Сам Нечаев видел себя Бонапартом революционного подполья. От его писаний исходило нечто дремучее и кровавое. Он придумал дьявольскую систему вербовки, действовавшую на неокрепшие молодые души почти без единой осечки: "Дело, к коему мы намерены вас привлечь, предпринято исключительно на пользу народа. Неужели вы откажетесь помочь нашему несчастному крестьянству только потому, что не желаете подвергнуть себя ничтожному риску? Как мы будем действовать, какова численность наших рядов, каждому объяснять нельзя - это опасно. Не всем быть генералами, не все должны знать подробности. Разве у вас есть повод сомневаться в намерениях Герцена, Бакунина, Огарева, наших руководителей? Вождям надобно доверять. Вся Россия в наших руках. Когда час пробьёт, только члены сообщества избегнут наказания. Кто с нами, тот навечно будет запечатлен в памяти благодарных потомков". Подобные демагогические монологи действовали неотразимо, обман и доверчивость сделали своё дело. Молодые люди не сомневались, что вливаются в могучую организацию, руководимую выдающимися личностями. И если их зовут, то следует не раздумывая бежать на этот зов.
Иван Иванов, считавшийся сначала лучшим деятелем в обществе, впоследствии стал часто спорить с Нечаевым и обнаружил наконец желание или создать независимое общество под своим руководством. Нечаев прямо предложил лишить его жизни. В назначенный день его сообщник отправился за Ивановым и привез его в Москву, где ожидал еще один подельник - Прыжов, и под предлогом найти спрятанную типографию они отправились в парк Академии, к Гроту. В Гроте было совершенно темно... Там Иванов был убит Нечаевым, окровавленный, обезображенный труп поволокли к пруду.
Нечаев надеялся, что убийство сплотит его соратников, но совместно пролитая кровь вовсе не соединила убийц. Прыжов в своей конуре забился под ворох одеял, его лихорадило. Успенский не мог заставить себя выйти из дома, ему постоянно чудились шероховатые забрызганные кровью стены грота и гортанный хрип, вырывающийся из горла Иванова. Кузнецов после убийства заболел тяжелым психическим расстройством. Сам Нечаев сбежал за границу, и там резкая реакция русских эмигрантов обескуражили вождя "Народной расправы". Нечаева откровенно сторонились, словно зачумлённого, всё планы рушились, но более всего мучила его изоляция. Он искренне не понимал, почему от него все отворачиваются, ибо давно утратил различение добра и зла. Почва стремительно ускользала из-под ног... Ему непреодолимо захотелось остановить непрекращающееся бегство, порвать с постоянными ссорами, интригами, склоками, он видел суд, большой, громкий, публичный процесс, все в золоте и бархате, холеная публика, французские духи, эполеты, аксельбанты, ордена, и он, исхудалый, осунувшийся, обличает, а "Правительственный вестник" печатает каждое его слово, и весь мир, затаив дыхание, внемлет... Потом бунт, и его освобождение... Многое проносилось в его необузданном воображении, в голове, перепутавшей ложь с правдой. Он отдался в руки жандармов. Дьявол, живший в нём, безжалостно привёл свою жертву в каземат.
А для Арсения Корвин-Коссаковского слова "революция" и "дьявол" стали синонимами.
Рассвет понедельника казался неотличимым от ночи из-за лилово-серых туч, сковавших небо над Невой, затяжной дождь отстукивал по подоконникам заунывную мелодию, усыпляющую и тоскливую. Бабье лето кончилось. Арсений Вениаминович, собираясь на службу, был мрачен. Сегодня он собирался навести справки по смертям на Большой Дворянской за 1875 и 76 годы и получить два приглашения к графине Нирод.
Арсений не ждал успеха в поисках и приготовился к большой и нудной работе, но ему неожиданно повезло. Едва он обмолвился своему помощнику Леониду Полевому, что ищет сведения о молодом человеке с Большой Дворянской, умершем или погибшем три-четыре года назад, тот моментально отозвался:
-Не Николаев ли, часом?
