Видимо, еще не до конца поверив признанию Сохатого, Мотченко не сводил с него глаз, словно все еще надеялся уличить его в клевете и наговоре. Наконец разжал губы и не очень-то охотно пояснил:
- Шкворень Осип Макарыч, совладелец и генеральный директор российско-китайского акционерного общества "Шкворень и компания". Уважаемый в районе человек, коммерсант и бизнесмен. И то, что в каждом поселке района и в селах вновь заработали магазины, это его заслуга, Макарыча.
- И хозяин этих магазинов естественно Шкворень? - уточнил Грязнов.
- Ну-у, не то чтобы он лично, однако все они - дети его компании. Кстати, он же, Осип Макарыч, баллотировался на должность главы районной администрации, но не прошел, к сожалению.
Чувствовалось, что совладелец и в то же время генеральный директор российско-китайского общества является для начальника милиции едва ли не священной коровой, и Грязнов решил "не гнать лошадей". Если бы все это происходило в Москве, то там бы был совершенно иной разговор, но здесь, на Дальнем Востоке, в затерянном в тайге поселке, где каждый чиновник, а тем более олигарх местного значения считался едва ли не пупом земли, здесь были совершенно иные правила игры, которым надо было или подчиняться, или сразу же складывать с себя все полномочия.
- Послушайте, Петр Васильевич, а вы, случаем, на человека не наговариваете? - негромко и в то же время вполне доверительно спросил Грязнов. - Я ведь тоже человек, всякое могу понять.
- Наговариваю?.. - Сохатый медленно, словно на его шее висели трехпудовые вериги, поднял голову, и на его лице застыла гримаса внутренней боли. - Э-эх, гражданин начальник! Ну подумайте сами, зачем мне вся эта карусель? Я имею в виду того парашютиста, которого я и знать-то толком не знал, да вашего москвича, который тоже под пулю попал…
Вячеслав Иванович покосился на Мотченко, мол, что скажешь, майор? Однако тот молчал, то ли пораженный наговором Сохатого, то ли от того, что в его сознании что-то сдвинулось, и он мысленно прокручивал все те неприятности, которые могли упасть на его погоны, если вдруг все это окажется чистой правдой.
В кабинете Мотченко зависла долгая пауза. Потом послышался клокочущий кашель заядлого курильщика, и майор, с трудом пробиваясь через собственный кашель, произнес, уставившись взглядом в переносицу Сохатого:
- И зачем же он передал тебе этот пистолет?
- Шкворень?
- Естественно, Шкворень, коль ты показываешь на него. Ты что, должен был убрать Кургузова?
- Нет, нет! - словно боясь, что ему не позволят высказаться до конца, вскинулся Сохатый. - Я его должен был просто припрятать на квартире той марухи, где Семен жил. И все!
- Хренотень какая-то, - Мотченко пожал плечами. - Дать человеку ствол только для того, чтобы…
- Вот и я его о том же спросил, - заторопился Сохатый. - Зачем, мол, все это?
- Кого спросил, Макарыча?
От Грязнова не ускользнуло вполне дружелюбное "Макарыча", и это тоже можно было понять. Местный олигарх и начальник милиции были людьми одного круга, попивали вместе водочку, и для Мотченко он был именно "Макарычем", и никем иным.
- Ну да, кого же еще, Макарыча! - подтвердил Сохатый. - А на кой, мол, мне все это надо? А он мне и говорит: "Не твоего ума дело. Припрячь ствол и сваливай, пока ноги носят".
- И как же это ты мог бы ухитриться сделать? - с едва уловимой язвинкой в голосе спросил Мотченко.
- Да очень даже просто, - пожав плечами, уже более спокойно пояснил Сохатый. - Я же хотел у них на ночь остаться, ну, а днем, когда маруха Кургузого на работу свалит, послать его самого за водкой. Так что времени было бы вполне достаточно, чтобы пушку припрятать.
- И при этом заставить Кургузова уехать из Хабаровска? - уточнил Грязнов.
- Ну да.
- А ты, выходит, до этого времени тот ствол в глаза не видел?
- Как на духу говорю.
- Что ж, любопытно… Очень даже любопытно.
Вячеслав Иванович бросил вопросительный взгляд на Мотченко, тот утвердительно кивнул и включил диктофон.
