- Елена Константиновна, я попрошу вас об одном одолжении: не дергайте меня по пустякам! Договорились? До свиданья.
Голос его прозвучал непреклонно-жестко и сурово. От холода собственных слов у него даже заломило в груди. Чтоб как-то полегчало, он потер ее рукой.
- Пошли.
Андрей пропустил его вперед и, нагоняя в коридоре, понимающе спросил:
- Легостаева?
- Она.
- Неугомонная женщина.
- Да уж, душу вынет.
Вместе им пришлось раскрыть уже не одно преступление, размотать не один клубок страстей-мордастей, а в каждом деле, которым занимаешься с полной отдачей сил, волей-неволей оставляешь часть своей души. Наверно, поэтому, пытаясь угадать, зачем они понадобились начальству, Климов не удержался от сарказма:
- В деспотических государствах из всех навыков больше всего ценится умение командовать людьми.
Какое-то время они шли молча, затем Андрей вздохнул, как бы подводя итог своим размышлениям, и все тем же иронично-сочувственным тоном заметил, что и республики питают слабость к этому умению.
В кабинете Шрамко они провели целый час. Сначала Климов отчитался по делам, которые "зависли", потом не без иронии рассказал о том, как они с Андреем "рыли землю" и выкопали из нее Червонца, надеясь, что пропавший сын гражданки Легостаевой нашелся, да не тут-то было: все гораздо проще и сложнее: одежда - та, а человек - другой.
- Заявление она не забрала?
- Пока лежит.
- Запрос в Министерство обороны сделал?
- Отослал.
- Ну, ладно, подождем ответ, - сказал Шрамко и покрутил в пальцах шариковую ручку. - Что у тебя еще? Помощь нужна?
Климов пожал плечами и сказал не то чтобы зло, но с явным раздражением:
- Если бы не отвлекали, было б лучше. - Принадлежа к людям, умеющим довольствоваться малым, особенно в быту, он умел отстаивать свои запросы, если они были в интересах дела. В конце концов, это его волновало и не оставляло равнодушным.
- Я тоже этого хочу, - сунул ручку в пластмассовый стакан Шрамко, и Климов, привстав со своего места, передал ему отчет.
Андрей слегка подвинулся, подпер подбородок и тут же убрал руку. Вид у него был скучный, и казалось, все мышечные усилия его лица были направлены на подавление зевоты, отчего оно искажалось судорожным подергиванием. Глаза его слипались, голова клонилась.
Климову стало жаль помощника. Сам он не испытывал желания прилечь и как всякий, кто привык, что дела растягиваются до ночи, а порой и до утра, давно научился спать урывками, чаще всего в машине, приткнувшись на заднем сиденье, изредка - на затянувшихся пустопорожних совещаниях: провалится в беспамятство минут на семь, на восемь, встрепенется и опять готов к "труду и обороне", как говорит Гульнов. На силу воли он пока не обижался.
Просмотрев переданный ему отчет, Шрамко снял очки, к которым, кажется, стал привыкать, и, прикусив одну из дужек, оперся локтями о стол.
- С профессорской квартирой прояснилось?
Гульнов с трудом подавил зевоту и посмотрел на Климова: мне говорить или вы расскажете?
- Я был у Озадовского, - ответил Климов и вкратце поведал о своем визите. Даже рассказал о фокусе, проделанном с ним психиатром.
- Иными словами, - заключил он свой рассказ, - целью ограбления явилась книга, с помощью которой можно научиться магии.
- Ну… - недовольно протянул Шрамко и усмехнулся. - Это уже совсем из области фантастики.
- Я склонен думать несколько иначе.
- Не будем терять голову. Смешно.
- Да как сказать, - возразил Климов. - Находиться под гипнозом - ощущение не из приятных. Сам попробовал.
Шрамко еще раз усмехнулся.
- Ладно. Будь по-твоему. Хотя мне кажется, это бессмыслица какая-то. Игра на публику. Не больше.
- Я тоже так сперва решил.
- И правильно!