"Фамилия такая... обычная...", пронеслось в голове у Корвин-Коссаковского. Свою фамилию обычной бы не назвали, а вот Николаев... Конечно, обычная. Он с любопытством осведомился:
-А кто он такой?
Белесые брови Полевого, светловолосого бледного блондина, взлетели на середину лба.
-О... Вы его не знали? Офицер, любимец столичного общества. Его смерть оплакивалась более, чем смерть великого полководца. Загадка. Происхождения он темного, не иначе незаконный сынок какой княжеский, без всяких познаний, дурно говорил по-французски, но, говорят, был добрым товарищем, всегда готовым опорожнить в приятном обществе бутылочку вина или прокатиться ночью на тройке к цыганам.
Полевой далее сообщил, что появился Николаев вначале у княгини Барятинской, потом вступил в Яхт-клуб и начал играть. Играл счастливо, и выигранные деньги сделали ему состояние. Всегда хорошо настроенный, он не отзывался никогда ни о ком дурно - что было следствием расчета, а не благодушия, - Николаев сблизился в Яхт-клубе с влиятельными лицами, собутыльником и увеселителем которых вскоре и стал.
Потом стало признаком хорошего тона иметь у себя Николаева за завтраком и обедом. Его видели в балете - в первом ряду, на скачках - на барьере всегда с сигарой во рту, всегда навеселе, беспрерывно повторяющим одно и то же словечко "шикарно". Единственная неудача постигла этого баловня судьбы, когда он однажды в день полкового праздника кавалергардов ожидал флигель-адъютантские аксельбанты, о которых хлопотала за него перед царем одна великая княгиня, но император назначил своим флигель-адъютантом не Николаева, а Михаила Пашкова. Николаев же удостоился этой чести позднее, протанцевав котильон с царицей. Потом, после командования драгунским полком в Ковно, получил он в Кавалергардский полк, и с тех пор можно о жизни его сказать в нескольких словах: завтраки, счастливая игра, обеды, ужины, скачки и увеселения. Он жил на такую широкую ногу, как будто имел тысяч двести годового дохода.
Корвин-Коссаковский подивился:
-Дивная судьбина. И чем же всё кончилось? Дуэль?
-Да нет... Рак печени... Внезапно. У него и не болело-то ничего. Похороны были такие пышные, что, если бы он мог говорить, вероятно, сказал бы: "Шикарно, очень шикарно"...
Арсений Вениаминович молчал. "Ладно, княжон Любомирских и девиц Черевиных делите по-свойски, кто что ухватит, - подытожил мерзавец, - девочки шикарны, что и говорить..." Он помнил, сколь чужеродно и нелепо прозвучала эта фраза в устах Бартенева. Что же, похоже, он был на правильном пути.
Тут Арсений Вениаминович спохватился.
-А похоронен он где?
-Ну, - замялся Полевой, - того не знаю, но разузнать нетрудно.
Он тут же получил недвусмысленное указание: до конца дня узнать это, с чем и откланялся.
Арсений, оставшись в одиночестве, задумался. Предпринимать расследование, руководствуясь ночным видением на кладбище, ему еще не приходилось, текущих дел накопилось множество, отрывать силы полиции на фантомы и призраки было нарушением всех служебных инструкций, и что, собственно, он может найти? Тем более, что шёл он по следу того существа, которое, по рассказу Бартенева, было настроено как раз наиболее миролюбиво. Но других путей не было, а царапина в душе, нанесенная видением Порфирия, кровоточила. Девочки были родной кровью, что добавляло ему настойчивости и заставляло пренебрегать делами.
Ещё до обеда Корвин-Коссаковский направился в дом графини Нирод.
