Запахи из столовой свидетельствовали о гусе с яблоками и сдобном пироге, оттуда доносились детские голоса, и Корвин-Коссаковский понял, что не стоит больше злоупотреблять временем Брандта, тем более, что он узнал всё, что хотел. Арсений распрощался, но, после того, как оказался в парадном, задумался. Он вообще-то не собирался посещать квартиру Перфильевой, однако теперь подумал, что вполне может и заглянуть туда, хоть и не понимал, зачем. Старуха отдала душу Богу - или чёрту, - десяток лет назад, что он там найдёт? Но вспомнив, что хотел потолковать с Софьей Одинцовой, Арсений Вениаминович и вправду спустился вниз, сообщил истопнику о желании посмотреть свободную квартиру на четвертом этаже, взял ключ и поднялся по лестнице к двери с латунной табличкой "8".
Войдя, изумленно осмотрелся. Из прихожей с роскошным комодом на маленьких ножках и изящной вешалкой арочный проход вел в квартиру. Комнаты были обставлены ампирной мебелью наполеоновских времен, мелькало темное дерево с бронзовыми фигурами, лирами, львиными головами и сфинксами, венки, лавры, щиты и мечи. Обивочной тканью служил тяжелый роскошный шелк, затканный геральдическими узорами, портьеры сшили из той же помпезной ткани с бордовыми полосами и геральдическими символами - и это сугубо удивило Корвин-Коссаковского: стало быть, обставлялась квартира на заказ. Он обратил внимание, что шелк портьер и обивки старый, но не потертый, сделанный не во Франции, а в России, ибо мебель была карельской березы. В комнате стоял несколько затхлый дух, как обычно в нежилом помещении. Интересно, комнаты были меблированы хозяином? Когда?
Корвин-Коссаковский прошел в соседнюю залу и замер. На столе в центре комнаты лежали карты и фишки для покера, тут же рядом валялись золотые монеты и ассигнации. Стулья были расставлены вокруг стола, некоторые отодвинуты. Арсений почувствовал, что его сковывает липкий страх, ему показалось, что стол был оставлен игроками только что, ибо никто не бросил бы на столе несколько тысяч рублей. "Господи Иисусе, сыне Божий, спаси и помилуй меня, грешного", прошептал, весь трепеща, Корвин-Коссаковский, осенил себя крестным знамением и торопливо вышел в прихожую.
Здесь снова вздрогнул: на бюро лежали часы изящной ювелирной работы с крышкой из белого золота, украшенные фигуркой скорпиона, инкрустированного бриллиантами. На конце хвоста скорпиона алело драгоценное жало с рубином насыщенного красного цвета огранки "кабошон". Это была вещь баснословной цены.
Арсений почувствовал, как по вискам его заструился холодный пот: он, войдя, бросил взгляд на комод. Там ничего не было. Часы появились, пока он был в гостиной. Несколько секунд Корвин-Коссаковский неподвижно стоял в дверях, продолжая, как заклинание, повторять Иисусову молитву.
Наконец открыл двери на лестницу и снова остановился на пороге.
В квартире стояла пугающая, мертвая тишина. Арсений решился. Он сделал шаг к часам, методично перекрестил их и нажал кнопку сбоку на корпусе. Крышка щелкнула и распахнулась, а через мгновение вдруг раздались аккорды жуткой чумной песенки.
Jeder Tag war ein Fest,
Und was jetzt? Pest, die Pest!
Nur ein groß' Leichenfest,
Das ist der Rest.
Augustin, Augustin,
Leg' nur ins Grab dich hin!
Oh, du lieber Augustin,
Alles ist hin!
Не закрыв крышку часов, напрочь забыв об Одинцовой, Арсений Вениаминович нервно рванулся к выходу, захлопнул дверь, дважды провернул ключ в замке и побежал вниз по лестнице, перескакивая через две ступени.
