- Пантелеймона убили? - вытирая пот со лба рукавом шлафрока, тихо вопросил Толстяков.
- Пока не найдено тело, говорить об этом рано. Вы сообщали что-нибудь его жене?
- Нет, Катя и так со вчерашнего вечера вся в слезах.
- Надобно срочно оповестить полицию. Покажем им эти бумаги. Собирайтесь, Сергей Николаевич, поедем.
- Да-да, я быстро. Подождите меня.
Не прошло и четверти часа, как четырёхместное ландо уже мчалось к Присутственным местам.
Пристав Закревский и мировой судья Дериглазов что-то обсуждали, стоя у самого входа в здание. Увидев подъехавших, они тут же повернулись к ним. Первым заговорил полицейский:
- А мы, Сергей Николаевич, только к вам собирались. У нас плохие новости. Несколько часов назад рабочий скотобойни обнаружил на пустыре труп вашего шурина.
- Он застрелен? В голову? Из револьвера? - не теряя самообладания, спросил Толстяков.
- Позвольте-позвольте, а откуда вам известны такие подробности? - подозрительно прищурился мировой судья и переложил портфель из одной руки в другую.
- Вот, - газетчик протянул распечатанный конверт.
- Что это? - осведомился пристав.
- Новая глава Беса, - пояснил Ардашев.
- Неужели опять это его рук дело? - покачал головой Закревский и, вынув три листа, быстро прочёл и тут же передал Дериглазову.
- Да-с, выходит, это он, - заключил полицейский. - И печатная машинка всё та же. Когда вы получили письмо?
- Сегодня утром. Нашли под калиткой. А где Пантелеймон? Вернее, когда можно забрать его труп? - волнуясь, спросил Толстяков.
- В больничном морге. Мы уже закончили осмотр.
- Прямо какая-то напасть, - пряча конверт в чёрный портфель, - вымолвил мировой судья. - Все, кто, так или иначе, был связан с вами, достопочтенный господин Толстяков, все погибают от руки некоего Беса. Вот, к примеру, водили вы шашни с женой Лесного кондуктора и - бац! - отравили дамочку. Или взять вашего шурина. Он ведь, судя по прошлым главам, не особенно был к вам расположен, да?
- Допустим, и что их этого следует? - дрогнувшим голосом вопросил Толстяков.
- А то, что сегодня ночью его застрелили. Интересное дело получается: сидит человека дома, романчик пишет, затем идёт на почтамт и сам себе шлёт письма, отводя от себя таким образом подозрение, а потом преспокойненько убивает людей. Правда, перед этим он отдаёт на съедение собакам собственного кота и поливает якобы любимую пальму керосином. Согласитесь, не такие уж и большие жертвы. И, кстати: есть ли у вас пишущая машинка?
- Да, есть, но какое это имеет отношение к убийству Пантелеймона? - побледнев как высохшая известь, уточнил газетчик.
- А такое… - запнулся Дериглазов - самое, что ни на есть важное!
- Послушайте, вы, в самом деле, подозреваете Сергея Николаевича? - глядя в упор на Дериглазова, сухо осведомился Ардашев.
- Глупо подозревать, когда и так всё очевидно.
- Простите, сударь, вы вообще в своём уме?
- Городовой! Городовой! - истошно завопил мировой судья, указывая на присяжного поверенного. - Арестовать его!
Страж порядка развернулся и уже направился к адвокату, как пристав взмахом руки дал ему знак остановиться.
- Мне кажется, Арсений Иванович, вы выбрали не лучшее время для высказывания подозрений, которые я, к тому же, не разделаю, - с укором заметил Закревский. - Не обессудьте, господа.
- Честь имею кланяться, - попрощался Ардашев.
- Да, пора в больницу, - грустно вымолвил Толстяков. - Нас ожидают печальные дни.
Ландо покатилось по набережной. И день был жаркий, и небо синее, и чайки носились над морем, крича, точно оплакивая, ещё одну грешную душу, ушедшую этой ночью в небытие.
