Глеб чувствовал: отец не любит этого тучного человека. Зато мама, едва Владимир Прохорович переступал порог, краснела и становилась очень суетливой. И Глебу почему-то делалось стыдно.
Однажды Глеб забежал в комнату и увидел, что отец бьет маму. У отца было бледное, незнакомое лицо. Губы вздрагивали и прыгали, будто отец плакал. Мама увертывалась от ударов, пронзительно выкрикивала:
- Ты этим ничего не докажешь! Ты стал мне еще противнее!
Наверное, маме было больно. Но Глебу стало жаль отца и хотелось заступиться за него.
Отец стал надолго исчезать из дому. Возвращался всклокоченный, с опухшим лицом. Однажды его не было почти неделю. Мать сердито говорила:
- Искать не станем. Спивается.
Но он вернулся. Бочком проскользнул в дверь, остановился, осмотрелся, точно попал в незнакомое место, и пролепетал заплетающимся голосом:
- Нет больше подполковника Надеждина. Все. Демобилизовали.
- Достукался, - зло сказала мама и стала швырять в чемодан вещи отца.
- Нет! Нет! Не пущу! - закричал Глеб и вцепился отцу в колени.
Отец провел рукою по его волосам.
- Я вернусь за тобой, малыш, - хрипло сказал он, втянул голову в плечи и шагнул за порог.
Через несколько дней мать и Владимир Прохорович пришли нарядные, с букетом цветов. Мать ласково сказала Глебу:
- Ты уже большой, все понимаешь. Теперь твоим папой будет Владимир Прохорович Карасев…
А вскоре мама вернулась домой такой расстроенной, какою Глеб не видел ее никогда
- Константин Иванович Надеждин, - начала она с порога, - оказался верен себе. Не хватило силы воли дотянуть даже до совершеннолетия сына. Утонул на своей тарахтелке. Теперь будем получать на мальчика очень небольшую пенсию. Наше материальное положение сильно ухудшится.
Их материальное положение, видимо, ухудшилось не настолько, чтобы отложить намеченную на осень поездку в Сочи. У лесенки вагона Глеба обняла низенькая старушка. Глеб испуганно вертел головой, уклоняясь от ее поцелуев, а она повторяла:
- Глебушка! Внучек! Какой ты большущий!
- Здравствуйте, Елена Андреевна! - сказала мама. - Вам не кажется, что вы травмируете ребенка? - И объяснила Глебу: - Это твоя бабушка - баба Лена, мама твоего первого отца.
Мама и Елена Андреевна отошли в сторону, до Глеба донеслись обрывки фраз:
- Нет, нет, Елена Андреевна, - говорила мама непреклонно. - Это невозможно. Глеб - мой любимый сын. И Владимир Прохорович так привязан к нему…
- Но Глеб для меня - единственная память о Костике. К тому же здесь юг, море.
- Конечно, юг для здоровья ребенка… - начала мама неуверенно.
Теперь Глеб жил в маленьком домике с застекленной верандой, затянутой зеленой шторой винограда. Можно было часами лежать на горячем галечнике и слушать, как шумит пляж, перекликаются огромные, будто айсберги, теплоходы, смотреть, как погружается с пустого неба в морскую пучину солнце. Море вспыхивает на мгновение и сразу же заполняется фиолетовой стынью. И в тот же миг, точно кто-то включает их, как светильники на бульваре, загораются звезды.
Однажды на берег прибежала соседка, с трудом перевела дух, крикнула:
- Пойдем, Глебушка! Бабушка умерла.
Через неделю Глеб снова был в Москве. Владимир Прохорович без улыбки оглядел его, потянулся потрепать по волосам, но раздумал:
- Большой какой стал. Хотя, само собой, под южным солнцем… У тебя здесь народилась сестренка Светланка. Станешь водиться с нею. Матери надо на работу. Нам остро не хватает денег. У каждого в доме должны быть свои обязанности…
Зачем он рассказывал все это Насте? Идиотская сентиментальность, и только. Чистенький домик под южным небом, вздохи отца о вечности моря и даже Лиза с ее хмельным шепотом по ночам и трезвым взглядом на жизнь в таком далеке, что, может, все это пригрезилось ему во сне…
4
Но что это? Тоже сон? Глеб косился по сторонам, желая убедиться в реальности происходящего.
