Он вселял в неё уверенность, но в то же время пробуждал отвратительную черту её характера: если мужчина делал ей комплименты, она занимала оборонительную позицию, потому что обычно это означало, что он хочет от неё одного… Сейчас, глядя на улыбающегося Эллингтона, она думала, что была бы вовсе не против, если бы он хотел от неё именно этого. Более того, она начинала думать, что тоже этого хотела. Завтра он уезжает, и велик был шанс, что она больше никогда его не увидит.
" Может, именно это мне сейчас и нужно , – думала Макензи. – Секс на одну ночь. Ни чувств, ни ожиданий, просто секс с опасно-обворожительным агентом ФБР, который знает, что нужно сказать, чтобы понравиться, и… "
Она заставила себя отвлечься от этой мысли, потому что, по правде сказать, идея была уж очень заманчивой. Она вдруг поняла, что Эллингтон так и не ответил на её вопрос: " Почему ты говоришь мне все эти приятности? "
Он сдержал улыбку и наконец сказал.
"Потому что, – ответил он, – тебе нужен глоток свежего воздуха. Я получил свою должность, потому что у моего друга был друг, который знал замначальника. Я готов биться об заклад, что половина неандертальцев, работающих в твоём участке, могут поведать тебе точно такую же или очень похожу историю".
Макензи засмеялась, и звук собственного смеха напомнил ей, что она была почти пьяна. Пытаясь припомнить, когда это случалось с ней в последний раз, она допила пиво и пододвинула стакан к краю барной стойки. Когда подошёл бармен, она жестом попросила его больше не наливать.
"Ты можешь сесть за руль? – спросила она. – Я немного перебрала. Прости".
"Всё в порядке".
Когда бармен принёс счёт, Эллингтон быстро взял его, не успела Макензи и глазом моргнуть. Глядя на него, она решила, что должна непременно узнать, каков может быть секс без обязательств с мужчиной мечты. В конце концов, в доме она жила одна, и в постели тоже спала одна. Кому от этого будет плохо?
Они вышли на улицу, и Макензи заметила, что Эллингтон идёт совсем рядом. Он открыл перед ней дверцу машины, чарующе глядя в глаза. Когда он закрыл дверь и обошёл машину, чтобы сесть на водительское место, Макензи откинула голову на подголовник и сделала глубокий вдох. Сначала она побывала в заброшенном доме, во дворе которого висело мёртвое тело женщины, потом оказалась здесь, собираясь сделать непристойное предложение мужчине, с которым познакомилась лишь вчера – неужели всё это произошло меньше чем за двенадцать часов?
"Твоя машина в участке, да?" – спросил Эллингтон.
"Да, – ответила она, а потом, чувствуя, как сердце рвётся из груди, робко добавила. – По дороге мы будем проезжать мой дом, можем зайти, если хочешь".
Он растерянно взглянул на неё. Уголки рта дрожали, не решаясь ни разойтись в улыбку, ни хмуро опуститься. Было ясно, что он понял, на что она намекает. Макензи была уверена, что подобные предложения поступали ему и раньше.
"О господи, – сказал Эллингтон, потирая голову, – если я хочу сохранить созданную репутацию человека с волевым характером, сейчас самое время сказать, что я женат".
Макензи взглянула на его левую руку, хотя уже несколько раз бросала на неё робкий взгляд, пока они сидели в баре. Кольца не было.
"Я знаю, – сказал Эллингтон. – Я никогда не ношу его на работе. Терпеть не могу, когда оно цепляется за пистолет, когда я его вынимаю".
"О боже мой, – сказала Макензи, – я…"
"Нет, всё в порядке, – ответил он. – Более того, я польщён. В баре я говорил серьёзно. Я знаю, что живущий во мне самец никогда не простит меня за то, что я отказался от твоего предложения, но я всё же люблю жену и дочку, и я думаю, я…"
"Просто подбрось меня до машины", – смущённо попросила Макензи. Она уставилась в окно, еле сдерживая крик.
"Прости", – сказал Эллингтон.
