- Я не рыцарь Круглого стола, чтоб золотом швыряться.
- Слово, Вера потребовала у тебя плату за любовь, и об этом слышала твоя жена.
- Ты обо все догадался, Макс, и давай кончим на этом.
- Не выйдет. Ты убил ее!
- Кого? - прошептал Семен завороженно.
- Ах, кого? Выбирай! Или двух?
- Послушай, Макс, она начала упрекать меня и заплакала… Я потерял управление… тут еще каток, дорога скользкая после дождя… Что я пережил, кто б только знал!
- И какую злобу против Веры затаил, а?
- Ты смеешь намекать…
- Смею! 3 июня вы от меня вышли вместе - куда она делась?
- В Каширу!
- Или к доктору в Каширу, или к тебе в Москву.
- Я посадил ее на последнюю электричку перед перерывом - в 12.50. Ведь письмо пришло из Каширы. И ее видели тут 10-го, видели!
- Уж не ты ли видел?
- Да что ты! Я днем был.
- Днем? Зачем?
- Забрал "Авадону". Мы хотели вместе ее установить, да ты ногу растянул.
- Когда я кончил надгробие?
- 3-го было уже полностью готово. Я тебе коньяк привез, а грузовик - нашей фирмы - только 10-го из ремонта взяли. Ну, на кладбище после установки я прилично набрался…
- Ты ж не пьешь?
- Так я не на своей машине был. Позвонил Ванюше…
- Из склепа, что ль, позвонил?
- Шуточки у тебя кощунственные! Из кладбищенской сторожки.
Сторож нам помогал, помянули…
- Ты не знал, что Иван Петрович на Оке?
- Не знал, застал случайно. Он легкие застудил, за кодеином приехал.
- А мне из кладбищенской сторожки не звонил?
- Нет.
- Тогда вечером было два звонка.
- Два? Два звонка? Ты вспомнил?
- У меня соседка была, Надя. Она взяла трубку - молчание. На второй звонок я сам ответил.
- Кто звонил?
- Если б вспомнить! Я перед кем-то оправдывался: не изменял, мол, приезжай, поговорим. Не знаю, кого я к себе позвал: убийцу или Веру?.. Статую, - я расхохотался. - Я сказал по телефону: "Статуя торжествует".
- Ужас, Макс. Я ничего не понимаю, ни-че-го.
Кажется, ювелир искренне сокрушался, но чем-то болезненным отдавал наш разговор перед семейным алтарем с его культом мертвой женщины с тревожными глазами. Семен проследил за моим взглядом и сказал просто:
- Я только ее любил. И убил.
- Какого черта ты связался с Цирцеей?
- Не лучше ль на себя оборотиться? - огрызнулся Сема. - Ты порядочный подонок, Макс.
- Я больной подонок.
- Прости, - это было сказано с таким чувством, что я удивился.
- За что?
- Ты пижон и с причудами, да… но ты оказался жертвой, Макс.
- Жертвой кого?
- Обстоятельств, - ответил он туманно, "момент истины" миновал.
- Это мне с моими причудами пришла в голову извращенная идея - поставить на могилу Ангела смерти?
- Мне. Она не показалась мне извращенной! Я в Питере видел в старом склепе Александро-Невской лавры. Описал тебе, ты набросал эскиз - красиво, оригинально.
- Ты после похорон в Питер ездил?
- Так это ж было год назад, видел визитку? Ты для фирмы эмблему сделал. Если б я знал, чем это обернется, я бы никогда…
- Что "никогда"?
- Не связался бы.
- С кем?
Семен глядел в одну точку и проговорил невнятным шепотом:
- С нею.
- С Авадонной?
Он вздрогнул и словно очнулся.
- С Верой.
- Ну что за демоническая личность! Ведь девчонка же.
- Не скажи! - Сема все шептал. - Так ведь убили! Куда тело делось, а?
- Превратилось в статую.
- Макс, не шути! Не смей, черт подери, надо мной издеваться.
