Он был ориентирован на высокого, лет сорока, темноволосого мужчину с большими залысинами, однако не исключался и тот факт, что вместо него на кладбище приедет кто-нибудь еще, судя по всему, более молодой, и Сизов гадал, кто же из этой толпы был заинтересован в смерти журналиста Фокина. Не исключалось также и то, что приехавший на кладбище Чистильщик не рискнет показаться на людях, и проводив похоронный кортеж до ворот, вернется в свою берлогу. Для этой цели у ворот кладбища была оставлена группа захвата, но судя по тому, что спрятанная под ветровкой рация молчала, Чистильщик или вообще не рискнул приехать на кладбище, или же…
Вариантов было много, и по привычке вскинув камеру на плечо, Сизов прильнул глазом к окуляру, выбирая то общий план, то каждое лицо в отдельности.
Съемку закончил когда уже отзвучали все речи, когда в изголовье могилы была установлена огромная черно-белая фотография улыбающегося парня и у заваленного венками и цветами холмика осталась лишь молодая заплаканная женщина, поддерживаемая под руку широкоплечим сорокалетним мужиком, судя по всему ее близким родственником, да товарищи Фокина по редакции. Кто-то из женщин плакал, смахивая со щек слезы, а мужики допивали оставшуюся в бутылке водку…
На поминки, под которые был арендован небольшой ресторанчик, где еще совсем недавно любил выпить и закусить Игорь Фокин, Сизов не поехал. Сразу же после похорон его ждали с отснятым материалом на Петровке.
Приглашенная на Петровку медсестра отделения больницы, в которой Фокин нашел свою смерть, сидела в кресле рядом с Ириной Генриховной и крепко озадаченная людьми в штатском, которые, как она догадывалась, не очень-то любили шутить, всматривалась в экран телевизора, по которому "крутили кино", отснятое на похоронах того самого журналиста, которого угораздило помереть во время ее дежурства. Да и кто, собственно, мог знать, что тот следователь Ткачев - она на всю оставшуюся жизнь запомнила эту гнусную фамилию, окажется на самом-то деле вовсе не следователем прокуратуры, а наоборот, убийцей, которого ищет вся московская милиция. В общем, сплошные неприятности и никакой личной жизни. К тому же, неизвестно еще, чем закончится лично для нее смерть поступившего в их отделение больного.
На экране телевизора менялись какие-то люди, говорившие о том, каким прекрасным человеком и необыкновенно талантливым журналистом был Игорь Фокин, потом отзвучала траурная музыка, и было слышно, как о крышку гроба ударились первые комья земли. Кто-то из женщин громко зарыдал, видимо, жена журналиста, и прохиндей-оператор, вместо того, чтобы показать ее скорбь, заскользил объективом видеокамеры по лицам людей, сгрудившихся рядом с могилой, вокруг которой с лопатами в руках суетились могильщики. Прошелся один раз, второй, то и дело останавливаясь на каких-то лицах, и тут же перебрался на тех людей, что стояли чуть в сторонке, а то и вообще у других могил, наблюдая за похоронами.
Готовая выполнить любой приказ, любое указание, лишь бы потрафить хозяину этого кабинета, да не оказаться без работы на улице с волчьим билетом в кармане, Фаина всматривалась в экран телевизора, но того "следователя", который умудрился подпортить ей жизнь, все не было и не было, и она то и дело разводила своими пухлыми руками, как бы винясь перед собравшимися в этой комнате операми. А те внимательно наблюдали, что происходит и на экране телевизора, и за ее реакцией.
Сидевшую рядом с ней моложавую красивую женщину они как бы даже не замечали, и Фаина даже вздрогнула от неожиданности, когда та вдруг вскрикнула:
- Стоп! Кажется, он!
- Кто? - подался к ней стоявший позади нее Турецкий.
- Вроде бы как тот… мордатый, что тащится за мной.
Экран телевизора замер в стоп-кадре, и Ирина Генриховна попросила вернуться "чуток назад".
