– Слушай, Макс. – Я положила руку ему на плечо, но он отдернулся от меня, словно от раскаленного куска железа. – А если это не Шилкин? И потом, тебя ведь обязательно найдут и посадят, не говоря уж о том, что ты можешь убить невинного человека. Очень хорошо, что ты обратился ко мне, я как раз пытаюсь найти убийцу этих девушек.
– Ты? – Он недоверчиво, но с надеждой посмотрел на меня.
– Да, а что в этом удивительного? – Я улыбнулась. – Провожу независимое журналистское расследование. Когда мы найдем убийцу, то расскажем обо всем нашим читателям.
– Ты что, сыщик?
– Можно и так сказать, – согласилась я, решив не разочаровывать Полякова.
– Я бы тоже хотел быть сыщиком, чтобы доказать, что Анну убил Шилкин, – заявил Максим, – только я не знаю, как это сделать.
Черт бы побрал этого упрямого мальчишку, вбившего себе в голову, что знает убийцу! Ему, видите ли, осталось только доказать… А что, если его энергию направить в мирное русло?
– Хочешь мне помочь, Макс? – как можно серьезнее спросила я.
– Конечно, о чем разговор, – в его глазах снова полыхнули молнии. – А что нужно делать?
– Это не так уж сложно, – начала я. – Смотри, у тебя есть гипотеза, что твою сестру убил Шилкин. Так?
– Да. – Он закивал головой.
– Это хорошо, когда есть гипотеза. Но нам нужно ее проверить – правильная ли она. Когда была убита твоя сестра?
– Вечером, двадцатого сентября, – выпалил Максим.
– Во сколько вечером?
– Точно не знаю, часов в одиннадцать, наверное, – пожал он плечами.
– Ладно, это можно будет уточнить по ходу пьесы. – Я закурила. – Чтобы Шилкин мог убить твою сестру, он должен был в тот день, двадцатого сентября, быть в ресторане "Русь". Правильно?
– Правильно, – согласился Максим.
– Тогда слушай, что тебе надо сделать. Поедешь в "Русь" и узнаешь, был ли Шилкин в ресторане двадцатого сентября. Понял?
– А как я это узнаю?
– Поговори с охраной, с официантами, с гардеробщиками, может быть, с барменом… Работа сыщика не из легких.
– Я прямо сейчас поеду, можно? – Он вскочил с кресла.
– Конечно, – кивнула я. – Только ты должен быть готов к тому, что одним этим вопросом придется заниматься не один день.
– Ничего, я упорный, – крикнул он уже от двери.
– Это я поняла, – сказала я уже Кряжимскому. – Видали Пинкертона?
– Горячий парень, – согласился Кряжимский. – Где ты его нашла?
– Он сам меня нашел. Хотел, видите ли, меня предупредить об опасности. Опасность-то скорее от него исходит. Сбивает машиной одиноких пешеходов.
– Может, стоит заявить в милицию? – предложил Кряжимский.
– Не стоит. Зачем парню жизнь калечить – она у него и так нелегкая. Сейчас он, по крайней мере, займется делом и не будет ни с кем сводить счеты. А когда убедится, что был не прав, немного остынет. К тому времени, может, уже выяснится, кто убивал этих девушек.
– Уже что-нибудь узнала? – поинтересовался Кряжимский.
– Пока ничего определенного. Как раз сейчас собиралась все обдумать.
– Ладно, – озабоченно сказал Кряжимский, поднимаясь, – у меня еще дела, так что не буду тебе мешать.
