничего не поделаешь. Нужно, конечно, было держать себя в руках, но не получалось, хоть убей.
С головой у Костыля было не все в порядке - об этом ему часто говорили. Когда накатывала ярость, сдерживать он себя порой не мог. Уголовники его за это даже уважали, что помогало поставить себя на достойное место. Когда в первый раз "влетел", следователь повел его на судебно-психиатрическую экспертизу. Там люди в белых халатах полчаса терзали его глупыми вопросами типа: "что тяжелее, килограмм железа или килограмм воздуха?", "не было ли среди родственников больных шизофренией?" Костыль, естественно, взорвался и обругал женщину-главврача с недобрым колючим взглядом. Та холодно посмотрела на него и процедила: "Смотри, докричишься. В психушку запру - всю жизнь оттуда не выберешься". Тогда Костыль закрыл рот и больше не возражал, поскольку немало был наслышан о психиатрических больницах всякого. В акте амбулаторной экспертизы врач каллиграфическим почерком вывела: "…психопатия возбудимого круга. Вменяем, мог отдавать отчет своим действиям и руководить ими".
В тот роковой вечер ему, понятное дело, дешевле было бы не распускаться. Когда Важный понял, что Гоша мертв, он поднял глаза на Костыля и голосом, от которого мурашки поползли по коже, произнес:
- Костыль, ты найдешь записную книжку и "дурь". Не то…
Что скрывается за этим "не то", Костыль меньше всего хотел бы узнать на собственной шкуре.
Труп утопили в отстойнике около совхоза. Затем - в Апрельск. Задача была несложная - вызвать из квартиры этого пацана, отобрать у него книжку с телефоном Наташи.
Позвонив в квартиру Вани, Костыль сунул его матери красную книжечку, которую смастерил один его кореш. Смастерил не шибко качественно, но главное, что в глаза бросалась тисненная золотом надпись "Прокуратура СССР". На лохов действует безотказно.
Парня дома не оказалось. Из под носа ускользнул.
Перевернули всю комнату, осмотрели квартиру, но записной книжки не нашли. Хозяйка квартиры не понимала ничего, кроме того, что происходит наглый произвол.
- Вякнешь кому - всей семьей в тюряге сгниете, - Костыль положил в карман взятую с полки цветную фотографию Ивана.
Важный выслушал рассказ своих помощников и покачал головой.
- Если бы у тебя было столько мозгов, сколько гонора… Нужно было к этому, к Маратову ехать, выколотить из него все, что знает.
- Сейчас сделаем, - с готовностью кивнул Костыль.
- Я же говорю - голова у тебя пустая. Ночь же, весь поселок на ноги поднимешь. Завтра утром…
С утра пораньше Костыль с Людоедом вновь мчались на машине в Апрельск. Поселок "Госконюшня" нашли без труда. У пенсионеров, гревшихся на солнышке, узнали, что Витька Маратов "живет с Нинкой-стервозиной и с тещей-ведьмой, от которой один толк: самогон варит и доброму люду продает".
Когда Людоед и Костыль подходили к покосившейся "избушке на курьих ножках", оттуда вышла и неторопливо направилась вдоль улицы толстенная женщина в цветастом платье.
- По-моему, это она, так ее растудыть, - выругался смачно Костыль.
Они бросились за ней. Костыль взял ее ласково за локоть и елейным голосом произнес:
- Ниночка, постой.
- Э, ты кто такой? - покосилась на него Нинка. - Грабли убери.
- Тихо, голубушка. Мне твой муж нужен. Дома он?
- Нет его, голубок.
- Пошли, поглядим.
- Чего? Плыви отседова, пьянь подзаборная, курсом на север-юг.
- Ты, слониха отъевшаяся, мать твою, - Костыль сильнее сжал ее локоть одной рукой, а другой вытащил из кармана кнопочный нож, и лезвие прижалось к обтянутому материей телу. - Счас брюхо твое быстро препарирую!
