– Теперь, мы просто обязаны посетить Венецианскую биеннале! – сообщила искусствовед Раневская строгим тоном, так, словно кто-то с ней собирался спорить.
– Это угроза?! – весело спросил Поташев, чье настроение невозможно было ничем усерьезнить.
И они снова отправились на пристань, где удачно попали на вапоретто, который их отвез в район Кастелло: там располагались сады Джардини, в которых в нечетные года проходит знаменитая Венецианская биеннале. В садах Джардини стоял густой аромат цветущих олеандров и отцветающих магнолий, можжевельника и пиний, итальянских сосен, чья изысканная красота радовала глаз. Воздух был настольно напоен букетом чудесных запахов, что хотелось наливать его во флаконы и везти домой, как редкую достопримечательность. Здесь, под сенью пиний, расположилось множество павильонов, представляющих искусство разных стран. Был будний день, и посетителей собралось немного. Поэтому аллеи сада были полупусты, скамейки свободны, и, судя по всему, павильоны тоже ждали: ну когда же придут долгожданные ценители современного искусства!
Архитектор не спешил войти в ворота выставки. Он уселся на скамью и похлопал рукой по деревянной поверхности рядом с собой.
– Я не устала! – улыбнулась Лиза и сделала шаг в сторону входа.
– Ты не устала, но ты хочешь надышаться этим дивным запахом. Чувствуешь? Здесь аромат цветов смешивается с запахом моря. Наслаждайся! Актуальное искусство от нас не убежит!
– А и вправду, не убежит! – Она втянула ноздрями фимиам садов Джардини и закрыла глаза.
Поташев стремительно обнял ее и поцеловал. Она не отпрянула, не стала изображать оскорбленную невинность. А ответила на его поцелуй. Он взял ее руку в свою. Молча они посидели какое-то время. Затем он сказал:
– Теперь я готов на все, даже на современное искусство!
Пока они шли по аллее к ближайшему павильону, Раневская выступала в качестве гида:
– Считается, что Венецианская биеннале – это одно из главных событий культурной жизни Венеции.
– Не думаю. Я думаю, что одно из главных событий культурной жизни Венеции – это сама Венеция. – Он сказал это легко, с улыбкой, и ей понравилось, что у него было именно такое представление о городе, в котором им посчастливилось встретиться.
– Тебе интересно услышать историю этого места? – продолжала девушка.
– В твоем исполнении мне все интересно. Даже если бы ты читала телефонную книгу, мне все равно было бы интересно!
Она сжала его ладонь. Зарделась, как юная девица, и ему это очень понравилось.
– Так вот. Сады были заложены еще при Наполеоне. Специально для этих целей осушили территорию у берегов узкого пролива. Это целый архитектурный музей под открытым небом.
– Я уже преисполнился глубокого почтения! – театрально поклонился ее спутник.
– Вот ты иронизируешь, а знаешь ли ты, в чем смысл этой биеннале? Куда мы идем? Какая здесь сквозная идея? – Лизавета приняла "грозный" преподавательский вид, чем еще больше развеселила Алексея.
– Оказывается, ты вовсе не лань трепетная, как я думал сегодня утром, а грозный препод, которого боятся студенты. Боже, с кем я связался!
– Так мне сказать или ты будешь вести себя, как японец?
Алексей посмотрел по сторонам. Действительно, японских туристов было много, они вовсю фотографировали, и создавалось впечатление, что их цель – наснимать как можно больше венецианских диковинок, чтобы потом сравнивать их с трофеями, добытыми в других путешествиях.
– Говори, о Елизавета Премудрая! Она же Прекрасная! – сделал руки ковшиком Поташев.
– Вообще-то в сказке она Елена Прекрасная и Премудрая. Но ладно, я согласна побыть ею! – хихикнула Раневская. – Итак, основной проект – Энциклопедический дворец. Название именно этой выставки позаимствовано, как своеобразный пандан, у художника-самоучки Марино Аурити, который создал проект музея, посвященного всем открытиям человечества, от колеса до спутника.