Дверь за ним закрылась, и я осталась в одиночестве. Высыпала еще три пакетика в одну чашку и залила кипятком. Закурила. Ну, давай, подумаем, Бойкова. Я глотнула горько-черную жидкость из чашки и поставила ее на стол. Какие будут твои дальнейшие действия? Хм, дальнейшие… я, собственно, только начинаю. Ну тогда с чего начнешь? Как обычно, с поиска ответа на вопрос: кому это выгодно? Какая уж тут выгода, если у девчонок, кроме "бесценных" сережек, ничего не пропало. Зачем, зачем было их убивать? Может, месть? Но чья и за что? А вдруг они что-нибудь такое узнали, что им не предназначалось? Неужели все четыре сразу и узнали? Непохоже…
Дюкова сказала, что она не была знакома с теми двумя девушками – Машей Гулькиной и сестрой Максима Полякова, Аней. Интересно, были с ними знакомы девушки, убитые в "Гриве"? Если да? Тогда их должно что-то объединять. Теперь это выяснить гораздо сложнее, чем то, был ли Шилкин в "Руси" двадцатого сентября. Да и это скорее всего останется невыясненным. Только в фильмах на вопрос: где вы были, например, семнадцатого брюмера тысяча девятьсот семьдесят третьего года в четырнадцать часов сорок девять минут, можно получить вразумительный ответ. А в жизни намного сложнее. Ну не может человек помнить все свои перемещения и поступки. Так устроен его мозг: отфильтровывает ненужную информацию, иначе недолго было бы свихнуться.
Ладно, это, так сказать, лирико-историческое отступление. Давай подытожим, Бойкова, что у тебя получилось? Девушек не ограбили, и вряд ли им мстили, значит, действует маньяк, какой-нибудь борец за дело морали, считающий, что проститутки – отбросы общества и от них нужно избавляться. Да-а, с маньяками тебе еще не приходилось иметь дела, Бойкова. Как же ты будешь вычислять этого маньяка? Что ты вообще о них, о маньяках, знаешь?
Я достала новую сигарету и откинулась на спинку кресла. Давай попытайся вспомнить. Дедушка Фрейд говорил, что во всем виноват эдипов комплекс, на основе которого в трех-, пятилетнем возрасте каждый человек должен пережить невроз. От того, как справляется ребенок с этой задачей, зависит его дальнейшее формирование как личности. Если ребенок преодолевает невроз, то личность развивается, адекватно реагируя на внешние раздражители. Если не смог преодолеть невроза в детстве, загнал его в подсознание или в бессознательное, он будет всю жизнь давать о себе знать, до тех пор, пока человек, уже будучи взрослым, не сумеет самостоятельно или с помощью психоаналитика установить его причину.
Получается, что маньяками становятся люди, у которых в детстве было очень сильное переживание, потрясение, не сумевшие справиться с ним. Они запрятали его далеко в глубины подсознания, но оно, словно Левиафан, регулярно выплывает наружу, требуя выхода. Чтобы справиться с ним, человек должен совершить какой-нибудь ритуал, не обязательно жестокий. Это может быть и вполне безобидный, рациональный обряд, вроде мытья полов или посуды, при условии, что он становится целью или разрядкой, после чего Левиафан на какое-то время успокаивается. Но пока человек не поймет истинной причины своего невроза, все будет повторяться. Вот почему маньяк вновь и вновь должен совершать свой ритуал.
Хорошо, этого, пожалуй, достаточно. Только что это тебе дает? Как ты узнаешь, что у человека невроз, заставляющий убивать девушек-проституток? Ведь после совершения преступления наступает разрядка, и маньяк внешне ничем не отличается от окружающих его людей. Это может быть вполне преуспевающий бизнесмен или учитель, водитель или газоэлектросварщик.
И все-таки должно же в нем быть что-то отличающее от других людей. Какие-нибудь повадки, ужимки или блеск в глазах, по которым можно было бы его определить. В том-то и штука, что никак их не определишь. Только психоаналитик, этот "врачеватель душ", совместно с пациентом, разбирая его сны и воспоминания, может вычленить причину невроза.
Ладно, я глубоко вздохнула и потянулась. Если я никак не могу отличить маньяка от нормальных людей, то по крайней мере могу попытаться вычислить его. Должна же быть какая-то закономерность в этих убийствах.
Максим сказал, что его сестру убили двадцатого сентября, значит, Гулькину – восемнадцатого. Потом, примерно через месяц, убийство в "Гриве", и последнее – Насти Беловой – два дня назад, то есть двадцать первого ноября. Если отбросить на время первое убийство, то остальные происходили с интервалом в месяц. Что ж, для начала неплохо. Значит, очередного можно ожидать только к концу декабря. За это время я должна определить, где произойдет следующее убийство, чтобы застать маньяка на месте преступления, если уж я не могу найти его по-другому. Предположительно это снова будет ресторан или бар вроде "Гривы" или "Конька-Горбунка". Неплохо, но нужна более точная информация. Не могу же я находиться одновременно сразу в нескольких местах. Непонятно только, почему первые два убийства были почти подряд. Может, ожидаемой разрядки не последовало и маньяку потребовалось повторить преступление?