Истопник был внизу, Корвин-Коссаковский всунул ему в руки ключи, пробормотал что-то неразборчивое и выскочил из парадного. Приходить в себя стал уже в экипаже, отдышался, утёр пот с висков, смирил дыхание. Теперь ему стало стыдно за свое малодушие. Он пытался успокоить себя тем, что ничто не страшно только дураку, но по-прежнему испытывал в душе отвращение к себе. Трусливое ничтожество, чего он перепугался? От мерзостного ощущения собственной трусости хотелось напиться. Однако добравшись домой, уединился в спальне и снова задумался. Чем можно было объяснить карты на столе? Тем, что бывший квартирант, пока не истёк срок аренды, пускал в квартиру друзей. Но если они играли в гостиной, почему не убрали фишки, не сложили колоды, а главное-то - почему не забрали деньги? Насколько успел заметить Корвин-Коссаковский, там было две-три тысячи. Но это, как он помнил, все-таки не столько испугало, сколько удивило и чуть насторожило его. Испугался же он, когда увидел часы на комоде. Его поразило именно то, что они появились невесть откуда в пустой квартире. Он, войдя, не запер дверь, но полагать, чтобы кто-то за его спиной, пока сам он был в гостиной, открыл дверь, положил на бюро часы - баснословной цены! - и исчез, не удивившись открытой двери и никого не окликнув? Нелепица.
Значит, часы лежали на комоде, когда он вошел.
Вот тут и начиналась чертовщина. Часов там не было. Арсений твердо помнил и готов был подтвердить под присягой, что на комоде ничего не было. Не было, господа. Крышка комода была перед зеркалом, войдя, он осмотрелся, отметил дороговизну мебели, оглядел комод и вешалку. Не было там ничего, не мог он не заметить переливов камней и пламенеющий на хвосте скорпиона рубин, ведь после именно вспышкой бриллиантов в полумраке он и был испуган.
Тут Корвин-Коссаковский и вовсе помрачнел, встал с кровати и наполнил бокал коньяком.
Бартенев рассказал, что призрак из могилы вынимал из жилетного кармана часы - блеснувшие чем-то алым, и сказал, что они были со змеей и пели старинный немецкий гавот. Немецкий гавот... Хвост скорпиона на часах был длинен и загибался вверх... Не показался ли другу этот хвост скорпиона змеей? Неужто это те самые часы, Господи? Арсений содрогнулся. Нет, бред, чертовщина.
Корвин-Коссаковский дал себе слово заехать завтра к другу в Михайловскую академию, а пока почувствовал, что силы - душевные и физические - покидают его. Он залпом выпил несколько глотков коньяка и отвалился на подушку.
Он уже засыпал, но тут в полном безмолвии вдруг услышал рядом с собой движение, словно кто-то тихо подкрадывался к нему, и увидел старуху Перфильеву: с мертвыми черными глазами, согнув крючковатые пальцы, дыша трупным смрадом, она тянулась к нему. Ужас подкинул Арсения над постелью, он вскочил и сел, вцепившись в одеяло. Перед глазами плыл густой туман да жуткое лицо мертвой старухи.
В спальне никого не было. Арсений торопливо поцеловал нательный крест и забормотал: "Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога..." В глазах просветлело.
Сердце забилось спокойно и ровно, он снова откинулся на подушку и вскоре уснул, теперь без миражей и призраков.
Глава 5. Новый визит на чёртову квартиру.
"Если Бог за нас, то кто против нас?"
апостол Павел
Служебные дела поглотили все утро, но Арсений Вениаминович ни на минуту не забывал о вчерашнем. Выбраться к Бартеневу смог ближе к обеду и, по счастью, застал Порфирия Дормидонтовича как раз в перерыве лекций. Тот поднялся навстречу другу, выглядел тоже сумрачным и обеспокоенным.
-Стряслось что, Арсений? На тебе лица нет...
Корвин-Коссаковский заверил друга, что лицо на нём есть и с ним всё в порядке, потом уведомил, что к шести вечера в пятницу ждёт его у себя - от него они поедут к графине Нирод. Наконец, помолчав, неохотно рассказал о своих поисках и о визите в дом к тетке покойника. Не скрыл и страха, охватившего его, когда увидел деньги и карты на столе и часы на комоде, которых минуту назад там не было.