Глаза ее забегали. Сначала она хотела завизжать, облаять этого нахалюгу в кожанке, но, увидев нож, прикусила язык. Хоть и маловероятно, что средь бела дня этот прощелыга надумает пустить его в ход, но кто знает, что у него на уме.
- Взвизгнешь - пришью, - будто читая ее мысли прошипел Костыль. - Будешь тихой, как мышка, отпустим. Не трясись.
- Ладно, голубок, пошли, - подойдя к своему забору, она распахнула калитку и прикрикнула: - Байкал, свои!
Вскоре Костыль к разочарованию своему убедился, что Маратова нет дома. Плюхнувшись на незастеленную кровать, грубо спросил:
- Где он?
- С Ванькой куда-то отчалил…
Положение осложнялось. Важный ждать не намерен. У него времени в обрез. Нужно форсировать события, но как?
Костыль напряженно думал. Выбить деньги у несговорчивых фраеров, провернуть лихое дело - тут у него шарики в голове крутятся. Но как найти человека в Апрельске? Не обшаривать же каждый подвал и квартиру. А если двинул Ваня в дальние края? Да и при нем ли записная книжка?..
На поиски ушел весь день. Ткнулись к ребятам во дворе, приятелям Вани.
Уже стемнело, на небе висела яркая, четко очерченная луна. Костыль, облокотившись на руль, ломал одну спичку за другой, пытаясь закурить. В раздражении выплюнул сигарету.
- Ни черта у нас не получается.
- Важный шкуру сдерет, - меланхолично кивнул Людоед.
- Тысячу лет его искать будем, - Костыль вынул из красной пачки "Мальборо" еще одну сигарету. - Нужно, чтоб кто-то помог.
- Кто, милиция?
- …Поехали. Как же я, баранья башка, сразу-то не скумекал!
* * *
Позавчера Голове исполнилось сорок пять. Дата круглая. Но не было ни ломящегося от явств стола, ни славящих юбиляра тостов и богатых подарков. Он был непривычен к подобной торжественности и чувствовал бы себя в такой обстановке не слишком-то уютно.
Кличку "Голова" Дмитрий Васильевич Караваев получил из-за своей большой головы. Впрочем, не она была важна в его работе, а чувствительные и ловкие пальцы. Он был карманником-асом. Карманники делятся на щипачей и писак. Первые выдергивают у граждан из карманов и сумок кошельки, вторые режут те же карманы, сумки и вытряхивают незаметно содержимое. Голова владел виртуозно обоими способами. На промысел он выходил ежедневно, как хороший клерк на службу, но, как истинный профессионал, "срывал" в день не более одного кармана. После каждого удачного дела выцарапывал на крышке деревянного стола черточку, подобно Робинзону Крузо, отмечавшему зарубками дни прерывания на острове. Перед последней отсидкой всего лишь пятьдесят отметин не хватило до полутора тысяч.
Голова был осторожен, не брал помощников, не готовил учеников, хоть по воровским правилам это и входило в его "обязанности", но все же время от времени попадался. По приговору народного суда получал обычно четыре-пять лет за одну единственную доказанную кражу кошелька с пятью рублями.
Хотя иные карманники умудряются неплохо разжиться, покупают машины и видики, у Головы, как у большинства его собратьев, запросы были гораздо скромнее: выпил, закусил - и ладно. Кроме того, он чувствовал ответственность за родного человека - девяностолетнюю бабку, с которой жил в одной квартире и которой выпивки требовалось не меньше, чем ему самому.