- Да нет, - покачал головой Климов и выразил сомнение, что шутки подобного рода могут осложнить им розыск. - Боюсь, все куда серьезнее, чем мы думаем.
- Что именно?
- Да вся эта история.
- С пропажей книги?
- И с нею тоже.
Шрамко откинулся на спинку стула и недоверчиво посмотрел в его сторону.
- Ты что, Юрий Васильевич, серьезно?
Климов нехотя пожал плечами.
- Озадовский говорит, что книга уникальная до умопомрачения.
- Оно и видно, - проворчал Шрамко. - Один из лучших сыщиков уже в истерике. Не хватает, чтобы ты плюс ко всему поверил в вурдалаков и вампиров. Про них ты ничего не знаешь, а? Знакомиться не приходилось?
Уловив едкую иронию в его словах, Гульнов растерянно перевел взгляд на Климова, и тот, чтобы как-то сосредоточиться и помочь себе выразить мысли, которые теснились в его мозгу и никак не облекались в нужные слова, вперился в окно. Вот уж где нельзя плыть по течению, так это у них в отделе.
Видя его замешательство, Шрамко со стуком положил очки на стол.
- Истерика простительна для женщины тридцати лет: уходит красота и все такое, а наше дело - факты, факты, факты… которые, как и люди, любят, когда им смотрят в глаза. Вот и давай смотреть, что там у нас?
Климов потер нижнее веко.
- Отпечатков нет, замки открыты хорошо подогнанными ключами, никаких подозрительных личностей в день ограбления никто не видел, в квартиру Озадовского был вхож лифтер, мастер на все руки…
- В каком часу произошло ограбе… тьфу, ограбление?
- Скорее всего между десятью и двенадцатью дня. В половине первого из школы пришел соседский мальчонка, первоклассник, и до часу играл на лестничной площадке возле лифта, поджидал отца.
- Не доверяют малому ключи?
- Терял два раза.
- Ясно. А вторая половина дня?
- Чистое время, - включился в разговор Гульнов, - мы проверяли.
- Почему?
- Соседи на площадке три часа возились с дверью, обивали дерматином. Прежний им кто-то порезал.
- На лифтера "компромата" нет?
- Еще не проверяли.
- Так проверьте.
- Непременно, - уязвленно поддакнул Климов. - Я про этого лифтера сам узнал не так давно. Теперь займусь.
- И не забудь прощупать сослуживцев профессора, - снова взялся за очки Шрамко, - возможно, кто-нибудь из них… Раз книга редкая.
- Единственная в своем роде.
- Ну, тем более. Зачем воздушный шар Гиппократу? Профессора ограбил кто-то из своих.
Покусывая дужку очков, Шрамко пододвинул к себе телефон, но звонить не стал.
- Лифтера не забудьте.
Это можно было и не говорить. Климов с Гульновым поднялись со своих мест. Хуже всего, когда есть догадка, но нет доказательств.