-Я думал, - он поморщился, - что я посмелее. Ну да, ладно.
-Чертовщина это, - с армейской прямотой рубанул Бартенев, - чтобы наверху в пустой квартире валялись тысячи и бриллианты, а внизу у привратника ключ... Такого не бывает. Давно бы всё подчищено было.
Корвин-Коссаковский не возразил, но спросил:
-Ты сказал, Порфиша, часы те, у покойника, немецкий гавот играли. Не помнишь, какой?
-Помню, - Порфирий был тверд, - тот самый, что и часы нашего математика пели, покойника Евграфа Шиловского. Песенка про прошедшую любовь, что ли... Всё, мол, прошло. - Сам он петь не хотел, ибо знал, что в его исполнении никто напева не узнает.
Арсений, вспомнив, что петь друг подлинно не умел, а в немецком был сведущ больше, чем в латыни, но хуже, чем во французском, напел приятелю припев про Августина.
-Она?
Порфирий кивнул. Она самая-с. Корвин-Коссаковский вздохнул и печально улыбнулся.
-Только она не любовная, Порфиша, она - чумная... Все пропало, дескать.
-Ну, того не знаю, а что до часов, так там и цепочка диковинная была, - Бартенев резко поднялся, - ладно, у меня два часа сейчас свободные, давай проедемся туда да на месте и поглядим, - Порфирий уже надевал шинель.
Корвин-Коссаковский встал. Ему до нервного трепета не хотелось возвращаться в проклятую квартиру, но он был слишком противен себе в своём вчерашнем малодушии, чтобы проявить его снова. Он молча последовал за другом, по пути безмерно восхищаясь Бартеневым: тот шёл на нечистую силу, как на вражеский редут, с полным хладнокровием и ледяным спокойствием. Арсений рядом с ним и сам приободрился.
Истопника на этот раз не было, но тощая консьержка охотно ссудила господ ключами, была полна желания проводить их, но Бартенев с неожиданной для него генеральской вальяжностью отказался от её услуг, и они прошествовали наверх вдвоём. Ключ щелкнул в замке, Бартенев пробормотал: "С Богом!" и вошёл. Оставшись на мгновение один за дверью, Корвин-Коссаковский тайком перекрестился.
Войдя, содрогнулся.
В прихожей было темно, но Бартенев уже прошёл в зал и раздвинул шторы. Корвин-Коссаковский обомлел и замер. Вчерашняя комната была вся подернута пылью, и крохотные пылинки кружились в воздухе в просвете пыльных штор. Пыль была на поверхностях столов и бюро, запылены были, точно не протирались годами, подлокотники кресел и полки шкафов. Он заглянул в гостиную. Стол всё так же стоял посреди комнаты, но был пуст. На нём лежал такой же тусклый и белесый слой пыли, что и в зале, воздух был затхлый, как в склепе, при этом стулья стояли иначе, чем вчера, ровным полукругом возле стола. Арсений заметил в углу даже икону, но и киот был подёрнут паутиной, такой же серой, как и всё вокруг. На всём помещении лежала печать застарелой унылой запущенности. Арсений снял икону и платком очистил киот.
Бартенев бросил взгляд на Корвин-Коссаковского, но ничего не сказал, вышел в прихожую. На комоде тоже был слой пыли, ровный, не потревоженный их вторжением.
- А когда, Брандт тебе сказал, жилец прошлый выехал?
-В начале октября.
-Две недели назад, получается?
-Угу.
-Да, напылила нечисть. Столько и за год не накопишь.
Корвин-Коссаковский был благодарен Порфирию за доверие, и на сердце его потеплело ещё и потому, что сейчас, стоя рядом с ним, он не испытывал того мучительного вчерашнего страха, почти мистического ужаса, что пережил, увидев часы на комоде. Этот человек непонятным образом усиливал его.
Бартенев решил ещё раз обойти квартиру, теперь они зашли в спальню, прошли по двум другим комнатам. Ничего, всё везде было запылено и заброшено, везде царил всё тот же тяжелый дух подземелья. Они пошли к выходу, в прихожей остановились. Бартенев уже вынимал ключи, как напрягся и быстро прошептал.
