Я говорил с нарастающим гневом. Кто-то из них - а может, оба! - все знает, а я тут мечу бисер перед свиньями!
- Вещи не только чистые, - заметил Семен, - но и непорванные. Вот - одна дырочка на блузке…
- Это потом! Птица разодрала.
- Какая птица?
- Сорока-воровка.
- Макс! - воззвал доктор властно. - Ты заговариваешься. Если так будет продолжаться…
- То я вспомню. Я уже вспомнил стук.
У него аж лицо переменилось.
- Ты вспомнил! Впервые? Точно?
В конце дуэта Зигфрида и Брунгильды кто-то постучал во входную дверь. Я каждый день буду слушать "Гибель богов" в мастерской и вспоминать, вспоминать - по клочкам, по обрывкам… и увижу лицо. Да, лицо того, кому я открыл дверь.
- Может ей? - вставил Семен в сильном волнении.
- Сначала я впустил убийцу. Соседи почти одновременно видели, как к дому идет Вера, а за окнами дергаются два силуэта.
- А как она вошла? У нее был ключ?
- Откуда я знаю?
- Войти не проблема, - включился Иван Петрович. - Отмычкой любую дверь можно открыть.
- Она, Вань, уголовница, по-твоему?
- Я тоже не уголовник, а как-то дверь захлопнул - хорошо слесарь-сантехник у нас в доме мастер на все руки…
Я перебил нетерпеливо:
- Ну, предохранитель у меня часто не срабатывает, не в том суть. Вошла, неслышно поднялась под звуки Вагнера. Допустим, я лежу на полу, преступник добивает скульптуры. Вера бросается ко мне - и на нее обрушивается удар кувалды. Картина более-менее ясная, но… прежде он должен был ее раздеть. Или она сама разделась.
- Извращенцы! - процедил Семен. - На трупе…
- Но даже если и так - дальнейшее непонятно. Сцена любви и ревности, дикая ссора, убийство. И он с трупом попер на станцию Темь?
- Спрятал на соседнем участке. - Иван Петрович бил в одну цель.
- Зачем прятать один труп из двух? Зачем прятать одежду, уже пролив кровь, которую несомненно обнаружит экспертиза?
Голова кружилась, что-то в ней звенело, потрескивало, как будто разгадка билась и не могла пробиться сквозь пленку забвения.
- Макс! - воззвал Семен требовательно. - О чем задумался?
- О статуе в саду, которую видела Надя без четверти одиннадцать.
- О таком вздоре и говорить не стоит!
- Стоит! - заговорил Иван Петрович. - Ты полагаешь, Вера очнулась и ушла?
- Голая? - Семен рассмеялся иронически.
- Вот что видела Надя: невысокая фигура в белом в кустах, крылья над плечами, лицо как будто из гипса - на него падал свет из окон мастерской.
- Значит, твоей соседке надо показать фотографию Веры, - подсказал Иван Петрович. - Узнает ли она лицо.
- У меня, кажется, нет… завтра же попрошу у подружки. Но… вряд ли. Вон Семам говорит, она сильно загорелая, к тому же раздета…
С улицы раздался протяжный автомобильный гудок.
- Какого черта?.. - пробормотал Семен и поспешно вышел.
Доктор продолжал:
- Надя не подошла к ней?
- Да ведь кошмар, ведь статуя качнула головою.
- Ну, сцена из "Каменного гостя"!
- Надюша кинулась в дом. там лежал мой труп… и все разбито. Даже посмертные маски отца и матери уничтожены.
- Посмертные маски? - переспросил Иван Петрович задумчиво. - Может, у тебя еще какие были?
- Мой профессор говорил о двух, что висели в простенке между окнами на северной стороне. Впрочем, я уточню у него.
- Страшно снимать маски с мертвых родителей?
- Я не помню. Наверное, страшно.
Сема вернулся, доложил:
- Машину переставил. "Камаз" какой-то прет…
В наступившей паузе я поспешно выпил коньяку. И доктор. Сема глядел на нас тоскливо. У кого поднялась рука? У кого из них… вот великая загадка!
Ювелир спросил тихонько:
- Ты ездил в "Скорбный путь"?