Глава 11. Погоня
I
Прощались с Пантелеймоном Стаховым не на третий, а на второй день. Жара стояла невыносимая, и по дому стал распространяться приторно-горький трупный запах. Гроб вынесли на улицу.
Податной инспектор лежал во фраке, точно манекен. Дырку во лбу замазали глиной и припудрили, но левый глаз посинел, и почти вылез. Екатерина Никитична выплакала все слёзы и теперь тихо сидела на приставленном к гробу стуле.
Народу собралась много. Большинство, из пришедших проститься, не знали покойного и наносили визит либо из любопытства, либо из уважения к Толстякову. Одни клали цветы и венки, другие бросали в тарелку ассигнации. Хоронить усопшего решили на местном кладбище, поскольку довезти тело в столицу не было никакой возможности.
В полдень прибыла похоронная карета, убранная траурными попонами, и четвёрка лошадей повезла останки Стахова в храм Святого архангела Михаила на отпевание.
Уже стоя в церкви рядом с супругой и слушая "Трисвятое" диакона, Ардашев грустно размышлял о бренности мирского бытия, о смысле вечного карабканья по ступенькам судьбы: "Смерть приходит чаще всего неожиданно, и человек, понимающий, что дни его сочтены, с удивлением видит, что он проспал, продремал свою жизнь. Вроде бы ты и на службу ходил, и детей воспитывал, но всегда мечтал о встречах с далёкими странами и островами, о том, что рядом с тобой будет просыпаться любящая и преданная красавица с глазами-блюдцами и ресницами-бабочками, а ночью, после сумасшедшей любви, она заснёт на твоём сильном мужском плече. А дети? Пойдут ли они, плача, вслед за гробом? Навестят ли через год-два твою могилу, присядут ли рядом и помолчат? Вспомнят ли они твою теплоту, добро и ласку, или зарастёт холмик лопухами и лебедой? В чьих мыслях ты останешься? Кому будешь сниться? Кто зажжёт свечу в храме за упокой души твоей и помолится о её небесном благоденствии? Есть ли сейчас на земле, пока ты жив и здоров, вокруг тебя такие люди? А если их нет, то стоит ли и дальше продолжать жить по старинке, ежедневно принося в жертву своё время, здоровье и ум? Действительно ли люди, коих ты называешь "близкими" так близки тебе? Не лучше ли сейчас, пока ещё не поздно, плюнуть на ежедневную рутину и, сбросив ярмо обязанностей, заняться тем, к чему лежит душа и стремится сердце? Много ли тебе надо в этой жизни? Ведь так давно ты мечтал прочитать всего Толстого и Чехова, написать лучший роман или нетленную пьесу. Кто знает, возможно, в тебе живёт нераскрытый литературный классик или великий художник? Дерзай, твори, пока жив, наполняй свой ум красотой бессмертной русской литературы или наслаждайся живописью, словом, живи в своё удовольствие, пока ты на земле".
Люди подходили к усопшему, кланялись и совершали крёстное знамение.
Догорели свечи. Дьяк накрыл тело саваном и домовину вновь погрузили в похоронную карету.
Траурная процессия добралась до кладбища.
Когда гроб опускали на верёвках, вниз сорвался небольшой камень. Послышался глухой звук, точно в оконное стекло ударился слепой голубь.
Толстяков сказал короткую прощальную речь, и люди стали бросать пригоршни земли. Заскрипели лопаты, и могильщики, насыпав холмик, вкопали деревянный крест.
У могилы вся в слезах стояла жена Толстякова - родная сестра убиенного. Сама же вдова, Екатерина Никитична, в чёрном траурном платке, едва держалась на ногах. Вероника Альбертовна успокаивала её, как могла.
- Простите за беспокойство, - послышался знакомый голос.
