* * *
Марина Андреевна Верескова проживала теперь в новой квартирке, расположенной на пятом этаже многоэтажной "большой деревни". Добралась я до ее "спального района" довольно быстро, так как теперь туда ходило огромное количество автобусов.
Она открыла мне дверь сразу, близоруко прищурилась, пытаясь определить, когда мы с ней имели счастье встречаться, но я помогла ей.
– Здравствуйте, Марина. Меня зовут Александра, я частный детектив.
– Здравствуйте, – удивленно протянула моя новая знакомая. – И чем же я заинтересовала частный розыск?
Она сразу понравилась мне. Не очень-то красивая, но ужасно милая. Есть такие женщины – они сразу притягивают, несмотря на то что совершенно лишены ярких красок. Просто вот эта их акварельная бледность удивительно тонка и благородна. Кроме того, в глазах Марины читался ум, поэтому моя симпатия кинулась ей навстречу, обгоняя все "ищейские" наклонности.
– Да не вы, а ваша соседка.
– Люся? Ах да… Я слышала. У нее какие-то неприятности? Да проходите, не собираетесь же вы разговаривать на пороге…
Все это она проговорила быстро и спокойно, буквально втаскивая меня в комнату.
– Правда, не знаю, чем я могу вам помочь. Будете чай? А то на улице такая холодрыга – я даже рада, что простыла и мне не нужно вылезать на улицу.
Она уже, не дожидаясь моего согласия, наливала чай и резала лимон.
– Садитесь.
"Если так пойдет дальше, – подумала я, – расспрашивать и допрашивать, похоже, будет она. А я буду молчать и вставлять односложные слова. А мне-то думалось, что по словесному извержению трудно найти большую мастерицу, чем моя Эльвира!"
– Во-первых, я терпеть не могу Люсю. Она типичная ханжа. Причем очень мерзкая ханжа, потому что пытается обвинить человека в том, что делает сама. Сколько я ее знаю, столько не перестаю удивляться. Знаете, она устраивала мне дикие скандалы. Когда я приводила, пардон, аманта, она кричала, что я проститутка. Причем это было самое приличное слово из ее лексикона. А сама в то же время занималась таким грязным делом, что – господи, прости! В конце концов я перебралась жить сюда, к родителям, в ожидании того светлого дня, когда мы наконец-то разъедемся с госпожой Нещадовой. Жить с ней в коммуналке совершенно невыносимо! Впрочем, вы это, наверное, и сами знаете?
Я попыталась вставить, что не знаю, но она уже продолжала:
– А ее братец? Это же гоблин какой-то! Да вся их компания. Я просто рада до безумия, что больше их не вижу! У меня теперь просто райская жизнь – никто не появляется с загадочными рожами, прося меня не выходить в течение вечера, потому что у них какие-то таинственные гости! Я один раз выглянула из чистого любопытства в щелочку и, представьте себе, такой кошмар увидела!
Какой-то голый мужик лет пятидесяти, с полотенцем на бедрах, обнимался с вульгарнейшей девицей, и оба явно чувствовали себя как дома! Это я вынуждена была прятаться в собственном жилище. Наутро попросила Люсю объяснить мне все это безобразие. А она выпялилась на меня и начала орать. Вы знаете эту ее манеру? Ей задаешь вопрос, а она орет на тебя! Что-то там про то, что у нее нет богатого любовника и родители не подумали о ее образовании, а на базаре она стоять не может, потому что у нее больная спина! Жить же вроде как ей тоже охота, я вон себе на картинках квартиру сделала, и она не хуже может! Господи, Саша, она такая странная – все у нее должно быть лучше всех, а если не получается, от зависти готова просто уничтожить человека! Еще чаю?
Я кивнула.
– Но что это я все болтаю? Что там у нее случилось, у моей фурии-соседки?
– В ванной обнаружили труп, – сказала я. – А сегодня убили брата.
– О боже, – выдохнула она. – Я так и знала, что этим кончится! А чей был труп?
– Вот я и думала, что вы можете мне помочь. Потому что сама Людмила утверждает, что никогда раньше не видела этого человека.
Я достала фотографию.
– Подождите, возьму очки.
Она встала, надела очки и взяла фотографию. Почти сразу же у нее вырвалось:
– Нет, о боже! Нет, только не это!