По береговым крутоярам - непролазное чернолесье. Летное поле аэродрома - в рысьих зрачках ромашек. Небо перечеркнул крест антенны домика аэровокзала. А по ступенькам трапа отстукивала каблучками, приближалась к дорожке, на которой стояли Глеб и Настя, Елизавета Ивановна Гущина.
Бежать! Махнуть в реку. Провалиться сквозь землю! Глаза Лизы сузились, потемнели. И ее взгляд, строгий и удивленный, остановился на Глебе. А пальцы Насти, ласковые и нетерпеливые, охватили запястье Глеба и потянули вперед.
- Ну, что ты, Глеб, как вкопанный?! Нельзя быть таким робким. Отец очень простой. Я уверена, вы понравитесь друг другу.
Не выпуская руку Глеба, она другой рукой обняла отца и горячо зашептала:
- Папка! Родной, здравствуй! Это - Глеб Карасев. Понимаешь! - Настя округлила глаза и многозначительно пояснила: - Ну, он мой друг и поет в нашем клубе. - И вложила руку Глеба в руку отца.
- Глеб Карасев, говорите? - у Глеба зазвенело в ушах: таким зычным ему послышался бас Николая Аристарховича. - Рад знакомству очень. Сестра твоя, Елизавета Ивановна, всю дорогу только и рассказывала о тебе. Елизавета Ивановна, да где вы?
- Я здесь! - почти пропела Лиза, выступая из-за широкой спины Николая Аристарховича, коснулась руки Насти, ласково покивала ей, обняла Глеба, приблизила его к себе, крепко расцеловала и сказала не то наставительно, не то предостерегающе:
- Здравствуй, братец! Тебя, Глебушка, не сразу и узнаешь без бороды… Вот и я. Приехала посмотреть на твою возлюбленную… Сибирь. Значит, ты получил мою телеграмму? Я боялась, что не поспеет…
- Я не получал твоей телеграммы, Лиза. И я не встречал тебя. Я ничего не знал о твоем приезде.
- Я в один день изменила свои планы отдыха и решила погостить у тебя. Ты не рад моему приезду, мой милый двоюродный братишка? Ты же давно приглашал меня, не так ли?
- Так, - обреченно подтвердил Глеб.
- Телеграмма не телеграмма. Встречал не встречал, - весело сказал Аксенов. - Важно, что встретились и все вместе… - И, взяв Настю и Лизу под руки, повлек их за собой к выходу.
"Милый двоюродный братишка!.." Зачем понадобилась ей эта комедия? - недоумевал Глеб, шагая следом. Он был зол на Лизу за ее ложь и благодарен ей за нее: эта ложь оказалась спасительной. А что, если взять билет до Краснокаменска, и пусть все останется за бортом. И угрозы Шилова, и нелепое это пение, и выламывание перед Настей, и эта пикантная Лиза, невесть зачем свалившаяся как снег на голову…
Нет, к черту камень на шею, к черту побег. Глеб не предаст Настю, тем более сейчас, когда рядом с нею выстукивает каблучками не меньший, может быть, враг, чем Аркашка Шилов, Лиза не пощадит Настю. Ведь она явилась сюда, чтобы утвердить свои права на него, доказать ему свою любовь и потребовать платы за нее.
Это она, Елизавета Ивановна Гущина, благословила его поездку в эти гибельные места. Узнав правду, напустила на себя вид, что не поняла ее, восхищалась щедростью Глеба, ввела в круг своих друзей. Они пили в ресторанах на деньги Глеба, не спрашивая - откуда у него столько денег? Наверное, они правы: интеллигентные люди, как пробросила однажды Лиза, не спрашивают, откуда у человека деньги. Ради Лизы Гущиной он вновь явился сюда ловить жар-птицу удачи. А поймали его, Глеба. Поймал Аркадий Шилов. Да на такую блесну, что и выпустить жаль, и заглотнуть боязно…
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
1
Улицы поселка медленно погрузились во мглу, и молодой месяц в черном небе не высветлил дорогу. Где-то вдалеке всхлипнул и сразу умолк баян. Поселок Октябрьский отходил ко сну.