-Ты видел? В зеркале?
Арсений видел. В зеркале, точнее, в мутном пыльном зазеркалье, появилось лицо старухи, то ли мертвое, то ли, со следами старческого разложения. Корвин-Коссаковский закусил губу: у нее были подлинно его глаза, чёрные, с большими фарфоровыми белками, но провалившиеся в глазные впадины и окруженные бурой тенью, - те же, что он видел вчера. Впрочем, мгновение спустя он уже сомневался, что видел что-то, кроме причудливых пыльных разводов на стекле да игры света.
Но Порфирий Бартенев потёр лицо рукой и тихо попросил:
-Пошли отсюда.
Арсения не надо было уговаривать. Они вышли, Корвин-Коссаковский захлопнул дверь и дважды провернул ключ в замке, они спустились и сдали ключ консьержке.
-Не подошла господам квартира? - любезно, чуть кокетничая, осведомилась она.
Господа не очень-то вежливо что-то промычали и торопливо покинули парадное. На душе у обоих помутнело, Бартенев пожаловался на легкую тошноту, Корвин-Коссаковского тоже чуть мутило. Арсений повез Порфирия в академию, почти всю дорогу оба молчали, но, уже выходя из экипажа, Бартенев остановился на подножке.
-Слушай, а ты можешь племянниц-то своих не везти к графине в пятницу?
Корвин-Коссаковский смерил друга печальным взглядом. Он не хотел посвящать его в свои семейные проблемы, но коротко обронил, что спрятать можно только от непогоды, но не от нечисти...
Порфирий, казалось, понял больше, чем хотел сказать Арсений.
-Стало быть, девиц не особо и вразумишь?
-Увы, да, - поморщился Арсений, - они... родители дурью маялись, бранились да лаялись, не до девчонок им было. А если Ваню, пока поперек лавки лежит, не выучишь, - все пропало, Ивана уже не научишь, сам же понимаешь. Поздно теперь вразумлять. Все, что можно - опознать этих людей в свете. Но даже и тут - боюсь, я не смогу скомпрометировать их в глазах племянниц. Мне никогда не удавалось ничего им внушить. Молодежь...
-Ясно, - Бартенев со вздохом кивнул, - но как их опознать? Не с крыльями же нетопыриными они на бал явятся?
-Не с крыльями, - вяло согласился Арсений. - Беда и в том, что там около двухсот человек будет, Порфиша.
-Сколько? - ахнул Бартенев.
-Около двухсот, - вдумчиво повторил Корвин-Коссаковский, но тут же и успокоил друга, - но половина - женщины, а из ста мужчин, надеюсь, пятьдесят будут старики да отцы семейств. Еще человек двадцать пять - люди всем известные, депутаты, высокопоставленные чиновники, приближенные градоначальника и сыновья всем известных семейств. В чистом остатке - две дюжины человек. Это молодые люди, танцоры и женихи. Я велел найти мне полный список этих молодцов и надеюсь вечером или завтра утром получить его. Но всё равно, искать придётся иголку в стоге сена. Да и времени мало.
-Две дюжины... Боже мой...
-Я надеюсь отсеять сыновей известных мне людей, тех, о ком хоть что-то знаю... Завтра четверг, один день у нас ещё есть. Списки я возьму с собой домой, всё, что можно, проверю.
-Господи, может, мне это все-таки приснилось... - жалобно проронил Бартенев, и Корвин-Коссаковский понял, что минуты малодушия бывают не только у него. - Да ведь даже и догадайся ты - кто они, что делать? Кто тебе поверит, что некий франт - на самом деле мертвец, а другой - упырь? А кстати, - вспомнил Бартенев, - что такое инкуб-то? Ты сказал, что это не бессмыслица.
-Блудный демон это, Порфирий.
-О, Господи...