Она опустила руки. Потом пробормотала:
– Простите, я сейчас вернусь…
Быстрыми шагами она скрылась в ванной. Оттуда донесся шум воды и тихие всхлипывания. Потом, спустя несколько минут, Марина показалась на пороге, уже спокойная, только красные веки свидетельствовали о том, что она плакала.
– Он… убит?
– Да, – кивнула я.
Она снова взяла у меня из рук фотографию и посмотрела на нее – так грустно и с такой нежностью, что у меня от жалости защемило сердце.
– Я знала, что этим все кончится, – прошептала она. – Я предчувствовала…
– Вы его знаете?
– Да, – почти неслышно сказала она, поднимая на меня глаза, полные боли. – Это Юра. Юра Шахинов. Художник. Он… Мой бывший возлюбленный.
– Простите, но создается ощущение, что Шахинов в вашей квартире жил. Это так?
– У Юры последнее время были нелады с женой, – вздохнула она. – Моя комната ведь все равно пустует. Я отдала ему ключи. Потом он долго не появлялся, и Люся сказала, что никого не было. Я подумала, что все наладилось, а ключи Юра просто забыл мне отдать – он такой безалаберный и эгоистичный, с него станется… Честно говоря, последнее время он был мне в тягость. Часто повышал голос, мог и ударить. Он же всю жизнь воображал себя гением, на самом же деле был просто средненьким художником. К тому же в последнее время начал зарабатывать огромные деньги. Черт его знает, как у него получалось, – мне он не исповедовался. Просто пару раз затащил меня в мажорские рестораны. И еще у него постоянно бегали глаза – он чего-то ужасно боялся…
– Люся была с ним знакома?
– Нет, – покачала головой. – Она могла его увидеть один раз, чисто случайно… Но знакомы они не были. Поэтому она запросто могла не понять, кого…
Судорожно всхлипнула, отводя глаза.
– Кого убили в ее драгоценной ванной…
– Марина, когда вы сказали, что ожидали для него такого конца, что вы имели в виду?
– Деньги, Саша. Я не думаю, что эти деньги можно было заработать честно. Все началось с того момента, как он возомнил себя великим дизайнером и начал оформлять особняк этого типа… Господи, не помню. Он все время сейчас мелькает по телевизору. И у него, кажется, убили сына. Что-то такое я слышала от девочек в музее. Мещеряков, что ли?
– Мещерский? – затаив дыхание, уточнила я.
– Да, именно. Он оформлял его особняк, когда мы еще были вместе. У него появились деньги. Кажется, он очень подружился с сыном Мещерского. Потому что я много раз видела их вместе. У них были какие-то странные дела. Этот мальчик казался мне немного не таким, как Юра. Да и какие могут быть отношения между восемнадцатилетним пацаном и взрослым мужчиной? Я даже подозревала, что они – геи. А потом поняла, что у них просто общие дела, и я очень боюсь, Саша, что это…
Она снова замолчала, как бы не решаясь сказать мне то, что думала, – таким ужасным ей это казалось.
Потом решилась и выпалила:
– Я боюсь, это были наркотики!
* * *
Меня уже трудно было чем-либо удивить после убийства Нещадова, которое, как вы сами понимаете, произвело на меня неизгладимое впечатление, но у Марины это получилось.
Я смотрела на нее, совершенно ошарашенная, даже не тем, что ее знакомый, оказавшийся в ванной убитым, был наркодельцом или кем-то из той же самой компании, – нет! Даже его появление в ванной не было теперь загадкой.
Меня удивило совершенно другое.
Тот самый клубок, в котором нашлось место и для Мещерского, и для незнакомого мне художника. И этот клубок был так отвратительно запутан, что надо было срочно отыскать какую-нибудь Ариадну, поскольку сама я не считала себя способной распутать его без посторонней помощи.
– Скажите, Марина, а у вашего Юры…
– Он уже не мой, – запротестовала она.
– Ну не вашего. У него мог быть близкий человек, которому он доверился бы настолько, что отдал бы ключи от вашей квартиры?
– Нет, – покачала она головой. – Может, у него была подружка, но вряд ли он отдал бы ей мои ключи. Он был не таким уж непорядочным человеком…
Вы можете заблуждаться, любезнейшая, вздохнула я про себя. Ведь был же в Люсиной квартире еще кто-то, проникший туда не без помощи ключа – вполне возможно, что и вашего – с определенной целью. А именно – всадить пулю в вашего, Марина, "порядочного" друга. Значит, на этом маленьком островке, где сплелись воедино линии жизни самых разных людей, был некто, с кем Юра, Мещерский и Нещадов обошлись не очень порядочно?