"Не извиняйся. Это моя вина. Не следовало мне…".
Эллингтон завёл машину и выехал со стоянки. "Не следовало что?" – спросил он, когда они ехали в участок.
"Пустяки", – ответила она, отказываясь смотреть в его сторону.
В тяжёлой тишине, повисшей в машине, Макензи думала: "Не следовало мне верить в то, что было слишком хорошо, чтобы быть правдой".
Они ехали в полной тишине. Макензи хотелось свернуться комочком и умереть. Она ненавидела себя за то, что упустила шикарную возможность, подобной которой у неё не будет ещё очень и очень долго.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
На следующее утро в 6:05 Макензи разбудил звук входящего СМС. Она уже не спала, но по-прежнему ходила в одном белье. Взглянув на сообщение, она не смогла сдержать дрожь. Оно было от Эллингтона.
Еду домой. Позвоню позже
Она подумала тут же ему перезвонить. Макензи отлично понимала, что вчера повела себя, как влюблённая девочка-подросток. Чёрт, а ведь он, в общем-то, не отказался от её предложения. Эллингтон просто остался верен себе, добавив графу " верный муж" в список своих достоинств.
Макензи старалась забыть о недоразумении. Ей всё ещё было немного стыдно, а ещё она ощущала себя побеждённой. Это ощущение было ей очень хорошо знакомо. Убийца был на свободе, и за три дня они ни на шаг не продвинулись в его поимке. Она рассталась с парнем, с которым встречалась три года, и меньше чем через сутки позволила себе пасть жертвой чар агента ФБР. Хуже всего было то, что Эллингтон показал ей, каким могло быть её будущее, и какой могла быть её работа, если бы Макензи окружали люди, которые её уважали и, можно сказать, немного побаивались. Теперь же всё стало, как прежде.
В её будущем были только Портер и Нельсон, которые ставили под сомнение каждый её шаг в деле, овладевшем всеми её мыслями.
Натянув футболку, Макензи села на край кровати и уставилась на телефон. Она хотела позвонить не Эллингтону. Она думала о другом человеке, который пережил те же страдания и испытал то же ощущение провала, что и она сама.
Внутренне съёжившись, Макензи взяла телефон с полки и пролистала список контактов. Дойдя до имени "Стеф", она нажала "ВЫЗОВ" и сразу захотела положить трубку.
Когда послышались первые гудки, Макензи уже жалела о своём звонке. Трубку подняли после второго гудка. Она услышала знакомый голос, хотя общались они совсем редко.
"Макензи, – сказала Стефани, – ещё очень рано".
"Ты всегда встаёшь в пять", – заметила Макензи.
"Верно, но я просто сказала, как есть. Сейчас очень рано".
"Прости", – ответила Макензи. Она часто извинялась, когда говорила с сестрой. Не то, чтобы ей было за что просить прощения, просто Стеф талантливо умела вызывать у собеседника чувство вины по малейшему поводу.
"Что Зак сделал на этот раз?" – спросила она.
"Он здесь ни при чём, – сказала Макензи. – Зак ушёл".
"Хорошо, – сухо ответила Стеф. – Он пустое место".
Обе на мгновение замолчали. Было ясно, что Стеф могла прожить всю жизнь, не сказав Макензи больше ни слова. Она часто давала сестре это понять. Они не ненавидели друг друга – по крайней мере, не могли долго дуться друг на друга – но общаясь, неминуемо вспоминали прошлое. А именно от прошлого Стеф бежала, как могла все тридцать три года своей жизни.
Как всегда, разговаривая по телефону, голос Стеф звучал немного сонно.
"Давай не будем вдаваться в подробности. Еле свожу концы с концами. Любовник-алкоголик любит раздавать хуки правой. Мучаюсь постоянными мигренями. О чём из этого ты хочешь поговорить?"
Макензи глубоко вздохнула.
"Давай начнём с любовника, который тебя бьёт? – сказала Макензи. – Почему ты не заявишь на него в полицию?"
Стеф засмеялась: "Не хочу связываться. Спасибо, не надо".
