- Это понятно, - перебила Надя. - Я же говорила: у тебя предохранитель не всегда срабатывает. А он не знал или забыл в волнении. Хлопнул дверью и побежал…
- "Прятать узел", - продолжил я про себя. - Абсурд!.. Если "он" - не Надя или ее брат.
- Куда побежал?
Она в изнеможении пожала плечами, подняв лицо к потолку. Строгие "античные" черты, не возбуждающие во мне чувственного влечения.
- Надя, куда побежал? - повторил я настойчиво.
- Ну, на станцию или в лес.
- С трупом?
После паузы она сказала, страдальчески морщась:
- Я любила Вагнера, особенно "Кольцо Нибелунга". А теперь он вызывает ужас. Ты лежал весь в крови, а они пели так страшно, торжествующе, и так пахло восточным ароматом… Я распахнула окно, выбежала, а статуи внизу уже нет!
- Ты вся побледнела, милая. Пойдем на веранду.
Она села на ступеньку, все так же подняв лицо, вслушиваясь: и меня поразило, что в огромных голубых глазах отразилось высокое облако.
- Смотри, Надя, сорока-воровка летает.
- Птицы любят наш дуб, поют на заре.
- А ты знаешь, что в нем есть дупло?
- А ты откуда знаешь?
- Увидел из окна мастерской.
- Помню, мы в детстве играли: Андрюша мне на потеху забрасывал туда маленький мячик.
- Может, мне слазить посмотреть?
- Зачем?
- Не остался ли мячик?
- Как ты странно шутишь.
- У тебя было счастливое детство?
- Наверное. Я ведь другого не знаю. Когда папа умер, я по дому ночью ходила, а потом не помнила…
- Надюш, - поспешно перебил я, - пойдем к тебе кофейку попьем?
- Ты хочешь? Правда?
- Хочу посмотреть, как ты живешь.
- Ой, как интересно! Ты мне то же самое говорил, слово в слово.
- Когда?
- 9 июня, накануне… Я вечером пришла к тебе, а ты пройтись собрался, обдумать новый замысел. Мы вышли на крыльцо, ты и говоришь: хочу посмотреть…
- А, это когда Федор Платонович слышал.
- Кто такой?.. Ах да, следователь. Знаешь, Макс, - заявила она вдруг после паузы, - он опасный человек, по-моему, я ему не доверяю.
- В каком плане?
- Просто боюсь.
- Но ведь ты ни в чем не виновата, милая (она не отвечала, задумавшись). Так мы кофе тогда попили?
- Да, я сварила. И ты место для "Надежды" выбрал. Пошли! - она встала, облако исчезло из глаз, взяла меня за руку. - Как тогда - через изгородь?
Надя перепрыгнула, не коснувшись штакетника, легко и изящно, как козочка. Я же остановился перед хрупким препятствием, пораженный почему-то повтором, синхронностью действий до и после… Что значит для меня "препятствие" по Фрейду - трухлявое бревно, ничто, пустяк. Я пренебрегал опасностью когда-то - и в кого превратился? В неврастеника с манией преследования… да, время от времени охватывает это мерзкое ощущение: за мной следят, наблюдают…
Дом был просторный, заставленный генеральской еще мебелью, тяжелой и уютной. Трупом не пахло - старым деревом, яблоками, медом. На кухне люк погреба открыт - оттуда и шел терпкий анисовый аромат. Я пожелал спуститься посмотреть (люблю, мол, погреба с детства; она поглядела удивленно и кивнула). Пол земляной, утоптанный, стены кирпичные, кладка вроде старая, не подкопаешься.
Потом мы вознеслись в мансарду (из кухни лестница) в Надину скромную светлицу. Узкая постель под белым покрывалом, комод с кружевной скатертью, шкаф с зеркалом… Одиноко и невинно-чисто. Из окошка (то самое - шелковое голубое, что манит по ночам) дуб видать с дуплом и белоснежную "Надежду".
- Надюш, ты со скульптуры, что ль, пыль стираешь?
- А как же. Каждый день.
Волна нежности на меня накатила. Эта девочка не может быть замешана, нет, нет и нет!