Пьянство с каждым годом затягивало все сильнее: лицо становилось краснее, силенок - меньше. Третью судимость получил уже с "нагрузкой" - принудлечением от алкоголизма. Вылечить, конечно, не вылечили, но кое-какой результат был достигнут. Надоело сидеть по тюрьмам, надоело "работать по карманам". И Голова решил "честно" трудиться на благо общества. Он, может, и раньше бы начал "честно" трудиться, да мешали законы об уголовной ответственности за тунеядство, тягостная необходимость иметь трудовую книжку. По нынешним же временам работаешь ты или не работаешь по трудовой книжке, не интересует никого, и Голова сменил род занятий.
Еще с утра он наглотался одеколона, который притащили в скверик мужики. До дома дотащился еле-еле, и сразу провалился в тяжелый сон. Разбудил его звонок в дверь. За окнами было темно, и он не понимал - вечер на улице или раннее утро. Так настырно могла звонить лишь милиция или Гришка Шпиндель из соседнего подъезда, тоже постоянно озабоченный поисками или что выпить, или с кем выпить.
Голова, покачиваясь, направился к двери, распахнул ее, протер глаза и в упор уставился на визитеров.
- О, Костыль, брат мой! - он сразу бросился обниматься.
Костыль поморщился. Если бы он так хорошо не знал старого карманника, то мог бы подумать, что тот искренне рад встрече.
Хозяин проводил гостей в большую комнату, стряхнул крошки со стульев и пригласил садиться.
- Располагайтесь.
Голова проживал в просторной двухкомнатной квартире с высокими потолками и лепными карнизами - мечта любого гражданина СССР. Запустил ее донельзя. Большая комната, где жил он сам, была обставлена весьма скудно - скрипучая кровать с солдатским одеялом, грязный, залитый портвейном стол, несколько стульев и покосившийся шкаф с зеркалом. На старомодном телевизоре "Рекорд" стоял оклад от иконы. Святой лик заменяла мятая репродукция Рублевской "Троицы". Саму икону загнала бабка, когда понадобились средства на выпивку, и, как человек набожный, до сих пор раскаивалась в этом, на коленях молила прощения у репродукции.
- Как, Голова, все карманы пылесосишь? - осведомился Костыль вытаскивая из сумки бутылку "Киндзмараули".
- Не, надоело. Я теперь самый что ни на есть законопослушный гражданин. Веду честную жизнь - бутылки собираю. Штучка - полтинник. У пивнухи "Солнышко". Место рыбное. Все знают, что я там промышляю. Ни одна паскуда конкурентная туда не сунется. Меня там уважают.
- И как у тебя с деньгами? - спросил Костыль, разливая вино по стаканам, которые Людоед тщательно, с мылом, отдраил в ванной.
- Так себе. В принципе, если поднапрячься, за день можно до сотни насшибать, но расходы уж очень большие. Сам знаешь, почем горючее для моего "ржавого мотора".
Голова опрокинул стакан, налил себе еще, а бутылку спрятал в шкаф, пояснив:
- Бабусе остатки. Пусть порадуется. Кто же о ней, старой, еще позаботится.
- Да уж, такой внучек внимательный - радость на склоне лет, - Костыль вытащил из кармана две хрустящие сотенные купюры. - Новенькие, только из банка.
- А мне-то что?
- Гошу Ступенко знаешь?
- Это который по машинам? Знаю. Ему за кражу суд отвесил условно. Гуманисты, как сейчас в газетах пишут.
- А Маратова Виктора, Смирнова Ивана?
- Знаю. Ванька совсем малой, лет семнадцать. Вежливый, здоровается. Уважает меня.
- Мне этого малого найти надо. Он смылся куда-то. И срочно нужен. Получишь еще пять бумажек.
Костыль знал, к кому обратиться. Голова с его общительным характером и авторитетом ловкого вора знал все об Апрельске и его окрестностях: о жизни местных наркоманов, грабителей, убийц. А с Гошей и Ваней жил по соседству, так что ему и карты в руки.
Голова посмотрел сторублевку напросвет.
- Ты еще на зуб попробуй.
- Ладно. И не из-за денег, а токма лишь из душевного к тебе отношения, Костылечек. Мы ж друг друга уважаем, правда, брат мой?