– Што есть пандан? – изобразив пальцами очки и похлопав ресничками, спросил единственный экскурсант.
– Пандан – это предмет, парный с другим. Но не обязательно тождественный. То есть своеобразное дублирование какой-то идеи, но со своими вариациями. – Лизе очень нравилось, что она может знать что-то, чего Алексей не знает. – Вот мы и пришли.
Они оказались у павильона России. Здесь была представлена "Даная" Вадима Захарова – инсталляция, созданная как современная метафора денег, богатства как такового и отношения к нему людей. Зрителям словно бы предлагалось некое совместное действие, а именно – почувствовать себя Данаей, на которую пролился золотой дождь, он же любовь Зевса. Специально отчеканенные монеты сыплются золотым дождем на зрителей. Те, под защитой зонтов, принимают на себя этот дождик. А на высокой балке над входом в павильон сидит человек и грызет орешки, бросая вниз скорлупу: по задумке художника он, вероятно, изображает белочку с изумрудными орехами из пушкинской сказки.
Поташев процитировал, глядя на исполнителя перформанса:
– Знайте, вот что не безделка:
Ель в лесу, под елью белка,
Белка песенки поет
И орешки все грызет,
А орешки не простые,
Все скорлупки золотые,
Ядра – чистый изумруд.
И добавил от себя:
– Вот зачем детина тут!
Молодой парнишка, исполнявший роль белки, чуть не сверзился с высоты. После этой поэтической импровизации Елизавета и Алексей поспешили ретироваться.
– Ну, ты даешь! – только и смогла воскликнуть девушка.
– Мама на ночь сказки Пушкина читала. Помню наизусть, – скромно сообщил виновник конфуза.
– Прямо все?! – восхищенно смотрела на него Лиза.
– Все, – кивнул Алексей и поинтересовался: – Какой следующий павильон?
– А пошли в Англию? – предложила Раневская.
– А пошли! – согласился Поташев.
Павильон Великобритании демонстрировал взгляд строгий и критический. Здесь актуальное искусство было скорее социально-протестным. Художник Джереми Деллер решил сообщить всему прогрессивному человечеству о своей ненависти к олигархам. На стенах – огромные фрески: английский социалист XIX века Уиллиам Моррис топит в море яхту Романа Абрамовича. Как объяснила девушка-смотритель, оказывается, на прошлой биеннале яхта перегородила выезд из садов Джардини в лагуну. Другой сюжет демонстрировал особняки на острове Джерси, в английской офшорной зоне, объятые огнем. Несмотря на все протестные инсталляции, на террасе для ценителей подавали настоящий английский чай.
Наши путешественники решили присоединиться к английскому чаепитию. Время уже шагнуло за полдень. Тем не менее до файф-о-клока было еще далеко. Поэтому трапеза была условно принята гостями биеннале как ланч, который никак не обходится без чаепития. Лиза с Алексеем завтракали рано утром, и ланч был очень своевременным. Подавали "English Tea № 1" или "Английский чай № 1". Это было сочетание кенийских сортов и цейлонских листьев с маркировкой "оранж пеко", которая изначально означала "чай, достойный принца Оранского". Чаепитие по-английски было обставлено по всем правилам европейского гостеприимства. Изголодавшиеся киевляне отдали дань уважения не только ароматному и вкусному чаю, но и множеству разнообразных закусок: свежайшим бисквитам, итальянской ветчине прошутто, тостам с корицей, а также джему, миндальному печенью и сдобным булочкам.
Неожиданно Алексей спросил у Лизы:
– Твоя любимая книга?
– "Алиса в стране чудес". А твоя?
– "Самая легкая лодка в мире" Юрия Коваля. Ты читала?
– Еще нет, но теперь прочту обязательно.
– А есть фразы из "Алисы", которые ты цитируешь?