- Знаешь, Надюш, ты мне как самая родная сестра.
- Сиделка, - поправила она безнадежно.
- Сестра - в каком-то высшем смысле. Доктор сказал, что мой эрос из брызжущего фонтана превратился в зажженную лампаду.
- Больше их слушай! Они тебя заманили в ловушку, и все ненавидят, все-все.
- Неужто так?
- Я так чувствую.
Мы стояли рядом у окна и смотрели на деву с юношей.
- Ах ты, радость моя. За что ж ты мне послана только!
- Ни за что. Живи здесь, а, Макс?
- Когда смогу, я скажу тебе.
- Да я не про это… не про любовь. Просто здесь не так страшно.
- Ты боишься?
- За тебя. И… вообще боюсь, да. Ту живую статую. Все время высматриваю… Смотри! - вскрикнула Надя и уткнулась лицом мне в плечо.
По дорожке меж "золотыми шарами" медленно брел Семен. "Шары" покачивались под легким ветерком, словно звенели десятками голосов маленькие солнца. Он стоял, а они качались, жутко было отчего-то. Я погладил Надю по голове, по сухим пушистым кудрям, пробормотал:
- Да это всего лишь ювелир.
- Макс, они все тебя ненавидят, все!
18
Он так глубоко задумался, глядя вверх в одну точку, что меня не заметил и аж отскочил, когда я прошипел ему в ухо:
- Дворянским дубом любуешься, да?
- К-каким дубом?
- Да вон в соседнем саду над скульптурой.
- Ты всегда был со странностями, Макс! - отчеканил ювелир.
(Да, меня все ненавидят!).
- Ты по делу или друга навестить?
- Так… повидаться.
- Извини, я в Темь собираюсь, в церковь.
- Не понял.
- Оказывается, перед роковыми событиями я ходил к местному священнику?
- Ты?
- А что тут странного?
- Ты по натуре язычник.
- Вот я и хочу разобраться, кто я по натуре… Меня туда вчера будто кто привел.
- Куда?
- На станцию Темь.
- Где она находится?
- После Змеевки остановка, с полчаса ходьбы.
- Я с тобой пойду! - выпалил Колпаков.
- Видишь ли, Сема, речь идет о тайне исповеди.
- Ну, в другой раз исповедуешься, Макс.
- О прошлой исповеди, еще майской.
- Макс, пожалуйста.
- Что с тобой?
- Пожалуйста!
- Ладно, пойдем, - я пожал плечами, но мне становилось очень любопытно. - Подожди, переоденусь.
Семен окинул острым взглядом мои потрепанные джинсы и майку с длинными рукавами. Сам он был одет с иголочки - в светлом летнем костюме; прям праведник в белых одеждах, и белые "Жигули" за калиткой.
- Ты всегда в белом.
- Я почти альбинос, - прошептал Семен таинственно, - в белом не так бросается в глаза. Кстати, а где твой адидасовский костюм? Привык тебя в нем видеть.
- Ну, не в храм же в спортивном барахле идти.
- Да я просто так спросил.
Как бы не так! В спальне я первым делом слазил в гардероб, и первое, что под руку попалось, - тот самый костюмчик. Его я и напялил, коль беседа со священником на сегодня отпадает…
А я и рад - побаиваюсь старика, вообще всех, загнан и затравлен.
В холле стоял Семен и, задрав голову, слушал Вагнера.
- Нравится?
Он так вздрогнул, что вынужден был опереться рукой и круглый столик.
- Чем это ты развлекаешься, Макс?
- Похоронный марш на смерть Зигфрида. Узнаешь?
- Никогда не любил, слишком шумно.
- Под эту музыку мой труп нашли.
- И ты еще можешь шутить!
- Ну, извини. Пойдем.
- Да выключи!
- Пусть играет, на эту музыкальную магию слетаются исчезнувшие тени.
Он поглядел странно и промолчал.
Путь таков: по Солдатской в противоположную от нашей станции сторону - направо до околицы, а там по проселочной дороге луг, поле и лес. Бодрым шагом полчаса - так я, должно быть, в церковь ходил. "То березка, то рябина", а в глубине, в чащобе густой подлесок - спрятать труп на день-два несложно, потом на машине подъехать… Но почему узелок отдельно и так необычно схоронен? Ее что, раздели и голую несли? Зачем?