- Ну, извини, если задел… какие-то там струны, - я достал из кармана джинсов фотокарточку трех товарищей. - Когда мы фотографировались?
- 1 мая, - Семен вдруг вырвал фото, поднес к глазам. - Это спортивные костюмы, - добавил мрачно, - ты привез себе и Ванюше из Германии, адидасовские.
- Какие?
- Фирменные, фирма такая.
- Ну и что?
- Ничего. Для сведения.
- Ты не помнишь, что за скульптура там в глубине, в кладовке - вон рука видна?
- Что-то знакомое… погоди, что-то знакомое!
- 1 мая видел?
- Наверное.
- Чем-то она меня тревожит… может, Цирцея?
- Черт ее знает. Ведь у меня феноменальная зрительная память, а не соображу.
- Ладно. Почему фотография с дырочкой - видишь, над твоей головой?
- Понятия не имею.
- В какой фирме ты заказывал гроб для Нели?
- Я только один заказал!
- В какой?
- "Скорбный путь" на площади Ильича.
- Господи, что за маразм у вас здесь творится!
На Ильича молодой приказчик - в полном трауре, с идеальным пробором и с прыщавым лицом - со скорбной медлительностью продемонстрировал мне образец. Точной мой.
- Замки работают?
- Не сомневайтесь, сударь. Мне нужен ваш размер… то есть вашего почившего.
- И много этих гробов покупают?
- У состоятельных граждан они пользуются успехом.
- Вот из этих граждан кто-нибудь покупал, не помните?
Я протянул приказчику фотографию трех товарищей из секретера, он взвизгнул:
- В чем дело?
Тут другой из невидимой дверцы в стене за прилавком проснулся, пожилой, но тоже траурный и с пробором.
- Что господину угодно?
- Просто узнать, покупал ли у вас гроб кто-то из этих лиц?
- А как же! Вот этот - он ткнул костлявым пальцем в мое изображение (при усах и бороде) посередке.
- Вы ошибаетесь… - начал я учтиво и тут поймал взгляд его выцветших глаз с откровенной наглой усмешкой. Бешенство накатило на меня, я схватил образец, поднял на вытянутых руках; гробовщики проворно юркнули в дверцу, молодой визжал:
- Сейчас ребят вызовем! Мокрое место от тебя, психа, останется!
Я швырнул гроб оземь, равнодушно посмотрел, как развалился он на куски, и ушел.
14
Уже в синих сумерках я вышел на свою платформу в густой толпе (пятница), свернул в аллею из старых сосен, в которых грачи галдели; нагнал стройного молодого человека, щегольски одетого, с большой сумкой. Я узнал его.
- Добрый вечер, Андрей.
- Здравствуйте.
- На уик-энд приехали?
Выражение как раз для рекламщика из фирмы (я еще от гробовых фирмачей не совсем отошел); он поправил холодновато:
- На выходные.
Теперь до понедельника Надю не увижу… нет, буду, как мальчишка, тайком на ночные свидания бегать. И чего мне сдался этот генеральский сын? А вот поди ж ты, как магнитом притягивает; странное, почти сладострастное желание узнать о себе самом, прежнем, какую-нибудь гадость. Этот не постесняется.
- Вот, Андрей, веду следствие.
- Желать больше нечего?
- Нечего. Жизнь не мила, покуда не найду убийцу.
- И что вы с ним сделаете?
- Как что?
От такого прямого вопроса я растерялся… ни разу эта мысль в голову не пришла.
- Казните сами? В органы сдадите? Или простите?
- Как можно простить?
- Ах, на вас напал. Дорожите своей шкурой?
- И моя шкура чего-то стоит. Но он убил женщину.
- Какую женщину?
- Веру Вертоградскую. Вы ее видели т о г д а в моем саду в четверть одиннадцатого.
Андрей поморщился.
- Видел. Но из чего следует, что она убита?
- На моем полутрупе, так сказать, была обнаружена ее кровь.
- А не вы ли эту женщину…
- Другая кровь не смешалась с моей, следователь сказал. То есть к тому времени меня уже свалили ударом кувалды.