Посунувшись к телевизору вместе с креслом, она будто прилипла глазами к экрану, и, кажется, даже дышать перестала, всматриваясь в лица людей.
- Стоп!
Словно перепроверяя себя, она почти целую минуту всматривалась в широкоскулое лицо белобрысого парня, который отдельно от всех стоял в толпе зевак, и утвердительно кивнула.
- Он!
- Не ошибаетесь? - спросил хозяин кабинета.
- Исключено! Впрочем, если вы сомневаетесь во мне, можем пригласить Плетнева. Уж он-то чуть ли не вплотную видел эту морду и, думаю, запомнил ее.
Озабоченная и явно раздосадованная тем, что именно эта холеная женщина, а не она смогла потрафить муровским операм, Фаина повернулась лицом к хозяину кабинета и, чтобы только привлечь к себе внимание, произнесла:
- А я этого парня тоже видела.
- Где видела? - мгновенно отреагировал хозяин кабинета. - В больнице? Когда приезжал тот следователь?
- Зачем же в больнице? - качнула головой Фаина. - Здесь и видела, по телевизору. Когда он из своей машины вылезал.
Хозяин кабинета повернулся лицом к кинооператору.
- А ну-ка, прокрути назад.
Остановившись на кадре, с которого начинался нужный видеосюжет, Сизов нажал кнопку пульта. "Мерседесы", "БМВ", "опели", "нисаны" и "хонды", крутые иномарки и незамысловатые "Жигули". Паркуясь на площадке перед воротами кладбища, они выпускали из своих салонов друзей и коллег журналиста Игоря Фокина, приехавших проводить его в последний путь. Мужские и женские лица, как вдруг…
- Стоп! - это вновь скомандовала Ирина Генриховна, и тут же прозвучал радостный голос Фаины:
- Да вот же он!
На экране, развернувшись лицом к кинооператору, которого он, судя по всему, не заметил, застыл все тот же мордатый блондин с запоминающимися широченными скулами. Правда, на этот раз он был не в стареньком, незаметном "опеле", а на новенькой светлой "мазде" с тонированными стеклами. И на его широкоскулом лице, так же как и на лицах всех людей, приехавших в этот день на кладбище, читалась едва ли не мировая скорбь.
- Номер! - приказал хозяин кабинета.
Это также было предусмотрено Сизовым, и он вновь нажал кнопочку пульта.
Несколько промелькнувших кадров и наконец-то застывший кадр с номером "мазды" на переднем бампере.
Это была удача.
- Срочно же пробить, и всю информацию по ее владельцу ко мне на стол. Вам, дамы, огромное спасибо, а тебе, Сизов, отдельная благодарность.
В этот же день после вечерней оперативки Трутнев был вызван в кабинет начальника МУРа.
- Ну что, майор, хотел бы стать полковником? - показав Трутневу на стул подле стола, поинтересовался Яковлев.
Правильно оценив настрой генерала, Трутнев утвердительно кивнул.
- Само собой, товарищ генерал, но сначала неплохо бы и подполковником себя прочувствовать.
- Ишь ты, скром-ня-га, - Яковлев хмыкнул. - Впрочем, тебе видней, а посему и карты в руки.
- Что, начинаем работать по госпоже Глушкo, по ее модельному агентству? - догадался Трутнев.
- И да, и нет. Пока что надо будет вернуться к ее массажному салону и просеять всех ее постоянных клиентов.
Трутнев непонимающе смотрел на начальника МУРа. Зачем, мол, когда и без того "свежачка" по горло.
- Объясняю. По той информации, которой я владею, госпожа Глушко сразу же после открытия своего агентства набрала такие обороты, какие не приснятся ее конкурентам по бизнесу. И это наводит на определенные размышления. Надеюсь, ты понимаешь меня?
- Так точно.
- В таком случае, пройдись по клиентуре массажного салона нашей Валентины Ивановны и особое внимание при этом - к чиновникам крупного калибра и так называемым публичным политикам, то есть, также влиятельным людям, которым есть чего бояться, окажись они вдруг в щекотливо-пикантном положении.