- Узнаю, что динамишь…
- Ладно, ладно, не маленький…
К порученному делу Голова отнесся со всей ответственностью. Пришлось побегать, попотеть. Зато, когда вновь объявился Костыль, Голова небрежно протянул ему мятый тетрадный листок, исписанный корявым почерком.
- На даче у одной шлюхи они. Вот тебе адрес. Гони бабки…
* * *
- Работать надо, а не теории строить! - хлопнул ладонью по столу начальник УВД. - Чтоб мальчишка был найден. В самое ближайшее время.
Генерал был взвинчен, так что досталось и начальнику уголовного розыска, и Крымову как старшему группы по раскрытию недавних двух убийств.
Упреки были определенно незаслуженными. Да, под руку генералу лучше было бы не попадаться, но начальственные громы и молнии отскакивали от Крымова, как дробь от танковой брони. Он делал свое дело, а что об этом думают наверху или внизу, или вообще где бы то ни было - его совершенно не волновало.
Дурное расположение духа начальника управления было вполне объяснимо. В последние дни неприятности посыпались одна за другой. Лейтенант-пожарник, напившись до умопомрачения, не поладил со своим приятелем - самогонщиком - разошелся в определении стоимости продукта, после чего проткнул его ножом, отправив на больничную койку. Это раз. На улице хулиганы налетели на участкового, и пока тот пытался объяснить - мол, не надо грубить, драться, - его отколотили и оставили без "черемухи" и пистолета. Это два. Ну а третье - утром угнали оперативные "Жигули" с рацией, мигалкой на магните и радиотелефоном.
- Ну что, досталось тебе от маршала нашего? - спросил Гаврюхин, скучающе щелкающий семечки.
- Плевать хотелось, - отмахнулся Крымов.
- Сереж, у тебя еще пятидесяти рублей на мою бедность не найдется? - перевел разговор Гаврюхин.
- Что, Леночка и мою сотню успела оприходовать?
- Нет. Жена софу купила.
- За полтинник?
- Остальные теща дала.
- Ясно, - Крымов достал из кармана пять мятых десяток.
- Вместо мальчишки ты софу искал.
- Нет, мальчишку я тоже искал. Мы искали. И ищем..
Ваню на самом деле искали. Искали профессионально.
Ориентировки, работа по связям, подключение гласных и негласных возможностей милицейского механизма. Этих самых возможностей вроде бы и немало, но пока все было впустую.
- Ты же у нас голова, - поддел напарника Крымов. - Ас сыска. Придумай что-нибудь.
Гаврюхин работал в розыске почти что с детства - с двадцатилетнего возраста. Шестнадцать годков службы, опыт и отличная зрительная память снискали ему славу человека-компьютера. Преступный мир он знал, пожалуй, лучше всех в отделе, не раз выручал при раскрытии опасных преступлений.
- О, елки-палки! - Гаврюхин с размаху хлопнул себя по лбу ладонью. - Голова, точно!
Голову Гаврюхин знал хорошо. И Голова знал старшего оперуполномоченного тоже неплохо. А еще лучше знал, чем он ему обязан. Однажды, будучи совершенно невиновным (правда, лишь в том преступлении), карманник подозревался в серьезном деле. Блестяще разобравшись в этой истории, Гаврюхин выручил его. А еще помнил Голова, что после этого был вынужден делиться сведениями строго конфиденциального характера. В результате этого бешеный Мамай, на совести которого было пять убийств, был пристрелен при задержании, а группа Балаянца, трясшая цеховиков и фарцовщиков, получила долгую "прописку" в местах лишения свободы. За подобные услуги уголовному розыску Голове полагалось наказание, вовсе не относящееся в преступном мире к разряду исключительных, - смерть.