- Поразительная история! - Андрей остановился и смотрел на меня странным острым взором голубых глаз. - Куда делся ее труп?
Я почувствовал его внезапный жгучий интерес, чем и воспользовался: сел на лавочку меж двух сосен. Андрей присоединился.
- Это главная загадка. Ни дачники, ни приехавшие из Москвы (вы в том числе), ни следователь с невестой, ни ваша сестра ничего не видели. Ну, женщину в крови, убитую или раненую у кого-то на руках. И машина вроде на улице не появлялась.
- В саду закопали?
- Не успели бы: Надя меня сразу обнаружила и позвонила в милицию. Ну а те провели обыск; позже даже собаку привели - ни малейших следов.
- Но если прятать в доме! - воскликнул Андрей. - Возникнет запах разложения.
- В моем доме не пахнет, - коротко отозвался я, возникла пауза, мы молчали. А в его доме? - пришла закономерная мысль. Перебросить через невысокий штакетник и… и дать показания, что он видел ту женщину? Ерунда! И все же этот вдруг вспыхнувший интерес к преступлению неспроста.
- Вы знали Вертоградскую?
- Нет.
- Но на даче бывали весной?
- Приезжал огород копать, с любовницами вашими не знакомился.
- Андрей, мне так хорошо с вашей сестрой… не возмущайтесь - по-человечески хорошо, спокойно. Я б на ней женился, но я болен.
- Так чего сыщика из себя разыгрываете?
- Чтоб выздороветь.
- И кого вы подозреваете? - спросил он вкрадчиво-нервно (чего он так нервничает?).
- Не знаю, просто голова раскалывается. Ну, кто в здравом уме вдребезги разнесет скульптуры?
- К вам вернется память?
- Мне кажется, если я вычислю убийцу - да. Но не уверен, что мне этого хочется.
- Почему же?
- Доктор говорит: я подсознательно боюсь вспомнить, потому что этот тип мне дорог. Но кто мне дорог - вы?
- Нет, увольте.
- Иван Петрович? Семен?
- Ваши друзья?
- Так называемые. Я никем не дорожу, просто никого не помню, - я закурил, протянул пачку Андрею.
- Не курю.
- Ах да, вы же спортсмен.
- Дилетант, любитель.
- И чем занимаетесь?
- Каратэ.
Про каратэ я, кажется, слыхал. Какая-то убойная забава.
- Андрей, почему вы на дачу 10 июня в пятницу приехали, а не в субботу, как собирались?
- Это вам Надя сказала?
- Да.
Он пожал плечами.
- Да так, захотелось из Москвы вырваться, на две недели перед этим застрял.
(Вполне вероятно, что явился он застать сестру врасплох - со мной).
- А когда вы увидели женщину…
- Я не смогу опознать ее, лица не рассмотрел.
- То не заметили два силуэта в окнах мастерской?
- Нет.
- И сразу легли спать?
- Сразу, - помолчав, он счел нужным объяснить: - У меня крайне утомительная работа, иногда по двенадцать часов.
- Вы воспитали Надю?
- Я вам не доверяю, Максим Николаевич, - заявил он вдруг бесстрастно.
- Почему?
- По инстинкту. Терпеть не могу богему, случайных связей, вспышек сладострастия или безумия.
- Безумия?
- Повторю вас же: кто, в своем уме, мог уничтожить статуи?
- Вы намекаете, что я в невменяемом состоянии…
- Не вы! Слишком вы ими дорожили. Но вот спровоцировать человека на такую дикую акцию - могли.
- Как вы себе это представляете? Я стоял и смотрел, как безумец беснуется, размахивая кувалдой?
- Значит, сначала он сокрушил вас.
- А потом женщину? А потом мои работы? И вы еще спрашиваете, что я с ним сделаю, когда вспомню? Я истреблю это чудовище.
Андрей побледнел, но продолжал упрямо:
- Вы ведете борьбу за свою жизнь - это ваше право. Мое - защитить единственно близкого мне человека.
- Вы правы, Андрей, со мной ей грозит опасность. Я чувствую слежку.