- Что такое? - включился Иван Петрович.
- Похоронная фирма на Ильича, Макс же получил в подарок гроб.
- И ты мне ни слова…
- Забыл.
- Как прикажешь тебя лечить после этого?
- Никак. Я сам вспомню.
- Ну, что они сказали? - встрял Семен нетерпеливо.
- По фотографии… (нас там трое, - пояснил я доктору в скобках, - мы с вами в этих костюмах, помните?) Так вот, по фотографии они опознали меня.
Глазки Семена, как у кота в полутьме, блеснули красным.
- Конечно, тебя. Ты же заказывал гроб для Нели.
- Я?
- Мы с тобой ездили, Макс, - пояснил Иван Петрович. - Я в машине сидел, а ты сходил заказал.
- Неужели и для себя тоже? - я аж обмер. - Нет, нет, Надя же сказала: его там раньше не было. И пыли почти не было… Вот черт! А я им устроил праздник - думал, издеваются - гроб разбил.
Мы втроем захохотали на какой-то нервической ноте, доктор заявил снисходительно:
- Такие пассажи в твоем духе, Макс. Был ты и остался буйный… но справедливый.
20
Рыженькая Наташа (в той же маечке, полуголая) встретила меня почти задушевно. Но разноцветную фотографию со стенки ей жалко было отдавать.
- Да разве у тебя такой нету?
- Это моя и есть. Веркину милиция забрала, когда сумка нашлась, для розыска.
- И больше ни одной?..
- Была одна - ее лицо - но пропала.
- Как пропала?
- В столе лежала раньше. Я обещала Котову, но не нашла. Должно быть, Вера кому-то подарила.
- У меня дома нет - точно! Двадцать раз обыскано.
- Значит, не тебе.
- Тому, с кем "медовый месяц" проводить собралась?
- Может быть, - Наташа, как в прошлый раз, села на низенькую табуретку передо мной; мы закурили мои "мальборо".
- Зачем тебе фотокарточка?
- Одна девушка видела той ночью кого-то в моем саду, когда я уже трупом лежал.
- Кого видела?
- Как будто статую.
- Ты меня прошлый раз так этой статуей огрел, что я заснуть не могла.
- Деточка, ну что ж делать?
- А ничего, перебьюсь. Я, знаешь, из пуганых, но не из пугливых. Ну, статую?..
- В общем, лицо она вроде рассмотрела. Я хочу ей предъявить фото.
- Понятно. А чего та девушка в твоем саду делала?
- Ко мне шла на свидание.
- Ну, ты ходок! Правильно Веерка тебя бросила.
- Эх, если б она насовсем бросила и не появлялась в моем доме!
- Ладно, бери.
Она сняла фотографию, державшуюся на кнопочках. Я поспешно (тяжело смотреть на это полудетское лицо, будто раздвоение личности начинается) спрятал ее в сумку.
- Да, кстати, это Верины босоножки?
Весь узелок я брать к ней не стал; вид у него был какой-то жалкий и … с м е р т н ы й. Но Наташа и так содрогнулась.
- Веру нашли?
- Нет, нет, только вещи. Так ее?
- Ага, - она отвернулась и всхлипнула. - В Лужниках на толкучке весной купила.
- Наташ, а у меня в доме могла быть какая-нибудь ее одежда, ну, запасная?
- Она не у тебя жила, только приезжала иногда к тебе. Я проверила, Котов просил: все вещи тут, в сумке или в шкафу. Кроме шелковых брюк и сумочки. Где ты нашел?
- В дупле дерева.
- Господи, вот ужас! А под деревом в земле…
- Нет, нет! Я сегодня утром все облазил, вековой дуб, корневище, что могилу невозможно вырыть. А вокруг ветвей сорока-воровка летает и бисер с блузки клюет. "Сорока-воровка" - так нашу Веру один тип назвал.
Наташа слушала зачарованно и вдруг спросила:
- Ты веришь в переселение душ?
Я почему-то не верил.
- Ну как же! - настаивала она. - Я слыхала, какие случаи бывают: в бреду больная говорит на чужом языке, ей не известном… или вообще на умершем языке.