- Ну а теперь, Петр Васильевич, давайте-ка по порядку. Как, когда и где с ним познакомились, я имею в виду Шкворня, и все остальное прочее.
Согласно кивнув, Сохатый вновь облизал губы, сглотнул костистый кадык и зашарил глазами по столу. Как понял Грязнов, в поисках курева. Мотченко тоже понял, в чем дело, и, что-то пробурчав себе под нос, достал из верхнего ящичка стола пачку "Явы", коробок спичек и все это протянул Сохатому.
- Бери.
- Что? Всю можно? - недоверчиво спросил тот.
- Ну а куда от тебя денешься, забирай.
Глубоко затянувшись, Сохатый снова кивнул, что означало "спасибо", и попросил:
- Можно я перекурю малость? В камере. Чтобы с мыслями собраться.
Глава 15
Назвав Шкворня и, очевидно, основательно проанализировав ситуацию, в которой он оказался благодаря все тому же "Макарычу", Сохатый, как это ни странно, немного успокоился, и когда его вновь ввели в кабинет Мотченко, он уже готов был со всей основательностью топить кого бы то ни было, тем самым спасая свою жизнь. Опустившись на стул и бросив взгляд на диктофон, он глубоко вздохнул, словно готовился нырнуть с головой в прорубь, и тут же спросил, поймав глазами взгляд столичного опера.
- А мне это зачтется как чистуха? Сами понимаете, могу все говорить, а мог бы и промолчать кое о чем.
- Кончай торговаться! - оборвал его Мотченко, признавшийся Грязнову, что не верит в то, что рассказал Сохатый. "Но почему?" - удивился Грязнов. "Да потому, что Сохатый, это - сохатый. Казалось бы, прет напролом, а на самом-то деле умен и хитер, как десять борзых, вместе взятых".
- Дак это же я так, к слову, - тут же спохватился Сохатый, сообразив, что слишком рано начал выставлять свои условия. - Ну что ж, записывайте.
- Макарыч на меня сам вышел, еще до того, как я по хулиганке на зону попал. Я в ту пору грузчиком горбатился, на станции. Ну, по мелочовке вещицу-другую из товарняка тиснешь да пропьешь тут же. А он тогда склады на станции держал, продовольственные и со смешанным товаром. Ну и пронюхал через кого-то про мои делишки. Позвал как-то к себе на склад, двери закрыл, пару бутылок водки с закусью выставил и напрямую этак говорит: "Не надоело тебе, Петро, мелочовкой перебиваться да пятаки сшибать? Сейчас с хищением на транспорте все строже и строже, поймают с рублевой хреновиной, а намотают так, будто вагон с тушенкой увел". Я молчу, жду, в какую степь он дальше поведет. А он разлил водку по стаканам и говорит: "Ну, за наше совместное дело". И залпом ее выпил. Я, само собой, отказываться не стал, не каждый день приходится очищенную водку пить. Зажевал. Он тогда хорошей колбасы нарезал. Копченой. Молчу дальше, а он и говорит: "Мужик ты, Губченков, похоже, надежный, именно такой помощник мне и нужен. Ну что, соглашаешься работать вместе?" - "Так это еще неизвестно, на что подписываюсь", - отвечаю. А он мне: "Не прогадаешь, парень. А главное - весь риск на мне. Ты же должен будешь только надежных мужиков организовать. Ну что?" Налил я еще полстакана и говорю: "Выкладывай дело".
Он замолчал, видимо, припоминая перипетии того разговора, и Мотченко, все больше хмурившийся по мере исповеди Сохатого, вынужден был напомнить о себе:
- Дальше!
- Да, конечно, - спохватился Сохатый. - Просто трудно вот так, сразу…
- А ты не торопись, времени у нас более чем предостаточно.
- Ну, значит, и выложил он мне все.
- То есть Шкворень? - уточнил Грязнов.
- Ну да, Макарыч. Мол, есть у него несколько местных клиентов, насколько я понял, директоров ресторанов, которые готовы закупать икру чуть ли не тоннами. Вот я и должен подыскать надежных мужиков, которые соображают в нерестовой рыбалке, загодя еще забросить их подальше в тайгу, на протоки, и уж по осени скупить у них оптом всю ту икру и балык, который они на нересте заготовят. И свезти все это в нужное место, куда Макарыч укажет.