- Слежку?
- Как будто кто-то за мной наблюдает… Я останусь один.
- Даете слово?
- Клянусь. Увезите ее в Москву.
- Это не просто.
Андрей покусал губы, стряхнул головой, откидывая волосы, - нервные, однако, привычки у столь бесстрастного сильного молодого человека, спортсмена.
- В случае чего вы подтвердите все, что я ей скажу?
Понятно, что он скажет: у Дон Жуана (проще - бабника) новая любовь.
- Да. Действуйте.
Он стремительно встал и пошел по аллее; вернулся, заговорил, будто оправдываясь:
- Вы великодушны, не ожидал. Хочу ответить откровенностью.
- Да ну? Из-за моего великодушия?
- Не только… пригодится на будущее, - произнес он многозначительно. - Вы должны знать: Надя очень ранимый человек.
- Да, понимаю.
- Что вы понимаете? Она осталась сиротой в три года…
- А вам сколько было?
- Шестнадцать. Так случилось, что она провела сутки наедине с умершим отцом.
- А где были вы?
- Любовью занимался. Я, конечно, не знал, но когда увидел этого ребенка… в общем, у меня навсегда осталось отвращение.
- К любви?
- Назовем условно так. Я посвятил сестре жизнь.
Неистовый фанатизм звенел в его голосе; очень глубокий и очень опасный человек.
- У Нади осталась психическая травма?
- Иногда ее охватывает чувство смертного отчаяния и брошенности.
- Андрей! Как же вы ей скажете, что я завел себе другую?
Он невидяще смотрел на меня.
- Я старик для нее - бейте на это! Ну, развалина, ни на что не годен.
- Вот уж истинная правда! Как вы посмели объясниться ей в любви?
- Может быть, - сказал я вдруг, - это и есть главная загадка преступления.
- Что вы имеете в виду?
Я и сам удивился безмерно.
- Какая-то вырвалась нелепость, извините. Надя-то уж совсем ни при чем.
Он наклонился надо мной, вглядываясь.
- Вы действительно ничего не помните?
- Стал бы я придуряться!
- А почему бы нет?
- Не помню, честное слово.
- Вы к ней хоть немного привязаны?
- Да, да, я же говорил…
- Ладно, постараюсь ее увезти.
Он ушел, сразу сгинул. Я сидел, сидел, потом пошел куда-то, не домой. Стемнело, но темень стояла прозрачная, как вода в чистом омуте. Местность была незнакомой - узкий проселок извивался меж деревьями-странниками; но, странное дело, казалось мне, будто я в определенное место иду, ноги сами несут в прошлое. Впереди огоньки засветились: маленький лесной полустанок. Да это же Темь - в двух километрах от Змеевки! Рельсы перейти - скоро и больница. Стало быть, я в больницу иду?.. Но пути почему-то переходить не стал, а шел и шел уже по тропке, словно подчиняясь посторонней воле.
Пришел я на сельское кладбище. Высокие ракиты над крестами, на крестах веночки из искусственных цветов чуть освещала западная заря. Маленькая церковь надвинулась ночною громадой, напротив домик из красного кирпича, светится окошко. Я заглянул: старик в облачении за длинным дощатым столом над книгой, в углу лампада под Спасом горит. Он повернул голову и заулыбался, закивал. Открыл дверь, я подошел к порогу.
- Максим Николаевич, как вы?
- Мы разве знакомы?
На сухощавом лице в глубоких морщинах выразилось удивление.
- У меня амнезия, извините. От удара потерял память.
- Про нападение мы наслышаны. Проходите.
- Нет, я на минутку. Просто… потянуло сюда.
- Это хорошо. Не желаете новый иконостас посмотреть?
- В другой раз.
- Приобретен в основном на ваши пожертвования.
- Серьезно? Да разве я в церковь ходил?
- В мае исповедались.
- Какие же грехи?.. - вырвалось у меня.
- Страсти терзают вашу душу.
- Стало быть, я сюда ходил и с женщинами крутил?