Екатерина Петровна приняла его немедля и, хоть и посетовала, что залы её будут переполнены, ссудила его двумя пригласительными - отчасти потому, что её нравился этот таинственный человек из полиции, отчасти - женским чутьём поняв по его пасмурному виду, что привёл его к ней совсем не праздный интерес. Напоследок она вежливо осведомилась, будет ли у неё его сестра? Ей, её супругу, её очаровательной дочери и племянницам послано приглашение. Арсений кивнул, и ему стоило большого труда скрыть болезненную гримасу на лице.
Ну, конечно, как же иначе-то? Всё одно к одному.
На обед Арсений Вениаминович приехал домой, и снова задумался. Он сомневался, что Николаев похоронен именно на Митрофаньевском погосте, а раз так, стоило подождать с выводами. Рассказ Полевого, однако, рисовал портрет, удивительно походивший на описанного Бартеневым мертвеца. И даже словечко "шикарно" сходилось. Корвин-Коссаковский не сомневался, что получит нужные ему сведения уже в конце дня: Леонид Полевой отличался удивительной исполнительностью. Пока же, механически жуя телячью грудинку, Арсений Вениаминович размышлял о том, рассказать ли сестре Марии о видении Порфирия? Он не опасался, что его примут за сумасшедшего, ибо сестрица была женщиной разумнейшей, но чувствовал себя странно униженным этой историей и опасался смутить и сестру. Думал он и том, что предпринять, если окажется, что покойник опознан им правильно? Он решил разыскать его адрес и разузнать там о Николаеве, что удастся.
О дальнейшем пока не раздумывал - не было смысла.
Заглядывать слишком далеко вперед - недальновидно.
Глава 4. Чумная песенка призрачных часов.
Хитрость дьявола превосходит
изощренностью ум человеческий.
"Цветник" Дорофея
Досье тайной полиции - не вершина знаний о человеке, но кое-что оттуда извлечь можно. Полевой подтвердил свою высокую репутацию и уже к пяти пополудни нашел нужные начальнику сведения, причём, удивившие его самого. Брови Леонида Александровича снова были подняты.
-Николаев-то, оказывается, - племянник Татьяны Перфильевой, известной питерской ворожеи, почившей лет десять тому назад! К ней, представьте, великие княгини ездили, и она же предрекла день и час смерти императрицы Александры Федоровны. Говорили, в белые ночи над могилой её на Митрофаньевском погосте зеленоватое свечение и молочный туман стелется. Померла она лет шестидесяти. Так, оказывается, Николаева рядом с теткой и похоронили-с...
Если Корвин-Коссаковский чему и удивился, то это именно тому, что он вовсе не удивился. Он ждал чего-то подобного, но, если тётка почила не так уж и давно, непонятно, как её могила оказалась на дорогом участке кладбища, среди захоронений тридцатилетней давности? Впрочем, с деньгами и связями для неё могли местечко поприглядней расчистить, раз клиентура была солидная. Что до племянника, то насколько он был близок с тёткой-то? Почему его похоронили рядом? Просто родня решила использовать хороший участок или имелось распоряжение умирающего? Но почему на могиле нет даже имени?
Но вопросы эти были праздными, задаваться ими можно было сколько угодно, ответа же не предвиделось. Однако в рассказе Леонида Александровича мелькнула одна странность, которую не преминул заметить Корвин-Коссаковский.
-Ты говоришь, покойник-бонвиван в моде был. Но желающих в тех кругах вертеться больше, чем тех, кого туда впускают. Его пустили по знакомствам тётки?
Полевой заморгал белесыми ресницами.
-Да вряд ли. Скорее - из-за рожи. Видный он был из себя, рослый. Женщины оглядывались. Не иначе, чей любовник. А может, и иная причина была... Дело в том, что отца его никто не знает, да и мать - тоже. Про то, что у тетки сестры были - никто не сказал. Родства его никто не знает, у кого ни спроси, плечами все пожимают. Да и три года минуло - чего помнить-то?
-Даже так... - Арсений Вениаминович несколько секунд задумчиво разглядывал чернильницу и пресс-папье на столе, хоть решительно ничего интересного в них не содержалось, потом кивком отпустил Полевого. Он вдруг вспомнил, что, согласно рассказу Бартенева, покойник почему-то назвал девиц кузинами. Но почему? Кузеном девиц был только его сын...