Толстяков и Ардашев обернулись. К ним подошёл пристав Закревский и сказал:
- Господа, мы проверили всех прибывших в Сочи за последнюю неделю. Фамилии лиц, из названного вами списка возможных подозреваемых, в ведомостях по оплате курортного сбора не значатся. Петражицкий никуда не уезжал. Он дома. Телефонную трубку берёт горничная и всем говорит, что его нет. Об этом девка проболталась приказчику табачной лавки, где она покупает папиросы для Петражицкого. Говорит, что тот закрылся в комнате и заканчивает какую-то повесть. Велел его не беспокоить. Мне стало это известно от агента сыскного отделения Петербурга, куда я позвонил. Думаю, со дня на день он появится в "Петербургской газете" со своим новым творением. А вот с Глаголевым сложнее. Последние сведения о нём значатся ещё по Петербургу. А дальше - тишина, как в омут канул. Имение его родителей мы пока не нашли. Он не задерживался полицией и не был осужден. Если Глаголев в Сочи, и если он Бес, то, скорее всего, обзавёлся поддельным видом. - Полицейский помолчал немного и тихо прошептал. - Я понимаю, как вам тяжело, но не могли вы обратить внимание на присутствующих? Вполне вероятно, что неуловимый преступник среди них.
- Да-да, хорошо, - вымолвил издатель, окидывая обступивших его людей рассеянным взглядом.
Народ стал потихоньку расходиться. Сергей Николаевич, помня просьбу Закревского, словно ледокол, разрезал толпу, разглядывая людей. Вдруг он остановился, глядя на человека, спешившего к ожидавшей его пролетке. Незнакомец слегка прихрамывал.
- Рудольф Францевич! - возгласил он. - Рудольф Францевич! Постойте!
Но названный господин уже забрался в пролётку.
- Куда вы?! - закричал газетчик. - Остановитесь!
Коляска, поднимая клубы дорожной пыли, понеслась прочь.
- Кто? Кто это был? - догнав Толстякова, спросил Закревский.
- Аненский, то есть Петражицкий.
- Вы уверены? - недоверчиво, спросил полицейский.
- Конечно! - категорично взмахнул рукой издатель.
- Но этого не может быть! Он в Петербурге. Я это точно знаю.
- Значит, ваши сведения ошибочны! - затряс головой Толстяков, и его губы дёрнуло судорогой.
II
Через три дня Кривошапка позвонил Толстякову и сообщил, что Аненский приходил в "Петербургскую газету" с новой повестью, которая, как и прежние, оказалась весьма посредственной.
- Вот так реприманд! - вешая трубку телефона, вымолвил издатель. - А я-то был уверен, что это был он.
- Однако вы видели его только со спины? - спросил адвокат.
- Ну да.
- А как вы поняли, что это Петражицкий?
- Так он же прихрамывал на правую ногу точь-в-точь как Рудольф Францевич.
- Вероятно, злоумышленник, зная эту особенность Петражицкого, и решил вас обмануть, хотя… - не докончив фразы, присяжный поверенный полез за коробочкой ландрина, но передумал, и убрал её обратно.
Глава 12. Тифлисская уника
Все дни в доме царила скорбная атмосфера. Прислуга ходила на цыпочках, не смея лишний раз потревожить хозяев. Не было слышно ни смеха, ни весёлых разговоров. Даже борзая Клюква, будто сочувствуя горю, не клянчила еду, а лежала тихо в сторонке, на половике.
Сергей Николаевич уговорил вдову погостить в имении до самых холодов. Екатерина Никитична согласилась, поскольку после смерти мужа осталась практически без средств к существованию. По всему было видно, что она готова жить на вилле постоянно и следить за парком и домом. Такое положение дел устраивало Толстяковых. Теперь можно было уезжать в столицу, не боясь недосмотра прислуги и воровства управляющего.
После убийства Пантелеймона Стахова пристав Закревский стал заходить чуть ли не каждый день. Он пил чай и рассказывал о своей службе. Как выяснилось, главный сочинский полицейский уже два года, как овдовел. Жена умерла при родах, и ребёнка тоже спасти не удалось. Постепенно всем стало понятно, что к вдове он испытывает симпатию. Нельзя сказать, чтобы она к нему благоволила, но и не была совсем безразлична.
В субботу, тринадцатого июля, через неделю после убийства, Толстяков в компании Ардашева сидел на террасе и, просматривая свежий "Сочинский листок", дымил папироской. Клим Пантелеевич внимательно читал, купленного в лавке, "Витязя в тигровой шкуре".