Дверь открылась, и в кабинет заглянула Марина.
– Все, кроме Кряжимского, ушли, я тоже ухожу. Тебе ничего не нужно?
– Спасибо, Мариночка, – улыбнулась я, – можешь идти.
Часы показывали девятнадцать тридцать пять. Я вышла из кабинета и отправилась на поиски Кряжимского. В самой дальней комнате он вычитывал оригинал-макет очередного выпуска "Свидетеля".
– Не пора ли вам домой, Сергей Иванович? – с шутливой строгостью посмотрела я на него. – По-моему, вы становитесь трудоголиком. Вам станет легче, если читатель вместо трех опечаток обнаружит одну или вообще ни одной?
– Ну мы же должны уважать своего читателя. – Кряжимский оторвался от своего занятия. – От этого зависит тираж и соответственно наше благосостояние. И потом, я совсем не устал. Мне нравится заниматься этим делом. Но если ты настаиваешь… – Он надулся, как маленький ребенок, у которого отбирают любимую игрушку.
– Не обижайтесь, Сергей Иванович, – устало улыбнулась я. – Если хотите – продолжайте, только сначала составьте мне компанию.
– Тебе всегда пожалуйста, – Кряжимский поднялся из-за стола. – Только в чем?
– Пойдемте, выпьем чаю.
– Почему не кофе?
– Сергей Иванович, миленький, я вас прошу, не произносите некоторое время при мне это слово.
– Хорошо, – усмехнулся он, – а "чай" пока можно произносить?
Мы вместе рассмеялись и вернулись в кабинет. Я включила чайник, и тут же раздался телефонный звонок.
– Давай я возьму, – предложил Кряжимский, но я опередила его.
– Я бы хотел услышать Ольгу Юрьевну Бойкову, – официальным тоном произнес мужской голос.
– Представьтесь, пожалуйста, – вежливо потребовала я, теряясь в догадках.
– Это из прокуратуры, старший следователь Волков Николай Васильевич, – пробубнил в трубку майор.
Теперь я его узнала.
– Я вас слушаю, – сказала я.
– Ольга Юрьевна, такое дело, – замялся он, – раз уж я вас застал, не могли бы вы к нам подъехать? Нужно кое-что уточнить.
– Что именно?
– Мы задержали Александра Эдуардовича Шилкина…
– Вы же сказали, что не будете его задерживать, – не дала я ему договорить. Меня прямо распирало от злости на этих олухов.
– Кое-что изменилось… – уклончиво ответил Волков.
Вот придурок! Что ему надо от Шилкина? Тоже какой-нибудь невроз? Тотальное отсутствие гениальности? Или просто зависть, обычная человеческая зависть?
– Вы можете говорить яснее? – сдерживая себя из последних сил, спросила я.
– Убита еще одна девушка, Оксана Дюкова, вы, кажется, ее знали?
– Знала, – выдохнула я. – Когда? Когда ее убили?
– Труп обнаружили на улице, недалеко от ее дома, около семи часов вечера.
Я посмотрела на часы – было без десяти восемь.
– Куда нужно приехать?
Волков продиктовал адрес.
– Я закажу вам пропуск, возьмите с собой какой-нибудь документ.
Глава 7
Минут через пятнадцать я уже сидела в кабинете у Волкова, который немногим отличался от других кабинетов в подобных заведениях. Те же исцарапанные столы, блеклые занавески на окнах, тусклые лампочки.
– У меня к вам только один вопрос, – нахмурившись, произнес Волков. – Шилкин утверждает, что до семи часов никуда из дома не выходил и что вы это можете подтвердить.