13
К исходу дня они уже знали, что мастер на все руки лифтер Семен Петрович, единственный, кто часто бывал в квартире Озадовского и кто мог изготовить дубликат ключей, в молодости имел кличку Семка Фифильщик за свою редкую привязанность к работе, требующей ювелирной точности. Кличку эту он получил в колонии для несовершеннолетних, куда попал за связь с воровской шайкой. Там и расцвел его особый дар: умение из ничего сделать "конфетку". Бронзовая стружка в его руках превращалась в золотые перстни, пробка от графина - в бриллиант, а из рентгеновской пленки и лезвия бритвы он мастерил "баян" - шприц с иглой для наркоманов. О картах и говорить не приходилось, их он "клеил" между делом за какой-то час-другой, но его колоды узнавались по блестяще-золотистому обрезу, словно были отпечатаны в одной из образцовых типографий. Из чего он делал краску, никто не знал. Все это держалось в секрете, по крайней мере, в карцере, в "шизо" он никогда не сидел, как сидят иные нарушители режима. На волю вышел с семью классами образования и кличкой Фифильщик. Устроился работать на завод гравировщиком, два года числился в передовых, потом попался на подделке документов и предстал перед судом. Срок отбывал на Севере, валил сосну, а когда освободился по амнистии, стал краснодеревщиком. Третий срок он отбывал уже со своим младшим братом, Николаем Пустовойтом, которого подбил на ограбление ларька. Между второй и третьей отсидкой он успел сделать ребенка пятнадцатилетней Нюське Лотошнице, по паспорту Гарпенко Анне Наумовне, что усугубило его положение на суде. Прокурор просил наказать Семена Петровича Пустовойта не только как вора-рецидивиста, но еще и как растлителя малолетней. Правда, малолетняя была под метр восемьдесят ростом и обладала такой мощной плотью, что судебные медики в один голос признали ее вполне половозрелой. Находясь в лагере, Фифильщик узнал, что у него родилась дочь, и неожиданно для воровского мира решил "завязать". Поскольку грехов за ним никаких не было и он, как некоторые, не "ссучился", был чист перед "своими", на одной из сходок ему милостиво разрешили "отвалить". С тех пор он поменял немало специальностей и вот последние семь лет сидел в лифтерской: давал знать жестокий ревматизм. Можно было предполагать, что, выйдя на свободу, Фифильщик поспешит создать семью, оформив брак со своей юной зазнобой, которая водила дочку в сад, но что-то помешало это сделать. То ли у Анны Гарпенко к тому времени открылись глаза на отца своей дочери, то ли, наоборот, она ослепла от роковой любви к новому избраннику, трудно сказать, но в городском загсе они не были. Построив крохотный домишко на окраине, Семен Петрович Пустовойт по воскресеньям ковырялся у себя на огороде, приторговывал на рынке ягодой-малиной да изредка впадал в запои. Дочку привечал, любил, пытался выучить ее на медсестру, но та довольно рано - вся в маманю! - выскочила замуж, и об учебе больше речь не заходила. По мужу она теперь Шевкопляс. Шевкопляс Валентина Семеновна.
Климов пролистнул свой блокнот, сверился со списком сотрудников психиатрической лечебницы и, придвинув его к Гульнову, сидевшему рядом, ногтем выпрямленного мизинца отчеркнул ее фамилию:
- Читай. Шевкопляс Валентина Семеновна, работает на кафедре психиатрии санитаркой.
- С какого года? - не разобрал плохо пропечатавшуюся цифру Андрей, и Климов, присмотревшись, сказал, что это восьмерка.
- С мая тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года.
- Что и требовалось доказать! - обрадовался Гульнов и хватающе повел рукой, точно ловил муху. - Зацепочка будь-будь.
- Вот именно, - откинулся на спинку стула Климов. - Связи налицо.
- Еще бы! - не усидел на месте Андрей и стал расхаживать по кабинету. - Червонец связан с Витькой Пустовойтом, а Витька - через своего отца - с лифтером…
- Который ему доводится дядькой.
- А тот души не чает в дочке.
- И она просит…
- А он делает.
- И когда ключи от профессорской квартиры оказываются в ее руках…
- Прежде всего, - не дал ему договорить Климов, - надо помнить, что у нее роман со стоматологом.
- С этим красавцем Задереевым?
- Озадовский намекнул.
- И что это дает?
Гульнов остановился посередине кабинета, закинул руки за голову.
- А то, - поднялся, в свою очередь, Климов и включил верхний свет. - Наш разлюбезный кооператор, ценитель древностей и всяких там китайских безделушек, мог рассказать ей о существовании редчайшей книги. Может, даже прихвастнул своим особым знанием средневековых тайн.
- Сыграл на чисто женском любопытстве?
- Скорее всего, так.
- Тогда нам надо брать ее "за зебры", - опустил руки Андрей и добавил, что неплохо бы увидеть ее мужа.
- Интересно, кто он у нее?
- Узнаем, - кладя руку на телефонную трубку, ответил ему Климов и вздрогнул от неожиданного резкого звонка. Так и заикаться начнешь, чего доброго.
Звонила Легостаева.
- Юрий Васильевич?
- Я.