Семен шел рядом молча и, кажется, дрожал от возбуждения… или от страха. Вот странный тип. Искоса время от времени ювелир окидывал меня тем же острым взглядом - мою фигуру, так сказать. Едва до плеча мне, но костяк мощный и мускулы; и если я нагнулся, например, мог с размаху кувалдой так долбануть, что мокрое место от меня чуть не осталось.
- Сема, как мы с тобой познакомились?
- Вы с Нелей познакомились на вернисаже, - отозвался он глухо. - Она очень любила живопись, скульптуру, относилась к тебе восторженно. Так и подружились.
- А я как к ней относился?
- Я думал: хорошо. То есть нормально.
- Теперь передумал?
- Да нет.
- Нет, договаривай! в чем моя ненормальность вдруг появилась? Что ты молчишь? Я и с ней успел…
- Нет, потом, - заявил он замогильно-зловеще. - После смерти.
Господи, помилуй! У меня волосы на голове зашевелились, словно сквознячок из преисподней в ушах просвистел.
- Ты на что ж намекаешь-то, а? Я… некрофил?
- Некрофил.
Невозможно выразить в словах, что я пережил в считанные секунды в благословенной березовой роще! Главное - в сумятице событий в больной голове - я на миг поверил, что это правда.
- Ну, Макс, я пошутил, - вдруг сказал садист Сема.
- Пошутил? - взревел я рыдающе, словно раненый кабан. - За такие шутки я тебя сейчас убью, Сема! Готовься!
- Ювелир с диким проворством - маленький кабанчик - ринулся в кусты, в чащу. Я застыл, как изваяние, ноги в землю вросли. А шутник-дегенерат тем же бешеным аллюром вернулся на полянку и понесся по проселку в Темь.
Тут и я обрел наконец энергию, шутника догнал и рванул за шиворот шикарного пиджака.
- За что ты меня ненавидишь, гаденыш?
- Там кто-то есть, - прошептал Сема.
- Где?
- В кустах.
- Кабан?
- Какой кабан?.. Нет, человек. Я видел ноги в кроссовках.
- Да мало ли кто тут шляется в воскресенье!
- Да, правда, - Сема было сник, но тут же встряхнулся и хихикнул. - Извини, конечно, но я тебе отплатил шуткой.
- За что?
- За твою шуточку.
- Мою…
- За неуважение к памяти усопшей.
- Да что я сделал, ты скажешь в конце-то концов!
- Посмеялся над атрибутами погребения.
- Над чем? Над гробом?
Тут Сема как будто опомнился и сказал, всерьез (хотя сумасшедшинка сквозила в белесых с красными веками глазках):
- Ты сказал, что гроб на бочку похож.
- На бочку?.. Не заговаривайся!
- Словом, посмеялся.
- На похоронах?
- Да нет…
- И за это ты обзываешь меня…
- Я извинился, - перебил Сема сухо; он держался все отчужденнее и задумчивее. В моем сознании выделились слова - погребение, некрофил, могила - с каким-то болезненным оттенком. И с "шуточкой" он выкрутился неловко - "гроб на бочку похож" - на ходу придумал. Ладно, разберемся.
- Вон за деревьями платформа, видишь? - заговорил я. - На той стороне за путями поселок Темь, где, кстати, следователь наш обитает.
- Странный тип, - ввернул Сема. - Горит на службе, замечал? Будто своего личного убийцу ищет.
- Что ж, мне повезло. Так вот, если пройти вдоль полотна…
- Совсем близко, - перебил он, - километра два до Змеевки.
- Но от моего дома до нашей станции путь вдвое короче. Притом здесь не все электрички останавливаются.
- Не все?.. - Семен вбежал по ступенькам на платформу, узкую, всю в пышной трепещущей зелени - романтическое место для встречи с женщиной… или с убийцей.
Мы изучали расписание. Была, была такая одинокая заветная электричка - в 10.55. До нее и после перерывы почти по часу.