В доме подполковника Лазебникова стояла тишина.
Он собрался лечь спать, но во дворе скрипнула калитка, предостерегающе зарычал Туман.
Лазебников нахмурился: с приятными вестями в полночь к начальнику райотдела внутренних дел не пойдут.
- Сидеть, Туман! - скомандовал Лазебников и пригласил: - Кто там, проходите. Собака не тронет.
К Лазебникову быстро подошел высокий мужчина.
- Василий Васильевич? - спросил он. - Я - Эдуард Бочарников, спецкор областной газеты.
- Прошу, прошу. С утра поджидаю вас.
Лазебников с любопытством оглядел гостя. Темные глаза Бочарникова из-под щеточек бровей словно бы приценивались к собеседнику.
- Мы с вами незнакомы, Василий Васильевич. Так что позвольте представиться по всей форме. - Он подал Лазебникову удостоверение в красной обложке.
- С Петровки, значит, Эдуард Борисович, - сказал Лазебников не без ревности. - Прибыли показать нам, грешным, столичный класс работы. Ну-с, какие новости?
- Новости обнадеживающие. Желтов возвратился с Кубы, бандероль из Сибири от Григория Смородина получил. Хотя и не был с ним знаком. Познакомились позднее, когда Смородин - и снова не с пустыми руками - прилетел в отпуск в Москву. Желтов не прикасался ни к бандероли, ни к "гостинцам" из тайги, ожидал, пока явится хозяин. Хозяин - Глеб Карасев, его сосед и в прошлом одноклассник. О том, что пришлет посылки, Карасев предупреждал Желтова перед отъездом.
- Все-таки Карасев! Мы-то думали на Варварина. - Лазебников, давая выход возбуждению, заходил по комнате. - На Карасева, правда, сразу обратили внимание, но отзывы о нем самые лестные, и вообще у нас пока нет доказательств, что он крадет золото…
- Это и сейчас пока не доказано, - подчеркнул Бочарников. - Я случайно видел Карасева на аэродроме. Он производит благоприятное впечатление. Попробую завязать с ним контакты, мы ведь с Карасевым соседи по общежитию. Ваша первая задача найти Смородина.
Лазебников усмехнулся:
- Наш лейтенант Локтев отыскал его на прииске Сосновском. - И не удержался, похвастал:- Это только так говорится скромно - район. А район-то по территории обширнее иной области в Центральной России. Да еще бездорожье и не очень надежная телефонная связь… Но как бы там ни было - нашли. Завтра пошлем Смородину повестку.
- Не надо повестки. Прилетит сюда майор Зубцов, съездит к нему. А пока условимся: для всех, в том числе и для ваших сотрудников, я - корреспондент областной газеты, приехал писать очерки о старателях…
2
По травянистому взвозу улица спускалась к реке. В зеленоватой воде раскачивались и морщились плоские отражения домиков. А на другом берегу тайга спускалась к реке, будто искала брод. Клинышек неба над котловиной был пустым и бесцветным. Край света…
"Хвастают еще сибирским простором, а ровного места не сыскали для поселка, - подумал Зубцов и вспомнил дорогу в Сосновский - крутые подъемы на взгорья, обвальные спуски в разломы и усмехнулся, - впрочем, где оно тут есть, ровное место?"
Природа словно с умыслом, чтобы взвинтить цену на золото, а может быть, прозорливо, чтобы уберечь людей от соблазнов "желтого дьявола", расшвыряла, рассыпала крупицы драгоценного металла в самых гиблых краях. Захоронила золото в ледяных подземельях Аляски и Колымы, погребла в раскаленном чреве африканских и азиатских песков, утопила на дне гремучих речек, укутала сумраком таежных урочищ.