Голова не получал с угрозыска денег - на бутылках зарабатывал поболе, предпочитал хитрить и морочить оперативников. Но при нажиме из него можно было порой выдавить ценные сведения.
Узнав, кто такой Голова, Крымов пожал плечами недоверчиво:
- Думаешь, он может что-то знать?
- Не знает, так узнает. Такой жучок и проныра, каких поискать… Загружаемся в "БТР" и понеслись.
Когда зеленые "Жигули" остановились у добротного, восьмиэтажного, пятидесятых годов постройки, дома, которые в народе именуются генеральскими, Крымов удивился:
- Этот ханыга в таком доме проживает?
- Ну да. Тут еще секретарь горкома и директор "почтового ящика" живут. Это опера в хрущобах ютятся, а карманнику не положено.
На звонок в дверь долго никто не открывал. Наконец-то послышались шаркающие шаги, и дверь медленно, со скрипом открылась.
- О, Тимофей Викторович, как я рад тебя видеть!
Голова покачивался, от него несло перегаром, под глазами лежали синие тени. Он попытался придать своему помятому лицу счастливое выражение.
- Привет, Голова.
- А товарища твоего что-то не узнаю.
- Еще узнаешь, - успокоил его Крымов.
В комнате, пригласив незваных гостей сесть, Голова как бы невзначай положил газету на край стола. Гаврюхин заметил этот маневр, приподнял газету и ткнул пальцем в пять хрустящих сотенных купюр нового образца.
- Откуда?
- Да так, отдают люди старые долги.
- Помощь твоя требуется. Не откажешь?
- Как можно, - наигранно бодро отозвался Голова.
- Надобно одного человечка найти.
- Все кого-то ищут.
- Кто "все"?
- Да так, к делу не относится. Кого искать? - спросил Голова, поднимаясь с кровати. Он плеснул себе в стакан воды из литровой банки с этикеткой "маринованные огурцы" и начал жадно глотать.
- Соседей твоих, - Гаврюхин положил на стол две фотографии. - Маратова Виктора и Смирнова Ивана.
Голова поперхнулся и судорожно закашлялся. Откашлявшись и вытерев рукавом лицо, пряча глаза, он покачал головой:
- Я их плохо знаю. Где искать? Я человек старый, больной, всеми позабытый-позаброшенный.
- Не прибедняйся, Голова, а то у меня сейчас слезы на глаза навернутся, - усмехнулся Гаврюхин.
- Не, тут глухо. Хотя, конечно, можно попытаться, но я не гарантирую, потому что… - начал вяло тянуть волынку Голова, и стало понятно, что искать никого он не намерен.
- Значит, считай, что тебе не повезло, - негромко произнес Крымов.
- Это почему? - насторожился Голова. Этот человек ему не нравился. Похоже, он относится к худшей категории легавых - угрюмым фанатам. Такие, чтобы раскрутить дело и запихнуть какого-нибудь беднягу-урку за решетку, готовы земной шар перевернуть вверх ногами.
- Потому что я человек трепливый, - Крымов вытащил сигарету, подошел к окну, распахнул форточку, чтобы проветрить комнату, и затянулся. - Могу невзначай проболтаться кому-нибудь о твоих "подвигах" на благо правосудия.
- Тимофей Викторович, что он говорит? Это же нечестно! Мы же всегда с вами по-человечески.
- Мне очень жаль, Дима. Я к тебе со всей душой, - развел руками Гаврюхин и, придвинувшись к Голове, прошептал. - Мой друг из иной породы. Его урки "душманом" прозвали. Зверь.
- О, Бог ты мой, - простонал Голова. - Хорошо, черт с вами. Буду работать, ничего не поделаешь.
Тут Крымов оторвался от окна, подошел к Голове и, смотря на него сверху вниз, приподнял двумя пальцами его подбородок.
- Слышь, Голова, не валяй дурака. Я вижу, что ты крутишь.
Голова отпрянул, прикусил губу и вздохнул.