- То есть, связь с несовершеннолетними проститутками или что-то вроде того?
- Догадливый майор, - усмехнулся Яковлев. - Значит, быть тебе и полковником, и подполковником, надеюсь, что и генералом.
Трутнев хотел было добавить, если он, конечно, не сломает себе шею на каком-нибудь из подобных чиновников или тех же политиков, у которых прямая связь с его родным министерством, однако решил за лучшее промолчать. Как любят говорить в МУРе, кто не рискует, тот не обедает с коньяком.
- Ну, а чтобы облегчить тебе задание, даю наводку. Особый упор в поиске делай на Серафимах и прочих любителях сладенького с подобными именами. Надеюсь, теперь все понятно?
- Так точно!
- Тогда все, свободен.
Глава 16
Размышляя о том, с чего бы это вдруг Чистильщику понадобилось охотиться за овдовевшей Мариной, и придя к выводу, что этот зверь не успокоится до тех пор, пока не выбьет из нее всю, возможно, известную ей информацию о готовящейся статье по московским модельным агентствам, среди которых особо почетное место должна занимать "Прима" мадам Глушко, и уже начиная откровенно беспокоиться за ее жизнь, Агеев проводил ее до автобуса, в котором уже сидели особо близкие друзья и родственники Игоря. Совершенно измотанная той толчеей и нервотрепкой, которая предшествовала похоронам, совершенно измочаленная и опустошенная, она вяло опиралась на его руку, но глаза ее были сухими. Будто выплакала все, что можно было выплакать, и теперь ее душа заполнялась тоскующей опустошенностью.
Боялся ли он злых языков, которые могли бы превратно истолковать его заботу о Марине? Вряд ли. Он был представлен, как близкий друг семьи Фокиных, ставший телохранителем Марины, к тому же только полному идиоту могло взбрести в голову, что этот мужик мог представлять для красавицы-актрисы какой-либо интерес и, тем более, быть ее любовником. Ну а то, что он все время находится при вдове и она не отпускает его руку, так что с того - телохранитель он и в Африке телохранитель. Тем более, друг семьи.
Догадываясь о состоянии Марины, Агеев хотел было спросить, плохо ли ей сейчас, однако вовремя сообразив, что этим вопросом он только усугубит ее состояние, произнес негромко:
- Я… я бы не хотел оставаться на поминках.
- Да, конечно… я понимаю.
- Скажи им что-нибудь про меня.
Он имел в виду ее друзей-актеров и коллег Фокина.
- Да, конечно.
Агеев помолчал и также негромко спросил:
- Может, приехать за тобой?
- Нет, не надо. Ребята отвезут меня до дома, и со мной останется тетка Игоря. Так что, езжай спокойно.
- Хорошо. Но только помни: никому не открывать и, тем более, не выходить на улицу!
- Конечно. О чем ты!
Марина потянулась было к Агееву, будто хотела провести ладошкой по его щеке, но тут же словно очнулась и, понуро сгорбившись, поднялась в автобус.
Сергей Трутнев не был бы майором Трутневым, если бы не создал в свое время ту колоду "оперативных источников", опираясь на которую, можно было дослужиться не только до полковника, но и до генерала. И когда Владимир Михайлович Яковлев запрягал его в старые сани по массажному салону мадам Глушко, Трутнев уже прокручивал мысленно "планчик" чеса, на котором можно было не только подпортить себе карьеру, но и голову сломать.
Вернувшись в свою каморку, которую даже кабинетом нельзя было назвать, он достал из сейфа распухшую от записей вместительную записную книжку, в которой невозможно было что-либо понять, но в которой он ориентировался, как чукча-охотник в притундровой тайге, он открыл страничку на букву "З", пробежался по ней глазами и, ткнув пальцем в нужную строчку, потянулся за мобильным телефоном.
- Маргуша? - Всех "массажисток" в салоне Глушко звали не иначе как Марго, Анжелика, а то и того хлеще - Изольда. - Рад тебя слышать, дорогая.