- Кто должен был с ними рассчитываться?
- Я, - после короткого колебания ответил Сохатый. - Вся штука-то в том, что о Макарыче никто ничего не знал.
- Сети откуда? - продолжал допытываться Мотченко.
- Сети его. Японские. У него на складе еще припрятаны такие же.
- А лодки?
- Тоже его.
- Хорошо, оставим пока что это, - перехватил нить допроса Грязнов. - Что было дальше?
- Дальше-то? А дальше, значит, подрался я по пьянке в нашем кабаке, вот и угодил на зону по хулиганке. Там-то и познакомился с Кургузым, а потом уж и с Пашкой Стериным. Рассказал им про артельку, которую можно будет сколотить сразу после освобождения, сказал, что все начальные расходы беру на себя. Лодки, снасти, оружие, палатки и прочий там харч.
- Ты им говорил про Макарыча? - перебил Сохатого Мотченко.
- Зачем? - удивился тот. - Я уж, честно говоря, думал, что и он про меня забудет. Два года все-таки отбарабанил. Ну а когда вышел, он тут как туг. Опять же таки пригласил к себе на склад, водчонки с закусью поставил, да и говорит: "Не забыл про мое предложение?" Помню, говорю. А он мне: "Вот и ладненько. Иди сейчас в кадры - мне как раз менеджер по закупкам нужен. Зарплата, конечно, не ахти какая, но если икорку с балычком на промышленный поток поставишь, то деньги будешь иметь царские". Вот и сосватал я тогда Назарова с Кургузым. А тут еще Пашка Стерин освободился, так что и его тоже…
- И икра пошла, - негромко произнес Грязнов.
- Да.
- Яйца бы тебе оторвать за это! - вскинулся было Мотченко, однако тут же спросил: - Кому он сбывал икру?
- Это ту, что в прошлые годы?
- Пока что за прошлые годы разговор идет!
- Не знаю, матерью клянусь, не знаю. Одно могу сказать. Я ему как-то насчет деньжат заикнулся, чтоб прибавил, - риск-то все-таки большой, а он мне в ответ: "Это ты рискуешь-то? Да прошлой зимой, говорит, человек один с нашей икрой погорел, а ты даже слыхом об этом не слыхивал". И передразнил еще меня: "Риску-у-ет он".
- Хорошо, обо всем этом чуток позже. А сейчас… - Вячеслав Иванович посмотрел на Мотченко, словно хотел проникнуться его реакцией на рассказ Сохатого, и сказал: - А сейчас вернемся к тому дню, когда был убит Сергей Шаманин и ранен Евгений Кричевский.
И опять Сохатый сник, сгорбился на стуле, будто все время ждал и боялся этого вопроса.
- Итак… - поторопил его Мотченко. - Только предупреждаю сразу, без вранья. Начнешь лапшу на уши вешать - зачтется.
- Зачем мне это? - буркнул Сохатый. - И без того грехов хватает. В общем, во второй половине дня это было. Ну да, я как раз с обеда вернулся. А тут на склад Семен прибегает, Кургузый, значит. Вызвал меня и говорит: так, мол, и так, засек его Маринкин муженек, который парашютистом работает. Мол, этот самый Шаманин егo по ножу узнал, который в землянке сгоревшей остался. А сам с похмелья, вида страшенного, морда опухшая, да и ручонки трясутся так, что не приведи Господь. Короче, выпалил все это мне да и спрашивает, что теперича ему делать. Боится, мол, что Маринкин муженек его в милицию сдаст.
- Та-ак, - протянул Грязнов, - это уже интересно. И что же дальше?