Тут я напрягся и ответил:
- Если душа бессмертна во веки веков, то в ней заложена вся здешняя, земная информация, все знание, понимаешь? И всплывает оно в стрессовых ситуациях, на грани смерти.
Я говорил, а сам не понимал: чьи я слова повторяю? Свои? Из прошлой жизни?
- Так чего ж мы не знаем ни черта?
- Слишком тяжкий груз - психика не выдержала бы. Мы знаем, но до времени не помним, защитный механизм работает.
- Поэтому ты убийство не помнишь?
- Поэтому. Иногда мне кажется: я все вспомню и умру.
- Никогда не поверю, что мужик может от любви умереть.
- Так я ее любил?
Наташа усмехнулась с горечью.
- Лучше б ты не появлялся в нашей жизни.
- Это да. Но если я ревновал…
- Ничего ты не ревновал, у вас была нормальная связь.
- Что такое "нормальная связь"?
- Без трагедий и претензий друг к другу.
- Странно. Как у нас началось?
Однажды этой весной у подруг кончились деньги. "Ну, прям совсем!" И Вера поехала в центр продать или заложить свои золотые часики.
- Мировые! Вот этот режиссер подарил. - Наташа мотнула головой на пустую стенку.
- Который утонул?
- Ага. Ну, у них давно, зимой там что-то было.
Где-то ближе к вечеру Вера позвонила: "Освободи площадь". Надо думать, в этом пикантном плане подруги понимали друг друга с полуслова; и Наташа закатилась, по ее выражению, до поздней ночи к киношным знакомым. Вернувшись, застала Веру уже одну. Она была злая и весела одновременно. И деньги были.
- А часики?
- Вера продала их гораздо дороже, чем мы ожидали. Даже выпросила у него еще поносить.
- У кого?
- Не знаю. У часовщика или у ювелира. "Ну, я ему показала класс!" - так она выразилась.
- Такой класс, - мрачно добавил я, - что ювелир испугался и тотчас подсунул ее мне.
- Вольно ж было связываться, - бросила Наташа небрежно.
- Да разве я их виню? Себя, идиота. Связался с проституткой.
- Ну-ка пошел отсюда!
- Да я ж не про тебя. Прости.
- И про нее не смей.
- Она вымогала плату. Как это называется?
- Отстань!
- Наташ, мне необходимо разобраться, что у нас с ней было.
- Разобраться? Она из-за тебя погибла.
- Я хочу найти убийцу и истребить.
- Поздно! Я ее предупреждала, что вы все - свиньи. А она: любовь - единственное, что чего-то стоит в этом мире.
- Сколько стоит?
- У тебя не хватит.
- Денег не хватит?
- Чувств-с.
- А, так ее к Колпакову чувства влекли. Извини, я не подумал.
- А ты вообще о ней не думал - только о своей Цирцее.
- А она о драгоценностях. Что ж, мы друг друга стоили.
- Она-то умерла, а ты процветаешь!
- Не дай тебе Бог. Я все потерял.
- Наживешь! Вон какой ты зверь сильный.
Наташа вдруг резво рассмеялась и переменила тактику: притянула за шею меня к себе (я аж на колени упал), принялась целовать, ласкать с таким пылом и пониманием… Я устоял, угадав маневр: увлечь и уесть "моралиста". Но устоял с трудом, ощутив внезапно знакомые симптомы: вспыхнувшая зараза в крови, как морозная язва - госпожа жизни и смерти. Вот, значит, к каким женщинам меня влекло! Я ее не помню, а ощущение живо и бешено.
Я опять на тахту уселся и оттолкнул Наташу… не оттолкнул, а нежно отстранил, прошептав:
- Не надо… ты мне безумно нравишься, но не надо. Я хочу другой жизни.
- Без любви?
- Другой любви.
Она рассмеялась с торжеством и закурила.
- Против природы не попрешь.
- Нет, не так! Кабы было так, мы правда все в свиней превратились бы.
Тут я окончательно в себя пришел и дал в душе клятву: к этой девице ни ногой! Фотографию потом по почте вышлю. Мы оба дымили в молчании напряженном, но не враждебном. Квартирка на тринадцатом этаже была вся пронизана солнцем и сквознячком, и дым выползал в лоджию змейками.