– Ой! Много, я все время что-то вспоминаю… Ну, например: "Нельзя поверить в невозможное! – Просто у тебя мало опыта, – заметила Королева. – В твоем возрасте я уделяла этому полчаса каждый день! В иные дни я успевала поверить в десяток невозможностей до завтрака!"
– Это про нас с тобой! – рассмеялся Поташев, и на душе его стало тепло.
Насытившись, путешественники отправились в японский павильон. То, что там происходило, слегка удивило неподготовленных посетителей. Они увидели, как группа людей стрижет одного человека, другая группа пишет одно стихотворение, третья группа лепит один горшок. Такие коллективные практики, как поняли Алексей и Лиза, были не столько фактом искусства, сколько своеобразной групповой психотерапией.
– Я понял, для чего они это делают! – сообщил Поташев задумавшейся подруге, когда они покинули павильон Японии.
– А я не могу понять! Что это было?
– Этот перформанс, мне кажется, связан с тем, как японцы учатся преодолевать травматические последствия катастрофы на Фукусиме.
Они еще несколько часов побродили по разным павильонам; последним, у самого входа, был испанский.
– Бесспорно, Испания переплюнула всех! – констатировал Поташев, выйдя на аллею сада. – Разместить в трех пространствах три кучи строительного щебня – это самашедший креатив.
– Слушай, а что, если пойти посмотреть классическое искусство? – спросила Раневская.
– Хорошая идея! – поддержал ее архитектор, и они поспешили за новыми впечатлениями.
Сверяясь с картой, вышли к Сан-Дзаккария. Церковь настолько очаровала Поташева своим фасадом, что он остался снаружи рисовать ее облик, а Лиза вошла внутрь.
Пока искусствовед наслаждалась интерьером, архитектор быстрым карандашом вырисовывал фасад: прекрасный полуциркульный фронтон с круглым окном, словно эхо, отзывался в боковых полуфронтонах с повторяющимися круглыми окошками.
Вскоре вышла Лиза и молча встала за его спиной. Смотрела, как он легко и быстро делает наброски. Он обернулся к ней:
– Что?
– Ты непременно должен это видеть!
Они вошли в церковь. Интерьер ее был необычен. Более того, он был похож на Зазеркалье из сказки про Алису. Алтарная часть, по готической традиции, имела деамбулаторий (обходную галерею) с рядом капелл. Однако вся конструкция казалась прозрачной, поскольку была разделена тонкими восьмигранными изящными колоннами, собранными по четыре в пучки, с расходящимися от них веерными сводами. Стены апсидиол имели большие окна. Создавалось впечатление, как будто через алтарь можно уйти в другое измерение.
– А вот тут, на левой стене нефа, посмотри – картина Джованни Беллини "Святое собеседование". Разве она не прекрасна?
Алексей оторвал взгляд от алтаря и подошел к картине, на которую указывала Лиза.
– Какие яркие цвета! Словно она написана вчера! – подивился он.
– Ты знаешь, кто такой святой Захария?
– Простите мое невежество! – улыбнулся Алексей, присаживаясь на скамью.
– Прощаю. Чтоб ты знал, святой Захария был отцом Иоанна Крестителя, мощи которого, по легенде, хранятся тут.
– Вот это да!
– Ты еще больше удивишься, когда узнаешь, как звали маму Иоанна Крестителя!
– Как?
– Елизавета, представь себе! – Девушка смотрела на него с улыбкой.
– Правда? Твоя тезка? Тогда… – Мужчина вскочил, чмокнул ее в губы и снова уселся. – Слушай! А почему ты до сих пор ни разу не попросила, чтобы я тебя увековечил? Мы ж все-таки в Венеции! А ты – такая эффектная девушка! На тебя итальянцы все время пялятся!
– Во-первых, я не люблю фотографироваться. А во-вторых, для памяти о Венеции достаточно самой Венеции.
Следующим пунктом их маршрута был собор Санти-Джованни-э-Паоло – один из самых больших и известных соборов Венеции. Вторым, не менее распространенным названием собора, в соответствии со спецификой венецианского диалекта, было Сан-Дзаниполо. Однако, прежде чем войти в храм, они обошли вокруг интересный конный памятник.