- Ну я, честно говоря, и сам перетрухал малость, - расколется ведь гад на первом же допросе. Однако, как мог, успокоил и приказал, чтобы домой шел и глаза не показывал, пока я не приду. А сам в это время к Макарычу. Рассказал ему все как есть, думал даже, что он этого гаденыша изничтожит тут же, однако он даже материться не стал. Почесал в затылке да и говорит: "Утро вечера мудренее, так что не будем пока спешить. Но своему козлу скажи, чтобы ноги его в Стожарах не было. Я сейчас возьму билет до Хабаровска, отнесешь ему и прикажешь, чтобы весточку оттуда дал. А чтобы не бедствовать по первому времени, десять штук ему сунешь". Так я и сделал. Отнес этому козлу деньги с билетом, наказал по какому телефону позвонить или пару строк черкануть на крайний случай и тут же домой пошел. А утром слышу…
Сохатый скривился, словно от зубной боли, просяще посмотрел на хозяина кабинета:
- Можно я еще закурю?
Дрожащими пальцами достал сигарету, сломал одну спичку, другую, в конце концов все-таки прикурил и, глубоко затянувшись, тяжело, с хрипом закашлялся.
Покосившись на Грязнова, Мотченко хотел уж было рявкнуть на него, чтобы продолжал свою исповедь, однако Вячеслав Иванович не торопился. В нем словно проснулся тот знаменитый на всю Москву сыщик и мастер допросов Грязнов, который внутренне чувствовал, когда надо нажимать, а когда послабление дать подследственному. Как говорится, все мы люди, все человеки, и ничто человеческое нам не чуждо.
Затянувшись еще несколько раз и аккуратно затушив оставшийся "бычок" о широченную мозолистую ладонь, Сохатый столь же аккуратно положил его обратно в пачку и уже более спокойно продолжил:
- Ну а утром слышу разговор на станции: парня, мол, какого-то застрелили. А другого ранили. Я-то поначалу даже не придал этому никакого значения, мало ли что по пьяни случается, как вдруг узнаю, что убитый - тот самый парашютист, который девчонку у Кургузого увел. Честно скажу, испугался. Думал, его работа. Нажрался на те деньги, что я ему дал… Однако мужиков на станции порасспросил, и те сказали, что видели, как Кургузого в вагон загружали, а Васяня, это грузчик из магазина, провожал его. Расспросил аккуратно Вася-ню, - так и есть, уехал Семен. Так кто же, думаю, парашютиста того?.. Бросился к Макарычу. А тот такое рыло скорчил, будто вообще об этом знать ничего не знает. Я у него и спрашиваю: "Может, мужиков-то наших снять с реки? А он мне: "Зачем? Кто-то это дерьмо пришил, а мы-то здесь при чем? Пусть рыбалят". Ну я и успокоился. Действительно, мы-то здесь при чем? Тем более что стреляли не в него одного, но и в этого парня, командированного. Ну а тут позвал меня как-то к себе Макарыч да и говорит: "Замазаны мы с тобой, Петро, по самые яйца. Так что надо выкарабкиваться. Свезешь, - говорит, - этот ствол Кургузому да спрячешь у него понадежнее, но так, чтобы он не прознал про это". И добавляет: "Делай, что приказано, иначе свистеть нам с тобой на всю катушку".
Сохатый замолчал и, словно спущенный баллон, понуро сидел на стуле, ожидая своей участи. Судя по его состоянию, он выложил все, что знал, и допрашивать его дальше уже не имело смысла.
- Ясно, - подытожил услышанное Грязнов и покосился краем глаза на майора. Мол, командуй, все-таки ты здесь хозяин, тебе и дела вершить.
Мотченко понял его правильно. Достал из стола стопку чистой бумаги, шариковую ручку, положил все это на край стола.
- Значит, так, Губченков. Сейчас тебя определят в соседний кабинет и опишешь все, что здесь рассказал. И вот что еще: постарайся вспомнить каждую фамилию, имя или погоняло, которое упоминал твой Макарыч.
Понуро кивнув, Сохатый покосился на Грязнова и поднялся со стула, привычно заложив руки за спину…
- Ну что скажешь, Афанасий Гаврилыч? - произнес Грязнов, когда Сохатый скрылся за дверью.
Мотченко долго молчал, постукивая костяшками пальцев по столу, наконец перевел взгляд на Грязнова и без особого энтузиазма в голосе пробурчал:
- Свежо предание…
- Чего так?
- Будто сам не понимаешь.
- И все же?
- Да понимаешь ли, смысла не было Шкворню идти на такое преступление. Я имею в виду убийство Шаманина и москвича…
- Считай, что два убийства, - поправил его Грязнов. - То, что Кричевский остался жив, совершенная случайность. Стреляли не в плечо и не в ногу, а в голову.