Однако Полевой не ушёл, но остановился в дверях и обернулся.
-Вы просили разузнать... А тут факт один есть удивительный. Старуха Перфильева снимала квартиру в доме Крупенникова, на Большой Дворянской, так, говорят, там и сегодня по ночам стоны слышны и похоронная музыка, стук и скрежет, силуэты какие-то мелькают. И сдать эту квартиру не получается...
-Это возле гимназии Шуйской?
Полевой кивнул.
-С завтрашнего утра разыщи список жильцов этого дома и сугубо узнай, с какого года кто живёт.
Полевой, берясь за поручение, никогда не спрашивал начальника, зачем ему нужны те или иные сведения, и Корвин-Коссаковский ценил его, в частности, и за это. Сейчас Арсения Вениаминовича мучила совесть, он тратил время подчиненного на сугубо личные дела, но тревога пересиливала угрызения совести.
По уходе Полевого его превосходительство некоторое время занимался текущими делами, но только покончил с ними, осторожно вынул из сейфа шахматную доску, поставил перед собой и задумчиво разыграл дебют Giuoco Piano, потом белые и черные клетки расплылись перед его глазами, он перестал видеть фигуры, уйдя в себя.
Что ж, он сумел узнать больше, чем ожидал. Оставалось наведаться в дом на Большой Дворянской и там навести справки. Но о гадалке, умершей десятилетие назад, многого не узнаешь, ведь в доходных домах жильцы меняются часто. Но даже найдись там старый квартирант - едва ли всплывет что-то важное. Две удачи подряд Корвин-Коссаковский никогда не ждал.
За окнами осенний вечер по-прежнему шуршал холодным дождем, стемнело рано. Арсений велел подать экипаж и решил ехать домой, при этом приказал сделать немалый крюк по Большой Дворянской. Тридцать третий дом, помпезный, четырехэтажный, с виду ничем не выделялся в ряду столь же величественных строений, и его превосходительство задумчиво окинул взглядом подъехавший к дому экипаж с красными лакеями и даму под вуалью, в горностаях, осторожно сошедшую по шумно отложенной подножке внутрь дома. "Публика чистая-с", снова вспомнились ему слова прыщавого каменотеса. Да, это было верно.
Он велел ехать к себе на Лиговский. После ужина долго сидел в гостиной, не зажигая огня, глядя, как в свете фонаря на углу шевелятся ветви старого клена, образуя на стене причудливые узоры. Мысли в голове кружились странные, темные и пугающие, на стене рисовались очертания черепов и скелетов, летучих мышей и змей.
Арсений покачал головой и пошел в спальню, молясь, чтобы дурные видения не помешали выспаться.
И сон его был черен и пуст, он спал, точно засыпанный пудом душистого сена.
На следующий день помощник появился в кабинете Корвин-Коссаковского около полудня. Как ни странно, жильцы доходного дома Крупенникова отличались постоянством: пять человек квартировало там два десятилетия, и двое - в том самом парадном, где жила старуха. Корвин-Коссаковский не поверил глазам, когда увидел в списке имя Генриха Брандта, чиновника Министерства путей сообщения, их с Порфирием Бартеневым бывшего одноклассника.
Невероятно. Ему выпала еще одна удача, а удача, она как женщина: если не искать с ней встреч, она обидится и придёт сама. Впрочем, Арсений Вениаминович тут же и скрестил пальцы. Не стоит радоваться заранее - мужчина едва ли будет помнить гадалку, на это нелепо было и рассчитывать, но Генрих все же мог бы порекомендовать его другим жильцам, и самой перспективной Корвин-Коссаковский счёл Софью Одинцову, семидесятилетнюю матрону, вдову действительного статского советника, проживавшую на третьем этаже под квартирой покойной провидицы.
Полевой же получил новое задание - раздобыть полный список приглашенных в дом графини Нирод в пятницу.