- Скорее приезжайте, - забыв поздороваться или хотя бы сказать "добрый вечер", взволнованно выпалила она в трубку. - Я очень жду.
- Куда? - без всякой охоты спросил Климов и услышал адрес:
- Артиллерийская, восемь.
- Зачем?
Адрес показался ему знакомым.
- Я отыскала сына.
Климов хмыкнул. Это уже было слишком. По всей видимости, он свалял дурака, когда дал согласие на розыск Легостаева.
- Елена Константиновна…
- Поверьте, это он! - голос был взволнованный донельзя. - Я выследила их!
- Кого? - намеренно затягивая паузу, поинтересовался Климов, чтобы его беспокойная просительница смогла почувствовать нелепость своего предположения, критически отнеслась к очередному "узнаванию".
- Да их же, их! - возбужденной скороговоркой затараторила на другом конце провода Елена Константиновна и горячечно стала божиться, что выследила сына и его дружка в бурачной кепке. - Приезжайте, я вас жду!
Она уже почти молила.
Климов представил себе болезненное возбуждение несчастной женщины и, не зная, каким образом можно убедить ее не терять голову и не пороть горячку, ровным тоном здравомыслящего человека обещал подъехать.
- Сами-то вы где находитесь?
- Здесь, на углу, из телефонной будки…
- Оставайтесь там.
Увидев ее мысленно под мелким холодным дождем возле чужого дома, где, по ее горячечному убеждению, жил объявившийся сын, Климов не без усилия подавил в себе чувство досады и кивком пригласил Андрея следовать за ним.
- Куда?
- Да к этой… сумасшедшей.
Серая густая морось позднего предзимья, сразу остудившая их лица, усилила ощущение бессмысленности предстоящей "очной ставки", и Климов, отворачиваясь от пронизывающего ветра, угрюмо проворчал, что самое мудрое - это выслушать женщину и сделать все наоборот.
Андрей посчитал излишним комментировать этот банальный, как грехопадение Адама, способ мужского самоутверждения и молча сел за руль.
Климов устроился рядом.
Фыркнув, как застоявшийся конь, их "жигуленок" сорвался с места и, прошибая светом фар сырую мглу дождя, напомнил им о том, что работают они не абы где, а в уголовном розыске, и что люди, которых необходимо постоянно подталкивать, не выдерживают сопротивления собственной инертности и находят более тихие гавани. Может быть, именно поэтому даже в моменты неудач - а у кого все протекает гладко? - раздражение и ощущение временного бессилия никогда не перерастали у Климова в желание бросить все к чертовой бабушке и податься в управдомы. Свое дело он любил и старался работать на совесть. И вместе с тем он вынужден был признать, что давно не испытывал такой раздвоенности, какая овладела им с тех пор, как он принял заявление от Легостаевой. Он вроде бы и не надеялся на маломальский результат предпринимаемого розыска и одновременно стремился помочь несчастной женщине. Нельзя сказать, что эта раздвоенность объяснялась только переутомлением, к которому он, кажется, привык… нет, тут что-то иное… но что?
Улица Артиллерийская встретила их зыбким иссякшим светом покосившегося фонаря. Около четвертого дома по четной стороне, довольно далеко от телефонной будки, они заметили фигурку Легостаевой, которая стояла у калитки под дождем, как часовой.
- Вот и возьми ее за рупь двадцать, - неприязненно заметил Климов и, оставив Андрея за рулем, вышел из машины.
- Добрый вечер, - окликнул он мокнувшую под дождем Елену Константиновну, и та, как только он к ней подошел, сразу же вцепилась в его руку.
- Они зашли сюда, а после другой вышел…
Вся она была какой-то невменяемо-тревожной и счастливой.
- Пойдемте, пойдемте скорее… Климов придержал ее за локоть.
- Погодите, Может, рано праздновать успех?
- Нет, нет! - потащила его за собой Легостаева. - Все так удачно!
- Что? - не сдвинулся с места Климов, и женщина укоризненно отпустила его руку.
- Вы мне не верите? Я выследила их.
- И как вам это удалось? - подозревая ее в болезненном самообмане, спросил он и почувствовал, что его тон опять становится официальным.