Макензи закусила губу, чтобы не ляпнуть что-нибудь лишнее, например: " Почему ты не хочешь закончить учёбу, получить степень и наконец уйти с этой бесперспективной работы? " Сейчас эти советы были не к месту. Разговаривая по телефону, обе не хотели затрагивать больные темы. По горькому опыту они знали, что так было лучше.
"Выкладывай, – сказала Стеф. – Ты звонишь только тогда, когда всё действительно дерьмово. Если ты переживаешь из-за того, что ушёл Зак, то послушай меня, его уход – это лучшее, что случилось с тобой в жизни".
"Не только из-за него, – сказала Макензи. – Ещё есть дело, которое задело меня за живое, так со мной ещё не случалось. Из-за этого я чувствую себя, не знаю, непригодной к расследованию, что ли. А если добавить к этому, что вчера я предложила секс женатому мужчине, то…"
"И как всё прошло?" – перебила её Стеф.
"Боже, Стеф, ты обратила внимания только на эти слова?"
"Это было самое интересное из того, что ты сказала. Кто он?"
"Агент ФБР, которого прислали помочь нам с делом".
"А", – сказала Стеф, давая понять, что разговор окончен. Секунд на пять в телефоне стало тихо, а потом она повторила свой вопрос. – Так что, он согласился?"
"Нет".
"Ох", – сказала Стеф.
"Ты не хочешь сейчас говорить?" – спросила Макензи.
"Я вообще редко хочу говорить. Мы же чужие друг другу, Макензи. Что тебе от меня надо?"
Макензи грустно вздохнула.
"Я скучаю по сестре, – ответила она, поражённая собственными словами. – Я хочу, чтобы у меня была сестра, которой я могу звонить, и которая сама будет звонить мне хоть иногда, чтобы поделиться проблемами".
Стеф вздохнула. Звук вздоха пересёк восемь сотен миль, что разделяли их сейчас, и, вылетев из динамика телефона, ударил Макензи по щеке.
"Я не такая, – сказала Стеф. – Ты же знаешь, что стоит нам заговорить, как мы сразу вспоминаем отца. А как только он появляется в нашем разговоре, всё идёт к чертям собачьим, а то и хуже, и мы начинаем говорить о маме".
Слово "мама" тоже прозвучало, как удар. "Как она?" – спросила Макензи.
"Как всегда. Я говорила с ней в прошлом месяце. Она просила у меня денег".
"Ты дала?"
"Макензи, у меня нет лишних денег, чтобы дать взаймы ".
Снова тишина. Макензи несколько раз предлагала Стеф дать немного денег в долг, но каждая такая попытка не вызывала в сестре ничего, кроме презрения, злости и возмущения. Поэтому какое-то время спустя Макензи просто перестала предлагать.
"У тебя всё?" – спросила Стеф.
"Есть ещё кое-что, если ты не против", – сказала Макензи.
"Что такое?"
"Когда ты говорила с мамой, она хоть разок обо мне спросила?"
Стеф долго молчала, прежде чем наконец ответить. Голос её снова стал сонным: "Зачем ты себя мучаешь?"
"Она спрашивала обо мне?" – чуть громче и немного менее сдержанно повторила Макензи.
"Спрашивала. Она спрашивала, не думаю ли я, что ты можешь одолжить ей немного денег. Я сказала, чтобы она спросила у тебя сама. Всё".
Макензи стало невероятно грустно. Матери всегда было нужно от неё только одно.
Она прижала телефон к уху, чувствуя, что вот-вот расплачется, и не зная, что ещё сказать.
"Послушай, – сказала Стеф, – мне правда надо идти".
Она положила трубку.
Макензи отшвырнула телефона на кровать и какое-то время просто смотрела на него. Их разговор длился не более пяти минут, а казалось, что прошла целая жизнь. Как ни странно, но это их общение прошло намного лучше, чем прошлые несколько раз, когда разговоры заканчивались руганью по поводу того, что случилось с семьёй, и кого винить в том, что случилось с матерью после смерти отца. Но с другой стороны, этот разговор был даже хуже, чем другие.