- Итак, Сема ты думаешь: преступник пошел из моего дома в Темь, чтоб его не увидели и не запомнили в Змеевке дачники.
- Разве не логично?
- И по дороге в лесу спрятал труп?
- Временно, понимаешь?
- А потом приехал на "Жигулях", да?
- Я к тебе всегда ездил на машине, Макс. Всегда. А в тот вечер Котов не засек ни одного автомобиля на Солдатской.
- Ну, машину можно было оставить за околицей или в лесу. И потом. Если ты приезжал ко мне вечером 10 июня… - я выдержал паузу; ювелир смотрел на меня, как кролик на удава. - Если приезжал, то на электричке.
- Я не… - он не договорил, побледнел, проступили веснушки.
- Потому что, Сема, как я понял, ты нетрезвый за руль не садишься.
- Ну и что?
- А то, что после установки надгробья со статуэткой ты угощал рабочих и сторожа. И сам угостился. И из сторожки позвонил мне, а?
- Нет, Ивану!
- И кто ж из вас выиграл?
- О чем ты?
- В покер. - на равных. Он сильный игрок.
- Ты, я вижу, тоже не промах.
19
Эта словесная игра-поединок возбуждала во мне азарт и боль - опасное сочетание чувств, будто я преследую близкого мне человека. Неужели этот недомерок был мне так дорог? Или его жена?.. В этом что-то есть, надо навестить его могилу. Я нес гроб - его красавец-братец пылится в моем сарае - таким вот образом скорбящий муж и мог отомстить мне за таинственную шуточку.
Между тем мы пришли на сельское кладбище. Пустынно, служба давным-давно кончилась. Начинался закат, в котором так дивно пылали медные луковки и красные кирпичи стен, устоявшие в войне миров.
Я сел на край новенькой белокаменной паперти. Семен стоял и озирался.
- Ты мне никогда не говорил, что ходишь сюда.
- Наверное, мне здесь было хорошо.
- А сейчас?
- Сейчас везде плохо.
- И я не люблю кладбищ, Макс.
- Боишься?
- Боюсь. И даже не знаю, чего больше: небытия или воскресения. С одной стороны - надежда. С другой - представить, как разверзнутся эти могилы и косточки запляшут…
- Все время об этом думаю, Сема.
- Э, тебе за страдание все спишется. Все на убийцу перейдет… не на тебя.
- Меня как кто гонит и гонит: извлечь его и истребить.
Он отшатнулся?
- Извлечь? Как ты страшно говоришь, Макс!
- Страшно? Вы все не хотите помочь… Ладно, пойдем. Покажешь место в кустах, где стоял человек в кроссовках.
- Дачник, конечно.
- Но за мной кто-то следит!
- Ты что?
- И ты ведь тоже ловишь кого-то, а, Сема? Преступника или свидетеля?
- Я в ваши игры не играю, - отрезал Семен. Он вдруг затвердел.
- Играешь. Ведь ты хотел проверить, куда 10 июня доктор из моего дома ушел? В Тьму.
- На любом суде я дам показания, что мы играли в покер.
- На любом? И когда могилы разверзнутся? - я отчего-то расхохотался как безумец. Ай да ювелир, ай да ловкач - ведь как тонко и проникновенно он меня на след третьего друга навел. Даже некоего господина в кроссовках выдумал.
Пошарили мы в тех трепещущих кустах: ни пресловутого окурка, ни пуговицы, ни свежесломанных веток - ничего не нашли. Зато обнаружили Ванюшу - у меня на веранде в шезлонге. В таком же адидасовском костюме, что на мне, и в кроссовках, между прочим.
- Машина все еще в ремонте, Иван Петрович?
- Резину надо менять.
Неужто и он маршрут в темь кромешную проверять бегал? Злой задор разбирал меня: надо было этих друзей раскрутить, то есть друг на друга натравить.
Мы прошли в дом (Вагнер уже умолк), расселись в креслах вокруг светильника, закурил, угостились коньячком (мы с доктором; ювелир, по обыкновению, воздержался).
- Только что, Иван Петрович, Сема провел эксперимент, в результате которого мы убедились, вполне вероятно, преступник убрался от меня в Москву через Темь. Вот почему в Змеевке и на нашей станции его никто не видел.