...Корвин-Коссаковский и вправду получил на следующий день списки приглашенных, забрал их домой и после ужина принялся за изучение. Задача оказалась не столь и сложна, он довольно легко ещё до полуночи отсеял всех знакомых ему мужчин, составил список тех, о ком ничего не знал, их оказалось чуть больше тридцати, и пошёл спать - голова гудела, ноги уже не держали его.
Последний из отпущенных ему дней, пятницу, он посвятил изучению тех гостей, кого мог загодя проверить. Бедняге Полевому тоже досталось: пришлось наводить кучу справок. Но работа окупила себя, и в итоге перед Корвин-Коссаковским к трем часам дня в пятницу уже лежала бумага с именами.
В ней был всего семь фамилий."Князь Макс Мещерский, Герман Грейг, Аристарх Сабуров, Даниил Энгельгардт, граф Михаил Протасов-Бахметьев, князь Всеволод Ратиев, Александр Критский". У Арсения Вениаминовича рябило в глазах, нужно было уменьшить список, по меньшей мере, ещё вдвое, но времени уже не оставалось, и в итоге, как ни усердствовал Полевой, как ни старался Корвин-Коссаковский, - это были тёмные лошадки. Только об одном - Германе Грейге - стало известно, что это незаконный сын великого князя.
На большее времени просто не хватило.
В итоге имена и фамилии путались в голове Корвин-Коссаковского, ровным счетом ничего ему не говорили, но он успокоил себя тем, что сделал всё возможное, к тому же его не оставляла надежда, что в залах графини он или Бартенев заметят что-нибудь такое, что поможет опознать хотя бы покойника, а по тому, кто окажется с ним рядом - выйти и на остальных.
Теперь Арсений решил поехать к сестре. В кармане его был список с неопознанными именами.
Мария Палецкая все эти дни была занята приготовлениями к балу у Екатерины Нирод, перед зеркалами дочь и племянницы примеряли платья, готовился выезд. Визит брата пришелся как раз на разгар предбальной суеты. Навстречу ему вышла племянница Ирина, его любимица, в новом платье - очень мило выглядевшая. Дочери Анны тоже приветствовали его, похваставшись новыми веерами и платьями. Корвин-Коссаковскому потребовалось не менее десяти минут, чтобы оторвать сестру от женских забот, хотя, на его взгляд, всё существенное было уже сделано: все они были надушены и напудрены, надеты были шёлковые ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками, причёски были почти окончены...
Арсений Вениаминович увёл Марию в гостиную на первом этаже и там, к её удивлению, затворился с нею: он совсем не хотел, чтобы то, что он собирался рассказать сестре, было подслушано даже ненароком. Мария Вениаминовна не противилась уединению, ибо ещё с порога по сумрачным глазам брата поняла, что её ждут совсем не радужные известия, но то, что услышала в итоге, просто ошеломило. Арсений рассказал ей о видении его друга, генерала Бартенева. Рассказал подробно, ничего не скрывая.
Сестра некоторое время исподлобья осторожно озирала брата, стараясь придти в себя, потом спросила, медленно и несколько неуверенно:
-Прости, Арсений, я твоего друга как-то видела. На жулика не похож, верно. То, что ты его с гимназии знаешь, - тоже в его пользу. Но всё же... Почему не сон-то? Ты говоришь - он латыни не знает, и ему латинские слова присниться не могли, да ещё с таким смыслом... Чудно, конечно, но ведь чего не бывает? - Она подняла глаза на брата, поймала его взгляд и снова отвела глаза.
Арсений не утешил её.
- Ты не всё знаешь, - и он продолжил рассказ, поведав сестре о том, чем занимался с понедельника до четверга, и что удалось узнать от Полевого и Брандта. Описал Корвин-Коссаковский и два своих визита на квартиру Перфильевой.
-Господи, - оторопело отозвалась сестра, - Арсик, это... это... - Мария умолкла, но помолчав минуту, всё же продолжила. - Прости, но я не могу поверить! Такая дьявольская круговерть - ради двух пустых девчонок, самодовольных глупышек?
-Четырех, Машенька.
-Да чем они этих упырей твоих привлечь-то могли? Не смотри так, я понимаю, мне не хочется верить, но ведь и вправду невероятно...