Или это просто междуусобные разборки?
Ответа не было. Пока не было.
Но в моих руках уже был клубок, из которого выглядывал конец тоненькой нити.
Я могла схватиться не за тот – это так. В том и заключается трудность моей работы. Найти именно ту деталь, которая поможет распутать все нагромождения, сделанные старательным "Мистером Икс", не желающим открывать лица.
Сейчас все на первый взгляд выглядело просто. Все были повязаны одной веревкой – возьмите, Александра Сергеевна, и всего лишь найдите связь!
Ах, как было бы просто, если бы я умела, скажем, читать мысли!
Например, Марина… Она вполне могла пробраться на свою квартиру, зная, что там сейчас Шахинов, и выстрелить в него.
Но зачем тогда ей были остальные? Мещерский, например?
Самое интересное, что убийцей мог оказаться совершенно неизвестный человек, которого я не видела ни разу в жизни. Или один раз, случайно, на остановке, например. Вроде того смешного дяденьки в очках…
Я усмехнулась. Ну и мысли у меня!
– Спасибо за помощь, – сказала я Марине, поднимаясь. – Если вы вспомните еще что-то важное, что сейчас ушло из вашей памяти, позвоните нам, пожалуйста, хорошо?
Я протянула визитку.
– Ладно, позвоню, хотя и не уверена, что мне удастся вспомнить еще что-то интересное для вас… Но если вспомню, позвоню обязательно.
Мы уже стояли в дверях, когда она подняла на меня глаза и сказала:
– А вы не думаете, что это могла быть сама Люся? Впрочем, вряд ли…
– Зачем ей? – удивилась я.
– Люся – темная лошадка, – покачала головой Марина. – Кто ее знает, что за бизнес был у нее…
– Попробую это выяснить, – сказала я и из уютной и теплой квартиры вышла на промозглый холод зимней улицы.
* * *
Итак, я шла по заснеженной улице, проклиная гололед – мои ботинки были абсолютно неприспособлены к передвижению по скользкой поверхности, и я то и дело норовила шлепнуться. В моей руке был адрес шахиновской жены, которая скорее всего не имела ни малейшего представления как о ночных похождениях, так и о способах заработка своего супруга – но рискнуть стоило, – а в голове царила полная неразбериха. Мне оставалось уповать на его величество Случай, который поможет мне обнаружить маленький след, благодаря чему я наконец-то смогу сообразить, кому так не понравились трое мужчин разного возраста, что этот кто-то решил избавить человечество от их общества навсегда.
– Вот если бы Нещадов или его дражайшая Люся обладали бы таким великолепным качеством, как правдивость, у меня никаких проблем не было бы. Да и Нещадов с этим самым Мещерским, вполне возможно, распивали бы сейчас пиво в каком-нибудь притоне, – проворчала я. – Но так как они предпочитали умалчивать о своих темных делишках, получилось, что над этой шарадой придется ломать голову мне. И еще неизвестно, до чего я доломаюсь. Может, умру, как Джордж Гершвин или Моцарт, в раннем возрасте, только в отличие от них я не успею оставить свой след в умах человечества! Мне надо срочно домой, написать какую-нибудь там "Рапсодию в стиле Блюз" или "Реквием", а уж потом бог с ней, с моей ранней смертью!
Человечество не обращало на меня никакого внимания, озабоченное холодом и мечтами о теплом доме и горячем чае.
Я остановилась у автобусной остановки и от нечего делать начала разглядывать объявления, коими был украшен павильон. Объявления были похожи на лохмотья и дисгармонировали с аккуратным и новеньким павильоном.
Автобус где-то явно задерживался.
Я успела прочесть все объявления и даже подумала, не купить ли мне голубого пуделя, грустная мордашка которого смотрела на меня с приклеенной фотографии, как кто-то довольно грубо оттолкнул меня в сторону.
– Черт, – пробормотала я, оглядываясь. – Мне сегодня положительно везет на хамов…
"Хам" не обратил на меня никакого внимания. Мазнув по столбу кистью с клеем, он лихо прибацал какой-то плакат, на котором я увидела зловещий череп.