Последовало молчание - и вдруг:
- Господи ты боже мой! Неужели сам Сергей Викторович Трутнев соизволил снизойти до меня?
Трутнев невольно усмехнулся. Почти весь обслуживающий персонал "Зоси" имел законченное высшее образование, правда, никакого отношения не имеющего ни к медицине, ни, тем более, к массажу, девочки были без комплексов, как говорится, палец в рот не клади, и с ними было приятно потрепаться на "вольную тему".
- Неужели узнала? - удивился Трутнев. - Ведь, столько времени не общались.
- Сергей Викторович! - играя голосом, произнесла Марго, она же Татьяна Брюкова. - Да неужто, хоть раз пообщавшись с вами, можно забыть такого мужчину? Кстати, вам вторую звезду еще не дали?
"Вот же змея!" - усмехнулся Трутнев, почти чувствуя на себе ее горячее дыхание, от которого у любого нормального мужика голова могла пойти кругом.
- Пока что в майорах хожу, - признался он и тут же, поймав себя на том, что поддается какому-то необъяснимому очарованию Татьяны, "посуровел" голосом: - Все, Татьяна, все! Объяснились в любви и хватит.
- Вот так вот всегда с вами, - обиженным голосом протянула Марго, - не успеешь парочку ласковых слов сказать, как тут же тебе "хватит да хватит". А так бы хотелось поболтать с вами.
- Так кто же нам мешает? - ухватился Трутнев. - Кстати, ты сейчас дома?
- А где же мне еще быть, молодой, красивой да неженатой? - отозвалась Марго и тут же, приглушив голос: - Товарищ майор… вы что это… серьезно?
- Серьезней не бывает.
- Ну, в таком случае…
- Татьяна… - остудил ее надежды Трутнев, - ты видимо не поняла меня. Потолковать кое о чем надо. Причем весьма срочно.
- Сергей Викторович… - заныла Марго. - Вы же обещали не тягать меня более.
Она не могла избавиться от слова "тягать", причем произнесенное так, как не сможет произнести ни одна москвичка, и это выдавало в ней коренную хохлушку.
- Татьяна! - в голосе Трутнева "кипело" изумленное возмущение. - Да когда же это я мог пообещать подобное! Уж не перепутала ли меня, голубушка, с серым бароном?
Однако Маргуша гнула свое, будто не слышала того, что говорит майор.
- Да и "Зося" уже давным-давно медным тазом накрылась. К чему тягать-то?
"Господи, избавится она когда-нибудь от этого паскудного "тягать"? - мысленно посочувствовал Трутнев, продолжая в тоже время дожимать ее.
- Вот о "Зосе" и потолкуем малость, - уже без наигранного тона в голосе, произнес он. - Как говорится, посидим, покалякаем, вспомним былое. Так что думай, где удобнее всего встретиться.
Понимая, что смешочкам да ужимкам пришел конец и "добренький Серега Трутень", как звали его центровые проститутки, может и "на попа поставить", да так поставить, что потом всю жизнь жалеть будешь, что отказала ему, Марго все же попыталась потянуть резину:
- Может, завтра? А? Где-нибудь после обеда, а?
- Сейчас тоже не утро. Колись!
- Ну, в таком случае…
- Что, проблемы, что ли, какие?
- А то! - искренне возмутилась Марго. - Я тут как раз толичко из ванны вылезла, голову помыла… а вы знаете, какие у меня волосы, и чтобы их высушить… - Казалось, ее возмущению не будет конца. - А вам вынь да положь!
- Так давай чуток попозже.
- Не могу.
- Почему?
- У меня свидание назначено… на четыре. И я не успеваю, чтобы и голову высушить, и к вам, и…
Трутнев хмыкнул и почесал переносицу. Свидание, мать твою… Можно было, конечно, и рявкнуть на нее, приказав отложить на этот день все "свидания", однако шатенка-красавица Марго, с осиной талией и бюстом, мимо которого не мог пройти спокойно ни один нормальный мужик и на который засматривались даже женщины, глотая слюни зависти, была кладезем информации, и Трутнев не мог позволить себе даже словом обидеть Маргушу.