- И все-таки главной целью был Шаманин, - продолжал стоять на своем Мотченко. - Что же касается Кричевского, то в него просто вынуждены были стрелять, когда убийца ломился через кедровник с места преступления.
- Ну, это, положим, всего лишь версия следствия, - пожал плечами Грязнов, - однако не будем толочь воду в ступе. Так все-таки, почему ты столь упорно отрицаешь причастность Шкворня к убийству Шаманина и попытке убийства Кричевского.
- Да потому, - с твердой убежденностью в голосе произнес Мотченко, - что я довольно хорошо знаю Макарыча, и то, что здесь наговорил на него этот уголовник…
"Эка куда тебя понесло", - усмехнулся Грязнов, вновь акцентировав внимание на "Макарыче". Впрочем, хозяин кабинета тоже, видимо, сообразил, что перегибает палку, отстаивая доброе имя столь уважаемого в районе земляка, и уже без лишних эмоций и более спокойно прояснил свою позицию:
- Если даже все то, что здесь рассказал Сохатый, чистой воды правда, то все равно концы с концами не сходятся. Понимаешь, смысла не было Макарычу убивать Шаманина. Он в любом случае сухим выходил из воды. Улик-то прямых против него нет, а все эти наговоры…
- В чем-то, пожалуй, ты и прав, - вынужден был согласиться Грязнов, - но именно эта кажущаяся необоснованность убийства и настораживает меня более всего. К тому же, как это ни прискорбно, уважаемый Афанасий Гаврилыч, мы старательно стараемся забыть ту информацию, что пошла о шкуре для президента, и факт убийства уссурийского тигра, которого обнаружил именно Шаманин, а не Венька Пупкин из леспромхоза. Вот так-то, дорогой мой! И если я не полный профан в сыскном деле, то Шаманин должен был сделать какие-то свои собственные выводы относительно этого тигра.
- И все-таки… - попытался было возразить Мотченко, однако Грязнов остановил его движением руки.
- Но и это еще не все. Мы опять же таки очень старательно обходим стороной те "пальчики", что оставлены на внутренней планке "Вальтера". И мне хотелось бы идентифицировать их с отпечатками пальцев столь уважаемого тобой Макарыча. К тому же мне лично хотелось ознакомиться с полной объективкой на господина Шкворня, а также…
Говорится, мастерство не пропьешь. И уже полностью войдя в свою прежнюю роль, Грязнов пункт за пунктом наговаривал план оперативной разработки "Макарыча", уже не обращая внимания на то, нравится это хозяину кабинета или нет.
Закончил же свой монолог прямым указанием для Мотченко:
- И последнее, Гаврилыч. Надо срочно произвести не только региональный, но и московский запрос по красной икре. Кто из оптовиков попался в настоящее время на этом деле и кто поставлял ее. Если мне не изменяет чутье, цепочка здесь может получиться многоярусная и весьма интересная.
Как некогда в былые времена, Вячеслав Иванович потер руки, однако, вовремя сообразив, что возможности начальника милиции это не та корзина возможностей, которыми пользовался генерал Грязнов, произнес негромко:
- Впрочем, Москву и Центральный регион я беру на себя.
Следователь прокуратуры, который вел столь необычное для Стожар уголовное дело, разрешил отправить вещи Кричевского его матери, и, уже поздним вечером вернувшись в гостиницу, Вячеслав Иванович достал из шкафа спортивную сумку Евгения и начал складывать в нее "командировочный набор" человека, который догадывался, что командировка эта продлится не один день и, видимо, не одну неделю. Совершенно новый спортивный костюм, вполне приличные адидасовские кроссовки, запасные джинсы, две рубашки и три футболки, мягкие тапочки и два пакета с нижним бельем: в одном, видимо, уже грязное, в другом - чистое. В отдельный кармашек сложил бритвенные принадлежности, флакончик с туалетной водой и расческу. Поверх всего упаковал коробку с диктофоном, в которую самим хозяином уже были сложены аккуратной стопочкой те записи, которые он сделал во время командировки, а также уже исписанные Кричевским блокноты, в которых он также делал свои рабочие записи, помимо того, что записывал на диктофон.