Мысли лихорадочно заработали в моем мозгу. Я хорошо помнила, что уехала от Шилкина около шести. Но не мог же он без машины за час добраться до Дюковой и убить ее. Ему только до автобусной остановки пешком минут пятнадцать, плюс автобус до центра почти полчаса, до семи остается пятнадцать минут, но нужно еще примерно столько же времени, чтобы дойти до дома Дюковой. И потом, труп обнаружили около семи, значит, убили ее еще раньше. Все эти вычисления заняли у меня не больше секунды.
– Да, – сказала я. – Я была у Шилкина сегодня примерно с четырех часов. Когда ушла, не помню.
– Даже примерно?
– Даже примерно, – ответила я, – помню, что было уже темно.
– Спасибо, – сказал Волков, – больше у меня вопросов нет.
– Вы его отпустите?
– Скорее всего – да.
* * *
Вернувшись в редакцию, я нашла Кряжимского по-прежнему сидящим за компьютером. Я рассказала ему о разговоре с Волковым и о своем посещении "имения" Шилкина.
– Ты, я смотрю, времени не теряешь, – со скрытым неодобрением произнес Кряжимский.
– Шилкин ни в чем не виноват, – без особой связи с тем, что имел в виду мой зам, сказала я.
В моем тоне была какая-то агрессивная убежденность.
– Террор продолжается? – более миролюбиво спросил Кряжимский.
– Продолжается, – невесело усмехнулась я, – а я топчусь на месте. Наказание какое-то!
В моем голосе, наверное, была такая досада, что Кряжимский нежно посмотрел на меня.
– Я могу тебе чем-то помочь?
– А что, если это дело рук сутенера? – размышляла я вслух.
Я пребывала в такой задумчивости, что не поняла, о чем только что сказал Кряжимский.
– Вы о чем, Сергей Иванович? – извиняющимся тоном спросила я.
Он только улыбнулся и покачал головой.
– Помощь тебе свою предлагаю, эк, упрямица какая!
– Белова и Дюкова… работали на него… – смотрела я в одну точку.
Вдруг до меня дошло, что убили ту самую Дюкову, с которой я была знакома лично, разговаривала, она показала мне дорогу к дому Шилкина и сообщила ему о нашей, мягко говоря, перепалке с Брусковым. Если бы не она, если бы не Шилкин, не знаю, как бы все обернулось.
Пронзительное чувство захватило меня. Мне было жаль эту девушку, как и всех, кто погиб. Возраст и род занятий тут ни при чем.
В сущности, что мы знаем о смерти? Эпикур говорил: "Когда мы есть – нет смерти, когда она есть – нет нас".
По-моему, здраво.
О смерти мы составляем, как и о многом на свете, наши поверхностные суждения, исходя из наблюдения. Наблюдения за тем, как умирают другие. Но если жизнь по своей сути – предприятие одиночки, одиночки, который тем не менее сталкивается с другими людьми, испытывает к ним определенные чувства, то смерть – уникальный в смысле одиночества опыт. Умираешь всегда ты сам.
И все-таки, когда умирают люди, которых ты знал поверхностно, ты все равно не можешь отделаться от тягостного впечатления, что умерла какая-то частица тебя самого. Кромешное небытие уготовано в итоге всем живым существам. И вот когда твои друзья или знакомые умирают, ты как бы еще раз убеждаешься в том, что и тебе не избежать общей участи. И тогда…
– Оля, что с тобой? – услышала я обеспокоенный голос Кряжимского.
– Что? – выплыла я из задумчивости.
– Да на тебе лица нет. Пойдем попьем чаю.
Долг повелевал держать себя в руках. Я ведь не хотела, чтобы вслед за Дюковой в Элизиум теней раньше срока отправилась следующая девушка.
– Как вы думаете, Сергей Иванович, будет ли сутенер убивать работающих на него проституток?
Лицо Кряжимского просияло: во-первых, я вышла из полуобморочного состояния, вернулась, как он говорил, на землю, а во-вторых, я делала его компаньоном в своем мыслительном тресте.
– Зачем это ему делать? – приподнял он брови.
– Вот и я думаю, незачем, если, конечно, они не узнали чего-то такого, что могло как-то навредить его бизнесу.
– Вряд ли какие-то там девчонки способны навредить тщательно отрегулированному бизнесу, – с сомнением в голосе произнес Сергей Иванович.