- Ну что, - начала она, усмехаясь, - все интересуешься, как ты к Вере относился?
- Ты мне уже сказала… показала. Я вспомнил.
- Что вспомнил?
Я рассмеялся и продекламировал:
- "В крови горит огонь желанья, душа тобой уязвлена". Довольна?
- Это Пушкин, что ль? Красиво. А дальше.
- "Лобзай меня, твои лобзанья мне слаще мирра и вина". Наташ, что она сказала, когда я подарил ей изумруд? - я достал кулон из кармана рубашки. - Ведь этот?
Она схватила, поднесла к лицу, жадно разглядывая.
- Этот. Ну, счастлива была, когда в ювелирный съездила и убедилась, что камень настоящий.
- Она мне не верила?
- Как можно верить мужчинам? - искренне удивилась Наташа. - О, правда застежка порвана. Она так переживала - боялась, назад не получит, ведь ты такую прелесть в глине чуть не замуровал.
Мне захотелось проверить, до конца ли идентичны эти сороки-воровки.
- Я тебе его дарю.
- За что?
- Как память о покойнице.
- Серьезно? - она прижала руку с драгоценностью к груди. - Нет, серьезно?
Черные очи напротив сверкнули бездонным мраком… и вдруг мелькнула в них как бы тень… как страх.
- Мне самому починить или…
- Как ты сказал? - перебила она. - "Память о покойнице"?
- Вы же самые близкие подруги были?
- Самые близкие, - подтвердила она с вызовом… и тут какая-то тайна… может быть, проскользнула усмешка, секрет-привет с древнегреческого острова Лесбос. Не исключено. Холод и пустота охватывают меня при звуке имени - краткого, красивого - Вера.
- Забирай, - Наташа бросила кулон мне на колени, не спуская с него глаз. - Убери, а то и правда соблазнюсь.
- Да в чем дело-то?
- Забирай, говорю! - она наблюдала, как я в карман украшение засунул. - Ты гроб вскрывал?
- Какой гроб?
- Забыл уже? Или выдумал!
- Открывал, конечно. Пустой.
- А вдруг там двойное дно?
- Да ну, ерунда! - отмахнулся я, но ко всем моим страхам еще один прибавился, какой-то ноющий.
- Ладно. Пообщались - и будет.
- Ты на меня обиделась?
- Нет, Макс, ты человек… Просто мне почему-то страшно.
21
Мы бродили по обширной мастерской моего учителя, где в рабочем хаосе вперемежку стояли колхозницы с серпами, рабочие с молотами, и православные святые с крестами… Во какая жизнь пошла, а мне как-то все равно, я безе перехода в новой эре очутился.
Ч человек рассеянный, Максим, - говорил Святослав Михайлович, - но что касается работы - зверь, тут уж ничего мимо меня не пройдет. Как сейчас вижу: две дорогих тебе маски в простенке между окошками.
- И больше нигде…
- Ну, может, ты где-то еще их держал… Притом же я был у тебя зимой. Если с того времени ты выполнял заказ, например, или скончался кто-то, тебе близкий…
- Скончался! - меня вдруг осенило. - Женщина в автомобильной катастрофе.
Профессор посмотрел на меня с сочувствием.
- Не переживайте, я ничего не помню. Жена моего друга. И будто бы я любил ее.
- Ах, вот что!
- Нет, по-человечески. Мы только вчера на эту тему разговаривали, но ни о какой посмертной маске он не упоминал.
- Значит, ты ее не делал.
- Это еще вопрос. Да, ведь Колпаков к автомобилю вышел, когда мы с доктором…
- О чем ты?
- Так, мысли вслух. Можно позвонить?
- Пожалуйста.
Однако ювелир где-то в бегах пребывал, ни по одному из трех телефонов не отзывался.
- А в чем, собственно, соль?
- Пока не знаю, Святослав Михайлович. Пытаюсь нащупать причины и следствия в потемках.
- Как твое самочувствие?
- Держусь из последних сил, - вырвалось у меня.
- Тогда надо срочно в больницу! - всполошился Святослав Михайлович.
- Ну не могу же я от него прятаться?
- От кого?