Сам Корвин-Коссаковский нарочито задержался на службе, чтобы застать Генриха дома. Близки они никогда не были, но никогда и не враждовали. Арсений при этом хорошо помнил пунктуального и спокойного флегматика Брандта и, хоть прошло почти тридцать лет, как они виделись в последний раз, не верил, что такие люди меняются.
И он не ошибся. Брандт узнал его, удивился визиту, но улыбнулся и с невозмутимой сдержанностью спросил, чем обязан счастью видеть бывшего однокашника? Да, от этой натуры романтики было не дождаться. Понимая, что задерживает ужин Генриха Карловича, Арсений торопливо спросил:
-Я узнал, что ты живёшь в этом доме двадцать лет. Меня интересует Татьяна Перфильева, гадалка, умершая лет десять назад. Она жила в твоём парадном на четвертом этаже.
Когда перед тобой умный человек - это тоже удача. Брандт внимательно посмотрел на Корвин-Коссаковского и кивнул. Он не счёл нужным задавать пустые вопросы и спокойно подтвердил:
-Жила. За ней часто присылали из Мариинского, из Мраморного да и из Николаевского дворца, - он с иронией посмотрел на Корвин-Коссаковского, предлагая ему самому оценить этот странный факт.
-Как выглядела?
-Как ведьма из старой немецкой сказки, что Гензеля и Гретель съесть хотела. Горбата, глаза, кстати, - он усмехнулся, - на твои похожи. Вы не родня? - Корвин-Коссаковский с усмешкой покачал головой. - Она порой так глянуть могла, клянусь, язык к гортани прилипал. Но не шарлатанка, я не слышал, чтобы не сбылось у неё что-то. Клиентуры ходило, о! - он завёл глаза под потолок, - жене моей предсказала, представь, что двойня будет. И угадала. Мне напророчила как-то походя, что к Рождеству, я асессором тогда был, меня чином обойдут. И опять - в точку. Я еще десяток рассказов по городу про ее предсказания слышал. Старуха явно с чёртом зналась- всё сбывалось точка в точку.
- А племянника её ты знал? Красивый молодой человек.
Брандт удивлённо покачал головой.
-Да кто его знает, кто у неё в племянниках-то был? К ней народ косяками ходил, и купцы, и преподаватели университетские, и офицеры. Да что там, генералы бывали, а когда из Николаевского дворца за ней посылали, так караул полицейский снаряжали. Странно, что ты этого не знаешь...
Корвин-Коссаковский спокойно заметил, что полицейский департамент - не маленький, одно отделение редко знает, что делают в другом...
-Хотя постой, - резко оборвал себя Брандт, - племянник... Не племянник - племянницы у нее были! И брат был, в карете приезжал пару раз, и две девочки с ним. Она его братом называла.
-А звать его как, не припомнишь?
Брандт покачал головой.
-Я и не знал того никогда.
-А кто сейчас там живёт?
- А никто. В квартире её до сих пор никто дольше месяца-двух жить не может. Хозяин всех гадалок проклял.
-Что так?
Брандт пожал плечами.
-Не знаю, кто на что жалуется. Последним там банкир жил, Нейман, въехал в сентябре, а в начале октября съехал. Он сказал, что у него тошнота там невесть с чего начиналась - в столовой и в гостиной, а в спальне - колотило, под двумя одеялами согреться не мог. А вот года четыре назад там месяц жила вдова одна, имени, прости уж, не помню. Та жене моей говорила, что ей в квартире этой постоянно казалось, что кровь начинает появляться отовсюду, на обоях, на постели, страх невозможный сковывал, ни пошевелиться, ни крикнуть. С остальными жильцами я не разговаривал. Но там никто не задерживается. - Брандт бросил быстрый взгляд на однокашника, и добавил, - ключи у истопника нашего, Ефрема Корпелова. Я же понимаю, что полицейский не утерпит, чтобы нос в чёртово гнездо не сунуть. Но снимать квартирку не советую.