- Хорошо, будь по-твоему, - согласился он. - Ну, а если я к тебе сейчас подъеду? Если не ошибаюсь, ты вроде бы одна сейчас квартиру снимаешь?
- Господи, конечно одна! - засуетилась Марго. - Приезжайте, я только рада буду. Только вот приберусь маленько.
- Диктуй адрес…
Уже на выходе из своей каморки Трутнев вспомнил вдруг, что не ел с самого утра, и у него засосало под ложечкой. Решил было завернуть в буфет, однако тут же передумал и заспешил по лестнице к выходу…
Дом, в котором Марго снимала однокомнатную квартиру, своим фасадом выходил на Ленинский проспект, и час спустя после телефонного звонка, позволив Марго "голову высушить" и "маленько прибраться", Трутнев набирал продиктованный ему код домофона. Игривый голосок дал понять, что она уже отследила гостя из окна дома.
- Кто?
- Мент и конь в пальто. Открывай!
Щелкнула задвижка, и он вошел в подъезд. Поднялся лифтом на четвертый этаж, где его, как самого дорогого гостя, уже встречала Марго. Впрочем, назвать ее сейчас этой кличкой у Трутнева не повернулся бы язык.
В полуосвещенном дверном проеме, в розовом и, видимо, далеко не дешевом халатике, который едва прикрывал соблазнительные, идеальной формы колени и, в то же время, подчеркивал всю прелесть ее бюста, стояла раскрасавица шатенка и, обнажив идеально белые зубки, улыбалась гостю. И эта ее притягательная улыбка, ее округлые колени, волнующая грудь и бедра как бы кричали сами собой: "Ну чего же ты, дурачок безмозглый? Вот она я - вся твоя! Так ведь и помереть можно, всю жизнь ожидамши".
Невольно смутившись, чего с Трутневым не случалось уже многие-многие годы, он откашлялся в кулачок и протянул Татьяне набитый всякой всячиной целлофановый пакет.
- В твоем магазине затоварился, так что за качество не обессудь.
- Спасибо, конечно, - расцвела Татьяна, сдвинувшись в проеме, так что он коснулся ее груди, и пропуская его в небольшой коридорчик, в конце которого просматривалась дверь, - но… Даже неудобно как-то.
- Есть вдруг захотелось. Вспомнил, что с самого утра крошки во рту не было.
- Господи, да неужто у меня холодильник пустой? - всплеснула руками Татьяна. - Неужто я бы вас не покормила?
Трутнев на это только плечами пожал. Мол, даже не сомневаюсь в этом, но как всякий уважающий себя мэн с собой ношу закуску, выпивку и презервативы.
Кивнув гостю, чтобы проходил в комнату, Татьяна раскрыла пакет и удивленно возвестила:
- Не поняла! Это что же, мы сегодня и коньячок пьем?
- Ты, конечно, можешь и не пить, - усмехнулся Трутнев, - но лично я выпью обязательно. Устал, как собака, ломает да и не можется что-то.
- Это мы враз вылечим, - пообещала Татьяна. - У меня сразу заможится. И заможится, и…
- Разговорчики!
Стоя в коридорчике и вдыхая чувственно-волнительный, бьющий по мозгам и всей нервной системе запах необыкновенно красивой молодой женщины, которую не видел полгода и которая словно обновилась за это время, похорошев еще больше, он наконец-то смог справиться со своей первоначальной растерянностью и почти командным голосом приказал:
- Пока будешь шебуршить на кухне, принеси-ка посуду. Что-то мне действительно, не можется, да и тебе надо поспешать.
- Господи, да о чем вы, Сергей Викторович! - возмутилась Татьяна, и казалось, что ее искренности не будет конца. - Да ради такого гостя я любую встречу отложу.
Трутнев в этом даже не сомневался и невольно скользнув взглядом по глубокой выемке в халатике, отчего вновь в голову ударила кровь, пробормотал:
- Делай, что говорят.