Но человек, движимый то вдохновением рудознатца, то неуемной алчностью и слепой верою в шальной фарт, пешим и конным, на собаках и на верблюдах дотянулся до заповедных мест…
Смородин вошел без стука, окинул взглядом Зубцова, потом щербатые стены кабинетика участкового инспектора, письменный стол с продранным зеленым сукном, немытый графин на облезлом сейфе и слегка скривил губы.
"А ведь прав он, черт возьми, - с досадой подумал Зубцов. - Когда только покончим с таким убожеством? Уважение к милиции - понятие многозначное".
- Смородин Григорий Кириллович?
- Да, - парень наклонил голову. - Участковый сказал, что меня приглашает офицер из военкомата.
Говор у него был певучий, с мягкими протяжными "а". Говор потомственного москвича.
- Да, я поджидаю вас. Садитесь, пожалуйста.
Смородин расстегнул клетчатый пиджак, не спеша сел. Теплым глянцем отливали его желтые летние туфли и медные пуговицы на пиджаке.
"Силой ты не отличаешься, - глядя на его запавшую грудь и узкие плечи, отметил Зубцов. - Но, конечно же, слывешь среди сосновской молодежи законодателем мод. И пиджак-то у тебя в "оксфордскую клетку", и в парикмахерскую ты не считаешь за труд съездить за сто километров в Октябрьский. Здешний цирюльник тебе так локоны не накрутит. А может быть, парикмахерская, ателье, магазин - всего лишь повод?"
- Вы, кажется, москвич? Не скучаете по Москве? Край здесь довольно суровый.
- Скучаю? - переспросил Смородин небрежно. - Я мечтал о такой жизни. Суровая природа, здоровый труд на свежем воздухе. Простые, естественные отношения.
- Разве естественность отношений - это географический фактор?
- Но, согласитесь, в Москве - тьма условностей. Прав был старик Руссо, когда призывал к простоте, к чистоте и ясности нравов. - Он сделал паузу, давая возможность оценить оригинальность и благородство своих суждений. - А что вы агитируете за Москву? Предложите поступить в одно из московских военных училищ?
- Я не из райвоенкомата. Я - старший инспектор министерства внутренних дел майор Зубцов Анатолий Владимирович. Приехал из Москвы для того, чтобы встретиться с вами.
Смородин сел прямее, скривил губы, как тогда, когда осматривал комнату, и сказал с колючей усмешкой:
- Чем же это я так знаменит, что для встречи со мной надо лететь двумя самолетами и выдавать себя за работника военкомата?
- Вы тоже летали в Москву двумя самолетами…
- А что здесь криминального? Домой ведь. А не за тридевять земель… Летал навестить больную мать.
Зубцов вздохнул и сказал:
- Правильно, мать болела. Но ведь вы не только ухаживали за ней, вы встречались с приятелями, заводили новые знакомства.
- Следили, что ли, за мной? Или кто из моих друзей привлек ваше внимание?…
- Человек, которому вы позвонили с аэродрома, назначили свидание и условились, что он узнает вас по цветной косынке на шее. А за три недели до встречи, когда он и не подозревал о вашем существовании, вы отправили ему посылку с довольно ценным подарком…
- Ах, вы о Желтове. А я-то слушаю, слушаю… - Смородин засмеялся и, нанизывая подробности, стал рассказывать, как еще в школе мечтал о мотоцикле с коляской. Но не было денег. А теперь, когда появились, не вдруг достанешь мотоцикл. В прошлом году в Сосновской чайной он познакомился со студентом Павлом из строительного отряда, тот вызвался помочь. В Москве у Павла есть друг, Михаил Желтов, который может достать мотоцикл. Павел собирался в Москву, однако у него на Дальнем Востоке умер отец. Павел улетел на похороны и не успел отправить Желтову купленный для него транзистор. А Григорий как раз ехал в Октябрьский к зубному врачу, вот и вызвался отправить приемник. Вскоре Григорию сообщили о болезни матери, и пришлось срочно вылететь в Москву. Он позвонил из Домодедово Желтову, договорился о свидании. При встрече подарил Желтову кедровые шишки. Потом посидели в ресторане, обмыли знакомство…
- Фамилию и адрес Павла позабыли, конечно?