- Неспроста-неспроста, - задумчиво проговорил Толстяков.
- Вы о чём, Сергей Николаевич? - присяжный поверенный оторвался от книги.
- Да вот наткнулся на статью. Послушайте: "Английский круизный пароход "The Оcean", следующий из Саутгемптона в Константинополь, продлил маршрут и направился в Россию. Конечной точкой его прибытия будет теперь Одесса, откуда он вновь вернётся в Константинополь и заберёт пассажиров. Изменение курса произошло по просьбе английского промышленника, известного своими экстравагантными поступками, сэра Чарльза Блэкстоуна. Весь дополнительный отрезок пути от Константинополя до Одессы и обратно он оплатил наличными в кассу пароходной компании. Более того, мистер Блэкстоун согласился нести расходы по размещению в отеле Константинополя тех вояжёров, которые не захотели плыть в Одессу, а остались в Турции ожидать возвращения парохода. Это не первая странная выходка английского миллионера. Несколько лет назад он прославился тем, что выкупил у известного коллекционера А. Фаберже по баснословной цене пятьдесят первый пробный оттиск первых почтовых российских марок. Точная сумма сделки не разглашается. Однако согласно данным бельгийского филателистического журнала "Timbre post" речь может идти о десятках тысяч английских фунтов. Объяснить цель визита в Россию британец отказался". - Главный редактор отложил газету и сказал: - Много бы я отдал, чтобы узнать, зачем этот нувориш направился к нам.
- Не могу понять, почему это вас так волнует, - с полным безразличием произнес адвокат.
Толстяков не успел ответить, как появилась горничная и сказала, что его просят к телефону. Сергей Николаевич поднялся и быстро прошёл в кабинет. Не прошло и трёх минут, как он вернулся и, закурив папиросу, вновь сел в кресло.
- Всё прояснилось, - выпустив дым в потолок, сказал он.
- Что "всё"? - не понял Ардашев.
- Мне только что звонил сын бывшего начальника Тифлисской почты Александр Петрович Фогель. Он отыскал "русскую унику" и приглашает меня принять участие в аукционе, который пройдёт в Тифлисе во вторник. Он же и уведомил телеграммой этого британца, который примчался, в Одессу, очевидно, для того чтобы пароходом добраться до Поти или Батума, а оттуда по железной дороге - в Тифлис. Нам нельзя терять ни минуты. Мы должны опередить Блэкстоуна и прибыть первыми. Ясно, что мои финансовые возможности смехотворны по сравнению с этим англичанином. Поэтому надобно убедить Фогеля, продать марку мне. Она - достояние России и должна остаться в нашей стране. Ни в коем разе нельзя допустить проведение открытого аукциона. Фогель просил, чтобы я остановился в гостинице "Вентцель". Именно там он меня и найдёт.
- Простите, но не могли бы подробнее объяснить, о чём идёт речь?
- Извольте. Марка, о которой идёт речь, уникальна, хотя и выглядит неказисто: без зубцов, выполнена рельефной печатью; в середине её расположен герб Тифлиса, а над ним - двуглавый орёл с опущенными вниз крыльями; герб заключён в тонкий круг, вписанный в двойную квадратную рамку, а на ней надпись: "Тифлис: городс: почта 6 коп:". В углах между рамкой и кругом, расположены по два скрещивающихся почтовых рожка. Впервые о ней вспомнили ещё в восьмидесятых годах прошлого века. С тех самых пор её и ищут. Однако поиски оказались тщетными. Она есть во всех каталогах, но вживую её никто никогда не видел. И я, и этот Блэкстоун не раз помещали в Тифлисских газетах объявления о желании купить её. В "Кавказском календаре" за 1858 год, изданном наместником на Кавказе, мне удалось найти "Правила для городской почты в Тифлисе и развозки на дом журналов и газет". Так вот в них написано, что при местной губернской почтовой конторе учреждено особое отделение городской почты, в котором "продаются штемпельные бумажные печати, имеющие свойство облатки, с платою за каждою по 6 копеек". Эта марка клеилась к каждому письму, подтверждая, что оно оплачено. В тех же правилах указывалось, что доставка корреспонденции в Коджоры и обратно в Тифлис оплачивается тремя шестикопеечными марками.