После этого "хам" так же спокойно отчалил в сторону, присматривая новое "поле деятельности".
Я подошла поближе и прочитала:
"Мы поможем тебе избавиться от пагубной страсти! Мы твои братья! Приди к нам – не верь, что от наркотиков нельзя избавиться!"
Внизу сей призыв украшало изображение головы Адама, что наводило на грустные размышления. Оглянувшись, я попыталась найти "брата", но он уже исчез, торопясь спасти как можно больше несчастных наркоманов.
Впрочем, теперь у меня были телефон и адрес. А уж подпись на листовке заставила меня лихорадочно начать поиск блокнота, записывая этот номер и адрес.
Под листовочным текстом маленькими красными буквами сияла надпись: "Трудовая молодежь".
* * *
Ну вот тебе и привет от Владика, дорогая Сашенька! Не знаю отчего, только на меня эта дурацкая листовка подействовала крайне отрицательно. И так настроение на нуле, а уж после встречи с представителем "трудовиков" и вовсе захотелось спрятаться в свою норку с томиком Вийона, включить Моцарта или Альбинони и представить себе, что ты один. Остального мира с его вопиющими вульгарностями – как все на свете владики и нещадовы со своими сестрами и отцами, думающие, что им ведом ответ, – просто нет…
Впрочем, теперь в нем нет и всезнающих Владика с Нещадовым.
– Может быть, они просто кого-то основательно достали своей самоуверенной тупостью, – сказала я, отходя от столба с омерзительной листовкой.
Автобус подъехал, но я передумала садиться в него. "Мне захотелось в ночь, туда, в метель"… Наивное желание оказаться в снежном тумане, позволив себе непозволительную роскошь одиночества хотя бы на десять минут, это то, что было мне сейчас необходимо!
Я шла по заснеженному проспекту, не обращая внимания на прохожих. Для меня существовала только метель и где-то играла музыка. Странно, но это была не какая-нибудь новомодная гризетка, с детским усердием выводящая нотки нехитрого мотивчика, а тот самый Альбинони, которого я так хотела услышать. Правда, подойдя поближе, я услышала голос Джима Моррисона и поняла, что это "Американская молитва". Его посмертная запись. Своеобразный "Реквием". Грустный, немного воздушный, напоминающий своим адажио о жизни, смерти, любви… Если ко всему этому прибавить слово "осмысленный" – осмысленная жизнь, осмысленная смерть, осмысленная любовь… – тогда все становится прекрасным, как этот пушистый снег.
Я подошла к лотку с кассетами. Парень стоял, явно равнодушный к окружающему миру. Совсем как и я.
– Это Моррисон, – пояснил он, видя мою искреннюю заинтересованность. – Не продается. Личная коллекция.
– Ну и ладно, – ответила я. – У меня он тоже есть. Хотя мне казалось, что это Альбинони.
– Да, но в данный момент это Моррисон. "Американская молитва".
В принципе я и сама это знала, но скромно промолчала. Хотя на мой взгляд Альбинони все равно останется Альбинони, кто бы его ни играл.
Рядом с этой музыкой все померкло. Мне казалось, что все происшедшее со мной – просто дурной сон.
Я понимаю, это не так. Но хотя бы на минуточку я могла себе это позволить?
Я подошла к консерватории. Ее высокий шпиль, напоминающий готический замок с привидениями, возвышался над проспектом гордо и немного отстраненно. В фойе висели афиши.
"Альбинони, Моцарт, Вивальди", – прочитала я. Камерный оркестр. Концерт состоится сегодня, в шесть вечера. И я пойду, несмотря ни на что. Потому что в этом увидела перст судьбы. Если тебе ужасно хочется послушать Альбинони и ты можешь это сделать в этот же вечер, значит, надо это сделать.
Может быть, появятся нужные мысли!
До концерта мне надо еще было сделать два дела. Первое – явиться к обожаемому шефу… Шефу, шефу…
О черт! Лучше бы я не вспоминала этого! Вся детская радость от кружащегося снега и предчувствия музыкального пиршества растаяла. Там, у моего шефа, сидела заплаканная сестра Нещадова. Убитого Нещадова. Смерть ворвалась в мои мысли и начала усмехаться, наслаждаясь триумфом.
– Не дождешься, – процедила я сквозь зубы. – Все равно буду весь день жить предчувствием приятного вечера!