Она думала о годах, которые пролегли тёмной полосой между той ночью, когда она нашла отца, и тем вечером, когда её мать впервые увезли в психлечебницу. На тот момент Макензи было семнадцать; Стеф уже училась в колледже на журналиста. С того вечера для них троих всё пошло наперекосяк, но пережить случившееся и выйти победителем в сложившихся обстоятельствах удалось только Макензи.
Заканчивая одеваться, она подумала о матери, гадая, почему та возненавидела именно её. Этот вопрос сидел в подкорке её сознания, и она возвращалась к нему только тогда, когда всё было совсем плохо.
Делая всё возможное, чтобы отвлечься, она взяла телефон, значок и пистолет и полная решимости отправилась на работу. Что ей делать дальше? Каков будет её следующий шаг?
Впервые со времён повышения до звания детектива, Макензи казалось, что она зашла в тупик.
" Тупик ", – подумала она, и вдруг кое-что поняла.
Она вспомнила просёлочную дорогу, где было найдено второе тело. Разве она не заканчивалась тупиком, упираясь в то поле?
А заброшенный дом? Гравийная дорога, которая вела к нему и телу третьей жертвы, заканчивалась тупиком на небольшом, не асфальтированном участке перед домом.
"Тупик", – вслух проговорила Макензи, выходя из дома.
Она вдруг поняла, что делать дальше.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
В его гостиной было почти темно. Свет проникал лишь тонкими полосками, пробиваясь через закрытые жалюзи. Он сидел в старом кресле и смотрел на старый письменный стол-бюро, стоящий в углу комнаты. Крышка была убрана, открывая миру трофеи, взятые им с каждого жертвоприношения.
Там лежала дамская сумочка, а в ней – кошелёк. В кошельке находились водительские права на имя Хейли Лизбрук. Здесь же лежала юбка, которую он снял с женщины, которую повесил в поле; локон рыжевато-белых волос с чёрными кончиками принадлежал той, которую он оставил за заброшенным домом.
Под крышкой оставалась ещё масса места для других трофеев, которые он возьмёт с будущих жертвоприношений. Они будут служить напоминаниями о каждой женщине, жизнь которой он забрал во имя работы, которую ему поручил делать Господь. Он был рад тому, как всё шло пока, но понимал, что ещё много предстояло сделать.
Он сидел в кресле, изучающе глядя на напоминания – его трофеи – и ждал, когда солнце взойдёт над горизонтом. Утром он снова примется за работу.
Глядя на предметы в столе, он (вновь) задумался над тем, не стал ли он плохим. Нет, он хороший. Кто-то должен делать эту работу. Самые сложные поручения всегда даются тем, кто не боится их выполнить.
Просто иногда, слыша, как женщины кричат и молят о пощаде, он думал, что с ним что-то было не так.
Когда лучи света на полу превратились из прозрачно-жёлтых в почти слепяще-белые, он понял, что время пришло.
Он поднялся с места и направился на кухню. Он вышел из кухни через сетчатую дверь и направился на задний двор.
Двор был небольшим. Его окружал старый забор из рабицы, который выглядел здесь слегка не к месту, сливаясь с убогостью соседних домов. Трава была высокой и поросла сорняком. Пока он пробирался сквозь высокую траву, он слышал жужжание пчёл и видел, как другие безымянные насекомые разбегаются во все стороны от его ног.
В конце двора, занимая почти весь левый угол, располагался старый сарай. Он был бельмом на глазу и без того непривлекательного участка. Он подошёл к нему и дёрнул висящую на заржавевших петлях дверь. Она со скрипом открылась. Внутри было промозгло и темно. Прежде чем войти, он оглядел соседние дома. Никого не было дома. Он отлично знал распорядок жизни соседей.