Священник не ответил, пристально вглядываясь.
- И никто мне про церковь не сказал!
- То была ваша тайна.
- Я болен.
- Вижу.
Я внезапно совершил странный поступок: взял его руку и поцеловал. И так мне неловко стало, что побежал я меж могилами куда глаза глядят.
Однако слово сдержал, хотя одиноко мне было и больно: не прокрался, как мальчишка, в полночь на свидание. Не знаю, приходила ли она. Я сидел в темноте в кресле, пил коньяк из банки и видел (то есть представлял) одно освещенное в голубом шелке оконце в старой зелени дуба за возлюбленной статуей. "Юношу, горько рыдая, ревнивая дева бранила…" Ну почему я так сказал: моя внезапная любовь к ней - может быть, главная загадка преступления. И куда эта любовь делась? Но в ее доме не может пахнуть смертью, невозможно, противоестественно, и братец давно бы почуял. Есть ли у них погреб?.. Тьфу, отстань, не лезь к ним… молодым, здоровым, безупречным.
На себя оборотись - в чем я признался на исповеди? Не разбираюсь в таких вещах, но старичок-священник деньги от преступника не взял бы, в это я поверил твердо и свято.
15
В наказание за свою былую непотребность спал я теперь обычно со статуей - холодной нездешним холодом и с зелеными пятнами, которых все больше становилось… и как будто на меня они переходят - руки в пятнах. Проснулся в ледяном поту, в голове звон - в дверь звонят, простой рабочий человек пришел. Сели, закурили, он сказал:
- Письмо написала Вертоградская.
- Отпечатки пальцев есть?
- На самом письме - ее и ваши, естественно. Ну, что вскинулись - вы ж его читали?
- Да. Разумеется.
- Ну, а конверт, переходя из рук в руки, уделался так, что ничего уже не различишь.
- Что она делала в Кашире - вот загадка.
- Да уж, никаких связей установить не смог. Родом Вертоградская из Одессы (запрос родным ничего не дал - два года не появлялась). Ни в киноэкспедиции, ни в кемпинге ее не видели.
- Федор Платонович, и логически рассуждая: даже если Вера неделю у родственников или у друзей в Кашире провела - как ее вещи в киношном реквизите оказались?
- Тем не менее Семен Колпаков утверждает, что на каширскую электричку ее посадил, и без вещей.
- Если ему можно верить.
Котов покивал: он-то никому (может, и мне?) особенно не доверяет.
- И режиссер там у них утонул…
- Кто?.. А, я в курсе. Несчастный случай.
- Случаи какие-то вокруг нее… Ладно, речь не об этом. Вот основные моменты, которые я за эти дни выяснил. Если вы позволите…
- Сделайте одолжение, Максим Николаевич.
- В марте Вертоградская познакомилась с Семой. Они переспали, и уступил девочку мне.
- Что, разочарован был?
- Напротив - слишком очарован… но женат, трусоват… В общем, в чувственном восторге он ляпнул про подарок: золотой браслет змейка. 9 мая - у меня праздновали - Вера потребовала обещанное. Их разговор слышала жена Колпакова Неля и в ту же ночь погибла.
- Знаю. Автомобильная катастрофа. Однако мотивчик у Колпакова серьезный.
- Тут все серьезно. Ювелир заказал мне памятник на могилу жены, который был готов 3 июня.
- И тогда же забрал его?
- Нет. Приехал посмотреть. Их фирменный грузовик отремонтировали только к 10-му. Как я понимаю, заказ его удовлетворил, он подарил мне бочонок коньяку.
- Бочонок? - переспросил Котов. - Богатый, шельма.
- В разгар нашего с ним общения является Вертоградская.
- Да, Колпаков сообщил, что появление ее было неожиданным и для него, и для вас.
- А он не сообщил, что, по всей видимости, она приехала за изумрудным кулоном?
- Вы говорили: золотая змейка.
- То была его плата, моя - изумруд.
- Дорогая девочка.
- Весьма. Но я еще не починил застежку, которую разорвал 9 мая.
- По какой причине?