- Сема экспериментами занимается? - доктор усмехнулся. - Надо же.
- Я не занимаюсь, - возразил Сема сдержанно. - Это заслуга Макса.
- Ну, как же, Сема! Ты даже кабана в лесу обнаружил. Кабанчика в кроссовках.
Иван Петрович засмеялся.
- Это ты иронизируешь по поводу Цирцеи, обращающей мужчин в свиней? Насчет Теми - любопытное предложение, - он помолчал, потом выговорил с усилием: - Но куда преступник дел мертвую?
- В лесу по дороге припрятал, например.
- Нет, неубедительно - слишком опасно идти по освещенной улице с таким грузом.
Опасно, согласился я про себя, тем более что тут рядышком следователь со своей невестой любезничали. Странно, однако, что Котов тот роковой стук в дверь не слыхал.
- Твой участок тогда же ночью обыскали, - продолжал Иван Петрович. - А соседний?
- Нет. С какой стати?
Доктор словно угадывал и высказывал мои сегодняшние предположения. Семен в разговоре не участвовал - словесно, красные в розовой подсветке глазки поблескивали.
Иван Петрович продолжал допрос:
- Тут ведь девушка живет, которая милицию вызвала?
- Да с братом.
- Если б мы были уверены, что Вера убита…
- Убита, - перебил я. - Есть доказательство.
В оцепеневшей паузе я подошел к книжным полкам, выдвинул Достоевского… зловещий узелок шлепнулся на лакированную столешницу.
- Что это? - вскрикнул Семен.
- Опознай, Сема. Ее вещи? Ты же мне описывал, - я развязал узелок. - Вот серебристая блузка, брюки-юбка, сумочка…
Семен схватил босоножки.
- Ее! Тридцать четвертый размер. Маленькая ножка.
- Ах, ты и размер знаешь?
- В материальном мире я различаю малейшие нюансы. По своей профессии… - он вдруг осекся, побагровел, тихонько поставил босоножки на стол.
Я взглянул на доктора: глаза остекленевшие… внезапно ожили, словно электрический разряд пробежал, накаляя атмосферу ненависти - так мне, с Надиных слов, подумалось. Он спросил хрипло:
- Почему блузка разорвана?
- Это уже потом… птица. Это неважно.
- Где ты нашел вещички?
- Пока не могу сказать, Иван Петрович.
- Почему?
- Потому что один из вас и так знает.
Господи, я наблюдал как только мог, вглядываясь, вслушиваясь - ведь чую сговор, если не заговор! - ни один из них не дрогнул.
- У тебя есть основания обвинять кого-то из нас?
- Ребят, мы же трое поросят! - я захохотал… не я - мне было страшно, - а какой-то визгливый живчик во мне. - Мы ж повязаны одной веревочкой, она нас повязала!
- Прекратить истерику! - невропатолог ударил пальцами о столешницу, так что босоножки подпрыгнули, смех застрял у меня в горле.
Семен подал голос:
- Вместе с ее вещами ты обнаружил?.. - Голос сорвался перед последним словом.
- Трупа в том месте быть не может.
"В дупле и ветвях не может, а внизу? - добавил я про себя. - Под девой и юношей?.." Но я не мог наводить их на Надю, по душе не мог.
- Крови нет, - прошептал Семен. - На тебе, Макс, была, а на вещах…
- Значит, ее голую пристукнули.
- Но ты же был одет! Если вы занимались любовью…
- Откуда ты знаешь, что я был одет? Ты меня видел?
- Я… не знаю, я так понял. Следователь упомянул бы о столь важном факте.
- Стало быть, - проговорил доктор веско, - она была убита другим способом. Например, задушена.
- Но кровь ее группы! - вскрикнул Семен.
После гнетущей паузы я сказал:
- Каким бы способом ее ни убили - зачем снимать с мертвой одежду и прятать в место - поверьте на слово - крайне необычное?
- Чтоб нельзя было опознать! - выпалил Семен. - Ее так изуродовали, что опознать можно только по вещам.
- Но коль вещи чистые, то сначала одежду сняли, а потом до смерти изуродовали.