Сейчас в безопасном свете девятичасового солнца он вошёл в сарай и закрыл за собой дверь. Здесь сильно пахло деревом и пылью. Когда он вошёл, большая крыса пробежала вдоль задней стены и выбежала на улицу через щель в досках. Он не обратил внимания на грызуна, отправившись к трём длинным деревянным столбам, стоящим справа. Они стояли в форме небольшой пирамиды: один лежал на двух других. Ещё десять дней назад здесь их было шесть. Другие три столба были использованы с пользой ради продолжения его работы.
Пришло время готовить следующий.
Он подошёл к кедровым столбам и нежно провёл рукой вдоль обшарпанной поверхности того, что лежал поверх остальных. Он направился в угол сарая, где стоял небольшой рабочий стол. На нём лежала старая ручная пила с загнувшимися и заржавевшими зубьями, молоток и долото. Взяв молоток и долото, он вернулся к столбам.
Чувствуя тяжесть молотка в руках, он думал об отце. Его отец был плотником. Много раз отец повторял, что и Господь наш Иисус тоже был плотником. Думая об отце, он не мог не вспомнить мать. Он также вспомнил, почему она ушла от них, когда ему было всего семь лет.
Он вспомнил мужчину, который жил выше по улице и приходил к ним, когда отца не было дома. Он вспомнил скрип кроватных пружин и грязные слова, которые доносились из спальни наряду с криками матери – криками, которые одновременно казались возгласами счастья и боли.
"Это наш секрет, – говорила мать. – Он просто друг, и твоему папе не нужно о нём знать, хорошо?"
Он соглашался. К тому же, мать казалась счастливой. Отчасти поэтому он был так удивлён, когда она их бросила.
Он положил руки на верхний столб и закрыл глаза. Муха на стене, должно быть, подумала, что он молится или каким-то образом общается со столбом.
Закончив, он открыл глаза и взялся за молоток и долото.
Он начал работать долотом в слабом свете, пробивающемся через щели в досках.
Сначала Ч511, потом И202.
За этим последует жертва.
И он принесёт её уже сегодня ночью.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Макензи вошла в небольшую кофейню, лелея в душе загорающийся огонь надежды. После неудачного звонка сестре она сделала ещё один, позвонив тому, с кем не общалась уже достаточно давно. Разговор оказался коротким и деловым, завершившись уговором встретиться за кофе.
Подняв глаза, она сразу заметила того, кому звонила. Его сложно было не заметить: в толпе торопящихся на работу людей, в большинстве своём молодых и хорошо одетых, резко выделялись его седые волосы и фланелевая рубашка.
Он сидел, развернувшись в другую сторону, и когда Макензи подошла к нему сзади, то нежно положила руку ему на плечо.
"Джеймс, – сказала она, – привет!"
Он развернулся и широко улыбался ей, пока она садилась рядом.
"Макензи, а ты всё хорошеешь", – сказал он.
"А ты всё молодеешь, – ответила она. – Рада тебя видеть, Джеймс".
"Взаимно", – сказал он.
Джеймсу Вёрнеру было около семидесяти, но выглядел он на все восемьдесят. Он был высок ростом и худощав, чем в своё время заслужил среди коллег прозвище Кран, в честь Икабота Крейна. Он не расстался с этим прозвищем и после выхода на пенсию, когда в течение восьми лет работал консультантом местного отделения полиции и дважды консультировал полицию штата.
"Что случилось такое страшное, что ты обратилась за помощью к старому пердуну вроде меня?" – спросил он.
Вопрос прозвучал шутливо, но Макензи внутренне сжалась, осознав, что он был уже вторым человеком за последние два часа, который предположил, что её звонок был связан с какой-то проблемой.
"Я хотела спросить, были ли у тебя дела, которые занимали бы все твои мысли, – сказала Макензи. – Я не имею в виду простое беспокойство. Я имею в виду дело, которое так сильно на тебя влияет, что ты становишься параноиком, оставшись один дома; и когда кажется, что это твоя вина, что зацепки не приносят никакого результата".
"Могу предположить, что ты говоришь об убийце, которого газеты прозвали "Страшила". Придумали же имечко", – сказал Джеймс.
"Как…", – она остановила себя, не договорив фразу, потому что в словах Джеймса уже крылся ответ на её вопрос.