- От убийцы. Да и не спрячешься.
- Он тебя преследует?
- Преследует. Иногда я это чувствую особенно остро, бывает, в самый мирный момент. Во сижу к ночи на веранде и ощущаю его присутствие так живо, ну прямо почти физически.
Тут я остановился, стыдно стало. А учитель сказал с глубокой грустью:
- Ты болен, Максим.
- Это само собой, это придает всему фантастический оттенок. Но по сути, Святослав Михайлович, я не ошибаюсь. Ведь я знаю убийцу, бессознательно знаю. Простите, если я вас напугал.
- Меня не так-то легко напугать, а уж тебя тем более, - старец зорко оглядел свои сокровища - алебастровую армию - и вздрогнул. - Вот вообразил, - пояснил несколько смущенно, - что вхожу в разнесенную вдребезги мастерскую - и мороз по коже продрал. Да, Максим, болезнь - да еще какая! - только не у тебя. У того, кто уничтожить тебя стремится. И ты, верно, чувствуешь слежку.
- Это такая мука, такая раздвоенность…
- Неужели никого нет из близких, кто б мог с тобой пожить? Может, мне подъехать?
- Простите, я бы никого сейчас не вынес. Есть одна девушка - необыкновенная… Мне кажется, я таких не встречал - так вот, даже ее выношу с трудом.
- Это очень понятно. Тебя, извини, не добили и преследуют - ты боишься подвергнуться опасности.
- Да, наверное, так.
- Конечно. Ведь при тебе, может - из-за тебя, убили ту, другую. Я тебя прошлый раз сравнил с титанами Возрождения, - Святослав Михайлович усмехнулся печально, - и враг тебе, видать, попался такой же, на равных.
Выйдя от него, я так задумался, что не заметил, куда иду; ни толкучки на тротуарах не видел, ни потоков машин… Точнее, видел - ни с кем не столкнулся и на перекрестках правильно переходил, - но отстраненно, из вне, как в кино. Шел будто бесцельно, а вдруг остановился и понял, что в определенное место шагаю, как в полубреду. Остановился возле витрины маленького магазина канцелярских товаров: книжечки, ручки шариковые, циркули, школьный глобус… В черно-стеклянной глубине что-то шевельнулось, дверца сбоку хлопала, выделилось мое лицо, бритое и оттого будто молодое. И так ясно я осознал, что за мной наблюдают. Обернулся, опершись руками о железное перильце; никаких праздных лиц вблизи, все спешат куда-то, автомобили по мостовой мчатся, грузчики тюки в магазинчик волокут… Мерещится, что ль? Кому я нужен? И где я? Где-то в центре, а район незнакомый. Но почему-то нужно обогнуть "канцтовары" и войти во двор. Обогнул, вошел.
Пятиэтажный обшарпанный дом в глубине двора, второй подъезд, второй этаж, определилось вдруг. И я пошел, поднялся, позвонил в восемнадцатую квартиру. Дверь распахнулась, и возникла женщина.
Немолоденькая, где-то моих лет, крупная, в темном длинном халате. Я почувствовал некое стеснение в сердце, а она воскликнула грудным волнующим голосом:
- Господи, Максим!
- Кто вы? - я спросил, уже догадываясь.
- Неужто так постарела, что не узнать?
- Нет, Люба. Ведь Люба, да? Я никого не узнаю, из-за травмы черепа память потерял.
- И не восстановится?
- Надежда есть, но…
Откуда-то возник маленький мальчик, схватился рукой за подол маминого халата и смотрел на меня серьезно, без улыбки.
- Это мой младший, у меня трое детей.
Я не знал, что ответить, и похвалил ребенка:
- Красивый малыш.
- Ну, проходи.
Через переднюю мы втроем прошли в комнату, небогатую, но какую-то радостно-веселую, с пышными оранжевыми занавесками, перехваченными желтыми бантами. Сели к столу, женщина подняла ребенка на колени и спросила:
- Стало быть, Максим, ты хочешь в прошлое вернуться?
- Да, Любочка, ты меня сразу поняла. Мое беспамятство начинается с двадцати лет.
- Мы с тобой познакомились, когда нам было по двадцать.