- Не знал никогда. Я ему - Гриша, он мне - Павел, и точка. Не заполнять же анкеты. Не принято это в нашем возрасте. Верим в человека и ценим таким, каков он есть…
- Очень похвальное качество. - Зубцов усмехнулся. - Мне, к сожалению, придется выяснять у Желтова, есть ли у него приятель Павел. Если окажется, что действительно есть, искать Павла, который в прошлом году вылетел из строительного отряда на похороны отца на Дальний Восток. Искать и проверять ваши показания…
- Пожалуйста, - чуть помедлив, сказал Смородин.
- А к зубному врачу, наверное, так и не успели попасть в тот день, задержались на почте?
- Отчего же? Запломбировали зуб в районной поликлинике. И даже в карточку записали об этом.
"А ты совсем не наивен, Григорий Смородин, - думал Зубцов. Гвоздили, видно, тебя крепко эти посылочки. Грыз тебя страх. Вот и насочинял версию. Совсем не исключено, что вы договорились с Желтовым пустить нас по следу мнимого Павла. Заранее ясно - никакого Павла нет, но пока изобличишь их во лжи, сколько времени утечет. И о Карасеве ловко умолчал, даже намека на него не бросил…"
Смородин вольготнее откинулся на спинку стула:
- Надеюсь, исчерпали свои вопросы?
- Нет, осталось еще несколько, - простецки возразил Зубцов. - Транзистор на почте вы отправляли один или с кем-нибудь из приятелей?
- Мрачная у вас профессия, - Смородин осуждающе покачал головой.
- Что поделаешь? - кротко сказал Зубцов. - Работа, конечно, не из приятных. Но общественно нужная. На то и щука в море, чтобы… Карасев не дремал.
Смородин выпрямился, рука метнулась в карман, извлекла носовой платок. Не разворачивая платка, он потыкал в щеки, в лоб.
- Почему Карасев? Причем здесь Карасев?
- Просто к слову пришлось, - отозвался Зубцов весело и прихлопнул ладонью по столу, будто точку поставил. - Но вы отвлеклись от вопроса: не был ли с вами на почте кто-либо из ваших приятелей? Бандероль отправлена пятого августа прошлого года.
Жидкие, светлые ресницы Смородина дрогнули, словно ему соринки попали в глаза. Но он холодно улыбнулся и сказал осуждающе:
- Далась вам эта бандероль… Ни соболя, ни норку я не отправлял. Отправил транзистор, они пылятся на полках здешнего раймага, а в Москве их нет. Если бы знал, что попаду под следствие, я бы запасся свидетелями. Но у меня их нет. Мне кажется, это говорит в мою пользу так же, как то, что обратный адрес я указал свой.
- Значит, кроме приемщицы, не было никого?
Смородин снова потыкал платком в лоб.
- Подходил ко мне какой-то бородач, включал приемник, проверял, что он берет здесь. Это может подтвердить приемщица.
- Она уже подтвердила. Почему же вы упорно молчали о бородаче?
- Не хотел навлечь подозрения на человека, которого не знаю и которого вам невозможно найти. Изменчивая примета. Побрился и уже не бородач.
- Верно. Тем более, что он действительно побрился.
- Кто он? - Смородин зашелся кашлем.
- Он - это Карасев.
Смородин, еще не унявший кашля, замахал руками, как бы отшвыривая слова Зубцова, сказал сердито:
- Что вы пристаете ко мне с каким-то Карасевым? Пусть он хоть… оскопится. В чем меня обвиняют, гражданин следователь? Так вас, кажется, положено называть? Или гражданин начальник?
- Так сразу и гражданин, - Зубцов покачал головой. - Нервничаете излишне. Я приехал сюда потому, что здесь совершено преступление. И вы имеете к нему касательство.
- Какое преступление? Какое касательство? - голос Смородина сорвался на фальцет.