– А наброски делать будешь?
– Сперва посмотрим, а потом вон там, за столиком кафе, сделаю почеркушки.
– Памятник кондотьеру Коллеони, – не дожидаясь вопроса, сообщила Елизавета, добавив: – Его автор, скульптор Андреа Верроккио, между прочим, учитель Леонардо да Винчи.
Собор Дзаниполо их потряс тем, что они даже не могли представить себе столь огромный пантеон внутри небольшого пространства, каким оно казалось снаружи. В этом соборе удивительным образом соединились, не ссорясь между собой, элементы романской, готической и ренессансной архитектуры. Множество саркофагов и великолепных скульптур демонстрировали посмертную славу дожей венецианской республики. Можно было провести здесь не один час, восхищаясь красотой и величием Дзаниполо.
– Вот теперь мы заслужили по чашечке кофе! – Ей хотелось еще немного побыть возле уникального собора, подождать, пока впечатления улягутся.
Они расположились в кафе, открытая терраса которого выходила прямо на фасад Сан-Дзаниполо и памятник кондотьеру Коллеони.
– А не съесть ли нам капрезе с замечательным сыром моцареллой? – У мужчины вдруг проснулся аппетит.
– С удовольствием! Знаешь, этот английский чай только пробуждает голод.
После салата они пили кофе. И разговор их шел об увиденном.
– Хорош, – сказал Алексей о памятнике Верроккио. – Пожалуй, только у Микеланджело я видел такую внутреннюю силу. – Он глубоко задумался.
Лиза не прерывала паузу в разговоре. Ей нравилось сидеть в открытом кафе на этой площади, смотреть на фасад собора, на памятник работы Андреа Верроккио и тихонечко радоваться удаче, которую ей подарил Бог.
Словно услышав ее мысли, Алексей неожиданно сказал:
– А ведь Создатель никому из нас, никому вообще внятно не сообщает, в чем смысл жизни.
– Ты думаешь, мы сами не в состоянии ответить на этот вопрос?
– Конечно, Создатель говорит с нами самим течением нашей жизни, учит нас на наших же ошибках…
– Или дарит нам минуты такой красоты.
– Было бы логичным предположить, что наш индивидуальный смысл жизни Создатель запрограммировал именно в нас.
– Ага! Разместил где-то записочку. Или записал на флешку, которая лежит неизвестно где, спрятана до поры.
– Не будет же он размещать информацию о нашем строго индивидуальном смысле жизни в ком-то или чем-то другом? Ну, я не знаю, в книге какой-то хорошей, в Библии например.
– Представляешь, а вдруг мы ее не прочтем, задание не поймем и не выполним? – Девушка рассмеялась такому своему предположению. Но Поташев хотел довести свои рассуждения до конца.
– Да-да, именно задание. Ведь смысл ничем не отличается от задания – поставили мы его себе сами или кто-то извне. Так вот, получается, что смысл этот – если он, конечно, есть, – зашифрован где-то в нас самих. Мы можем долго сокрушаться по поводу того, что Создатель не сообщает его нам как-то внятно, чтобы не было никаких сомнений, – но сами понимаем, что это пустое занятие. Итак, ищем в себе!
– Леша! А давай еще побродим, – предложила его спутница.