Легостаева пугливо оглянулась и сбивчиво поведала о том, что она все эти дни следила за тем парнем, что работает на кладбище, в бурачной кепке, а сегодня вечером, когда уже стало темнеть, увидела его и сына вместе. И ее сын живет вот в этом доме, номер восемь.
Дом Валентины Шевкопляс, вспомнил показания Червонца Климов, и его подозрения насчет самообмана Легостаевой не то чтобы рассеялись, но отошли куда-то в глубину сознания.
- Ну что ж, пойдемте.
Хотелось надеяться, что все услышанное - правда и на этот раз они не попадут впросак.
Дверь им открыла высокая дородная блондинка в ярком шелковом халате. Глянув на предъявленное ей удостоверение, она отвела глаза и уперлась рукой в стену.
- А собственно… по какому праву?
Узнав о цели столь неожиданного и, надо сказать, неприятного для нее визита, она уже было повернулась к ним спиной, но, словно испугавшись какой-то тайной мысли, снова посмотрела на Климова упрямо-твердо, с непонятной настырностью.
- Час от часу не легче.
- Вы уж извините, - подала свой голос Легостаева, но блондинка упрекающим тоном стала их отчитывать.
- А мы не принимаем. Врываетесь без приглашения…
С тех пор, как Климов стал работать в милиции, подобные упреки слышать приходилось часто, и он привычно попросил прощения.
- Я ненадолго, только познакомлюсь с вашим мужем.
Поскольку смотрел он не менее твердо и просил лично от себя, а значит, и от уголовного розыска, Шевкопляс с деланной небрежностью запахнула на груди халат и, отстранившись, пропустила незваных гостей в прихожую.
Легостаева излишне тщательно принялась вытирать туфли об половичок. Она явно смешалась под взглядом хозяйки.
Раздеться им не предложили.
14
В сущности, в этом нет нужды, подумал Климов и прошествовал в дом. Минуя крохотную спальню и кухню, он профессионально отметил, что мебель в них дорогая, подобрана со вкусом, хотя его и раздражало обилие крестов на стенах. Но особенно вычурным ему показалось сочетание красного с белым и уйма всевозможных безделушек, когда он вошел в "залу", как выразилась Шевкопляс, громко предупредив мужа о гостях. Климова едва не замутило от вида дорогой посуды и прорвы хрусталя. Чувствовалось, что для полной иллюзии светского образа жизни хозяевам не хватает канделябров и рояля. Ну, может быть, еще камина с полыхающим огнем.
На чайном столике, застланном алой с белыми разводами скатеркой, теснился кофейный сервиз в соседстве с массивной пепельницей из богемского стекла. Рядом со столиком, упираясь ногами в батарею водяного отопления, вполоборота к вошедшим, сидел молодой мужчина с зажатой в пальцах сигаретой. Пепельно-дымчатый сиамский кот, пригревшийся на его коленях, с дьявольским презрением в глазах уставился на Климова.
- Володя, у нас гости, - еще раз нарочито громко сообщила Шевкопляс и властно опустила руку на плечо супруга.
- Кто такие? - вяло спросил тот и глянул снизу вверх на подошедшую жену. Она скривилась.
- Из родной милиции.
Пальцы, в которых дымилась сигарета, заметно дрогнули.
Спихнув с колен кота, хозяин дома оттолкнулся ногами от батареи и развернулся вместе с креслом в сторону вошедших. Темноволосый, кареглазый, с крепким подбородком и высоким чистым лбом.
По его замкнуто-отрешенному лицу, по сухому блеску глаз можно было догадаться, что их ждали. Хозяин не казался человеком, застигнутым врасплох. Да оно и объяснимо: Червонец не мог не рассказать двоюродной сестре о том, как его приняли за сына какой-то сумасшедшей.
Климов перевел взгляд на Легостаеву.
В первую секунду она оторопело смотрела на повернувшегося к ней молодого мужчину, а затем беззвучно бросилась к нему на подгибающихся от волнения ногах.
- Сыночек!