– Вот и мне не верится… А если это "крыша" Брускова? Ну, допустим, девушки узнали нечто такое, что позволило бы им шантажировать Брускова… И он их… Но ведь не все убитые работали на него. Нет, здесь что-то не сходится.
Я сделала глоток чая и снова задумалась.
– А где убили эту, как ее, о которой ты говорила…
– Дюкову? – сквозь пелену расплывчатых мыслей я увидела напряженное лицо Кряжимского. – Около дома.
– Клиент?
– Не думаю. Хотя стоит навести справки, с кем она уходила из бара… – я допила чай, – мне надо срочно в "Гриву".
– Зачем заурядному клиенту мокруха? – с недоумением посмотрел на меня Сергей Иванович.
– Незачем, если только он не маньяк. Интересно, выследил он Дюкову или знал, где она живет?
Я принялась одеваться. Попрощавшись с Кряжимским, через пару минут я уже садилась в машину. Меня не могла остановить даже враждебность Брускова, с которым, как я предполагала, мне не избежать встречи в "Гриве". Там сейчас как раз "горячее" время. Но на этот раз я решила быть умнее. Не зря же я ношу с собой газовое оружие!
Улицы были пустынны. Конечно, это не лето, когда неугомонные, дорвавшиеся до тепла и газировки люди гуляют всю ночь до самого утра. Ни темень, ни погода не располагали к прогулке. Дома приветливо светились огоньками. Я развлекалась тем, что представляла, как протекает вечер в этих нафаршированных усталостью и комплексами цивилизованных сотах. Чем занимается, например, хозяин квартиры, расположенной на втором этаже трехэтажного дома, на углу которого меня остановил светофор. В мыслях видела его лежащим на диване с газетой. Это вполне мог быть и "Свидетель", между прочим. Вообразить его в ванной или в сцене ругани с его дражайшей половиной мне помешал светофор, застенчиво улыбнувшийся желтым и переключившийся на зеленый.
А что, интересно, делает сейчас Шилкин? До меня вдруг дошло, что все эти мои ментально-миндальные развлечения, которым я предавалась в машине, служат только для того, чтобы вытеснить упрямую мысль о нем. Опять мое сердце сплутовало, включив его образ в общий ход праздных размышлений. Подтасовало карты рассудка. А что, если он в "Гриве"? Сердце мое учащенно забилось, потом перешло на какой-то тревожно-разряженный ритм. Каждый удар был тяжелым и гулким, как колокол.
Оставив шубу на попечение Кирюши, который, увидев меня, заулыбался, я проскользнула мимо охранника в зал. Там царил продымленный полумрак. Большинство посетителей уже изрядно набрались, и потянулась сладкая монотонная жвачка задушевных бесед и пьяных признаний. Многие сидели в обнимку. Проститутки – я узнала их по прикиду, макияжу и манере держаться – переходили от одного столика к другому, подсаживались к подвыпившим мужикам, заводили знакомства, томно и заискивающе заглядывая в глаза.
Одни проститутки были откровенно вульгарны, другие подобострастно-смиренны, третьи – веселы и задорны. Кому что нравится. Сидели в баре и приличные женщины, пришедшие сюда в компании своих бой-френдов. Группа хорошо подвыпивших студентов-хиппи мешала водку с пивом. Парни вяло переговаривались между собой, расслабленно жестикулируя. Создавалось впечатление, что они занимаются мануальной терапией в бесконтактном варианте. Их руки чертили замысловатые узоры, наподобие тех, что выписывают индийские танцовщицы. Глаза у парней странно блестели, что навело меня на мысль, что кроме водки и пива их юные организмы абсорбировали еще и травку. Сезам, одним словом.
Брускова не было. Его столик пустовал. Я облегченно вздохнула, но расслабляться не стала. Пистолет лежал в кармане пиджака. Я заказала официантке крабовый салат и сок. Пока она выполняла заказ, мне удалось привлечь жестом одну из перелетающих от столика к столику бабочек. Длинноволосая брюнетка восточного типа удивленно посмотрела на меня, но подошла. Может, она приняла меня за лесбиянку?