- Коджоры? Насколько я осведомлён, там находилась летняя резиденция Кавказского наместника?
- Верно. Она и сейчас там. Считается, что эта марка Тифлисской городской почты была единственной в обращении с конца 1857 года до первого марта 1858.
- Ею пользовались всего три месяца?
- Три или четыре. Допускаю, что она начала выпускаться с первого ноября 1857 года. Точных данных у меня нет. Но первого марта 1858 года уже вышли общегосударственные российские марки. Так вот: её печатали в типографии наместника полосками по пять штук. А чтобы избежать подделок, прибегали к рельефному рисунку (теснению), исполняемому ручным способом. Я дважды ездил в Тифлис, и мне повезло: разыскал сына Фогеля, который только что звонил. Он живёт там по сей день, и тоже служит на почте, как и его отец, но только в Коджорах. Служебной карьеры не сделал и ходит в титулярных советниках. В публичной библиотеке мне попалась небольшая выдержка из газеты "Кавказ" за четырнадцатое июля 1857 года. В ней говорится об открытии экипажно-почтового сообщения между Тифлисом и Коджорами.
- Стало быть, "Тифлисская уника" - первая марка Российской империи?
- Совершенно верно. Кстати, Тифлисский почтамт выпускал и собственные конверты. На государственных помещался герб Российской Империи, а на тифлисских - герб Тифлиса. Мне удалось раздобыть один, но он без марки. Позже, во время второй поездки я узнал, что автором её рисунка был художник Каханов. К сожалению, его следы затерялись. Вообще, как мне рассказывали, дорога из Тифлиса в Коджоры узкая, проходит под скалами по самому края обрыва, там частые камнепады, и потому эти восемнадцать вёрст почтовые кареты преодолевали с большим трудом. Отсюда и такая цена за пересылку корреспонденции.
- А откуда взят номинал в шесть копеек?
- В номинал марки включили стоимость пересылки внутри города (пять копеек) и добавили затраты на её изготовление (одна копейка). Всего - шесть.
- Насколько мне известно, изъятию почтовых марок из обращения всегда предшествует официальное сообщение в газетах. Встречали ли вы его?
- В том-то и дело, что я его не нашёл. Отсюда сделал вывод, что марками пользовались до полного исчерпания тиража. А это, возможно, ещё семь-восемь лет. Значит, они могли гулять вплоть до 1866 года наравне с общегосударственными. Однако это никак не преуменьшает ценность "Тифлисской уники". Сами марки не выходили за пределы Кавказа, и, вероятно, наместник не счёл нужным помещать в газетах сведения об их изъятии. Ведь они печатались за казённый счёт, и выбрасывать на ветер государственные средства, затраченные на их изготовление, посчитали ненужным расточительством.
- Во сколько вы оцениваете её стоимость?
- Трудно сказать. Здесь всё зависит от Фогеля. Я готов заплатить за неё три-пять тысяч рублей. Поверьте, для марки, пусть даже и первой российской, это хорошая цена. - Толстяков резкими толчками затушил в пепельнице папиросу и сказал: - Поедемте со мной, Клим Пантелеевич, я вас очень прошу. Мы должны опередить этого англичанина. Доплывём до Поти. А оттуда на поезде - в Тифлис. Я столько сил положил, чтобы отыскать эту унику… Да и после всех неприятностей и бед, обрушившихся на мою голову, хотелось бы хоть немного отвлечься. А путешествие, как известно, лучше всего разгоняет хандру. К тому же, Бес нас пока не тревожит. За женщин я не переживаю. Пристав Закревский - надёжная защита. Я поговорю с ним сегодня. Попрошу не оставлять наших дам в одиночестве. Думаю, он будет только рад моей просьбе. Только вот отправляться надобно сегодня. Нам нельзя пропустить вечерний пароход в Поти.
- Я согласен. Но прежде я съезжу в город. Одолжите мне ландо?