Они оставили гостеприимную площадь и направились в сторону площади Сан-Марко. Уже наступал неспешный летний вечер. Голубей, неотъемлемой детали Сан-Марко, из-за падающих на город сумерек на площади уже не было. Но зато звучала музыка. Она лилась поочередно из двух кафе, находящихся напротив друг друга. Алексей с Елизаветой вскоре сообразили, что это своеобразное состязание музыкантов, и уселись на стульях одного из кафе, чтобы послушать этот импровизированный концерт. Им открылась совершенно иная красота легендарной Пьяццы. Ночью все было по-другому: подсветка, фонари, музыка и ощущение нереальности происходящего. Живые оркестры из кафе на площади старались вовсю. Вокруг собиралась любопытная публика вроде наших путешественников: люди смотрели, слушали и иногда даже подпевали и подтанцовывали. Музыка была знакомая, нетрудно угадывались фрагменты этого попурри из классики. И вдруг, среди этих классических звуков, они услышали что-то очень знакомое, но это была совсем не классика. Они не могли поверить своим ушам! А когда до них дошло, они стали хохотать, как ненормальные. Это была песенка Никулина из фильма "Бриллиантовая рука" про зайцев, со знаменитым припевом "А нам все равно!". Публика (было много русских туристов) смеялась, а оркестр продолжал наигрывать эту мелодию. Было невероятно забавно стоять на площади Сан-Марко поздно вечером и слушать мелодию из фильма "Бриллиантовая рука".
Вот на этой веселой ноте они завершили свой первый день в Венеции. Вернулись на пристань возле церкви Вивальди и, сев на вапоретто, отправились в Лидо ди Езоло.
На ресепшене у портье лежали ключи от их номеров, они их взяли и поднялись на третий этаж, где находились одноместные номера, куда они заселились вчера поздно вечером. Поташев прилетел в аэропорт Марко Поло. А Раневская приехала автобусом из Австрии.
Оказавшись на этаже, путешественники, не сговариваясь, направились к номеру Лизы. Она неспешно (мысленно удивляясь тому, что у нее дрожат руки, а ноги совсем ватные) открыла дверь, они вошли в комнату, женщина машинально повернула ключ в замке, но дальше все происходило так быстро, молниеносно, точно эта ночь была последней в их жизни.
Сумка, платье, босоножки летели в одну сторону, джинсы, футболка, теннисные туфли – в другую. Последние тряпочки, приметы цивилизации – белье – срывались с разгоряченных тел как ненавистное препятствие на пути к такому желанному, такому восхитительному нагому телу. Поцелуи были жаркими, объятья сплетались так крепко, что, казалось, ничто и никогда не разъединит их. Это первое слияние стало таким бурным, таким упоительным, точно оба они были изголодавшимися без телесной любви схимниками.
– Ты спишь? – спросил Алексей.
– Нет, я думаю. – Она повернулась на бок и поправила влажные темные волосы на его лбу.
– О чем? О чем ты думаешь? Мне все про тебя интересно!
– О своем возрасте, – вздохнула она.
– А что не так с возрастом? Ты боишься, что меня посадят за секс с малолеткой? – улыбнулся мужчина, проводя кончиком пальца по ее плечу, талии и бедру.
Она рассмеялась приятным грудным смехом.
– Мне щекотно. – И закутавшись в простыню, сообщила: – С точки зрения людей девятнадцатого века, я глубокая старушенция. Потому что мне – тридцать с хвостиком. Маме Джульетты было двадцать восемь лет. Марья Гавриловна из "Метели" Пушкина была уже немолода (по словам Пушкина!): "Ей шел двадцатый год". А знаешь, что писал Пушкин, когда ему было шестнадцать? "В комнату вошел старик лет тридцати"!!!
– Какой кошмар! Какой ужас! Ты старуха?
– Ты тоже хорош! Тебе скоро будет… Слушай. А сколько тебе лет?
– Мне-то? – Поташев сделал такое глупое лицо, что Лиза просто зашлась от смеха.
– Тебе-то, тебе-то!
– Ну-у… Мне-то тридцать семь годков.
– Так ты почти такой же старый, как интриган Ришелье!
– Это который в "Трех мушкетерах"? Весь в красненьком такой? И в шапочке красненькой?
– Ага. Красная шапочка! Старикашечка!
– Вот за это можно и… схлопотать! – Он закрыл ей рот поцелуем. – Будешь еще дразниться?
– Смотря что мне за это будет, – кокетливо состроила глазки Лизавета.
– Напрашиваешься?!