- Вот и я немного. Так, дилетанствую. Но до определенного момента всех легко обыгрывал. А потом - как сейчас помню, в седьмом классе - столкнулся с профессионалом. Он ходит - а я не могу понять, почему именно так, а не иначе. Я ведь не знал, что есть разработанные защиты, классические дебюты. Видел на пару-тройку ходов вперед, и все. А мой противник видел вперед на десять ходов, и только когда он добивался результата, до меня доходило, почему десять ходов назад он двинул именно эту фигуру. Аналогия, надеюсь, ясна? Владимир Дмитриевич, он как тот шахматист. Я не собираюсь ломать себе голову над его поступками, не такой я дурак. Сделал - значит, была причина, вот и все.
- К сожалению, для протокола требуется нечто более конкретное. Вы ведь хотите, чтобы смерть Бекетова признали насильственной? Тогда постарайтесь нам помочь.
- А я что, не стараюсь? - тяжело вздохнул Женя. - Вон, сколько времени на вас теряю. Владимир Дмитриевич, он - вещь в себе. Я вообще не понимаю этого его дурацкого дня рождения. Зачем ему это было надо? Собрать вместе учеников и баб. Дурдом получается! Почему вместе? Он и ученики - это понятно. Представители разных поколений и все такое. Двадцать пять лет педагогической деятельности - и пятеро лучших учеников. Но при чем тут эти бабы? То есть я понимаю, это любовницы, но зачем загрязнять ими лабораторию?
- Погодите, - прервал Талызин. - Пятеро учеников? Разве не четыре?
- Глупости, мне лучше знать! Я, Андрей Петренко, Марина Олеговна, Некипелов и Панин - вот вам пятеро. А баб, по-моему, было четыре. Анна Николаевна - это с которой он сейчас живет. Кристинка Дерюгина. И еще две незнакомых - Лидия Петровна и, кажется, Татьяна Ивановна. Всего десять человек - это вместе с ним, разумеется. Игорь Витальевич кивнул. Оказывается, Гуревич относит Марину не к бабам, а к ученикам. Интересно, что думал по данному поводу сам Бекетов? Его личность вызывала все большее любопытство. Жаль, что не довелось встретиться и поговорить.
- Значит, услышав тост, вы не испугались?
- Конечно, нет! Я еще не сбрендил. А знаете, теперь до меня дошло! Может, Владимир Дмитриевич решил посмеяться над бабами? Они так смешно закудахтали! А до этого сидели и молча ели друг друга злыми взглядами. Я сперва думал - нельзя было их вместе собирать, уж больно они все разные. А после тоста оказалось - все они одинаковые. Старые клуши, и больше ничего.
- Ну, Кристина Дерюгина не очень-то старая, - рискнул прокомментировать Талызин.
Женя, вздрогнув, внимательно изучил лицо собеседника. Убедившись в его бесстрастности, ответил:
- Кристинка - моя ровесница, только это не мешает ей быть клушей. Орала не меньше остальных! Я ж ей говорил - не будь дурой. Надо упражнять мозги, а не только задом крутить, тогда действительно будешь ему интересна.
- Это вам так сказал Бекетов? - осторожно осведомился Игорь Витальевич.
- Вы что, думаете, мы с ним трепались о всяких пустяках? - презрительно фыркнул Гуревич. - Мы наукой занимались, а не баб обсуждали.
Повторение грубоватого "бабы" в устах парня из несомненно интеллигентной семьи производило впечатление нарочитости. Здесь, похоже, откровенности не дождешься, следует перевести разговор на другую тему.
- Вы не знаете, Бекетов был религиозен?
- Что? Нет, не знаю. Со мной он об этом не говорил. Да и с чего бы? Я ж еврей, а он нет. Нет, мы занимались наукой.
- А скажите, Женя, последнее время Бекетов занимался наукой только с вами или с остальными своими учениками тоже?
Гуревич весело засмеялся.
- Вы это как себе представляете? По графику? С трех до четырех Некипелов, с четырех Панин, а с пяти Петренко? Учтите, Владимир Дмитриевич - он по складу ума теоретик, оборудование ему нужно постольку-поскольку. Он занимается наукой всегда, понимаете? Он бросает мысль тому, кто рядом с ним, а тот может откликнуться или нет. Если да, начинается диалог.
- И с кем, кроме вас, последнее время это происходило?
- Ну… тот же Андрей Петренко. Только сразу скажу, уровень их общения был не тот, что со мной, а гораздо ниже. Андрею ведь скоро защищаться.
- Разве это вредит науке? - удивился Талызин.
- Конечно. Диссертация - занудство. Все концы надо подчистить, все бумажки подписать. Вместо того, чтобы двигаться дальше, наводишь марафет на уже сделанное, чтобы какой-нибудь маразматик из Ученого Совета не придрался и не кинул тебе черный шар. Я Андрюху понимаю. У Бекетова много врагов, но его трогать боятся, а ученика - пожалуйста. Вот Адрюха и вылавливает всякие мелкие огрехи, а Владимир Дмитриевич ему помогает. Но настоящее творчество - оно со мной.
- А остальные? Панин, Некипелов, Лазарева?
- Панин - творческий импотент, - брезгливо бросил Гуревич. - Ему бы редактором работать, а не ученым. А ведь знаний у него - фантастическое количество, им можно только позавидовать. Куда больше знаний, чем у Бекетова. Потому что у Панина память феноменальная и усидчивость. Может, это ему и вредит? Наглотается новейших публикаций и вместо собственных мыслей подсовывает чужие. Но, знаете, Владимир Дмитриевич его почему-то ценил. Я сам видел - вечно пытался дать ему шанс, а тот шарахался. - И неожиданно резюмировал: - Я к Панину на занятия не хожу - чему он может меня научить, этот пыльный мешок?
- А к Некипелову ходите?
- А Некипелов на нашем курсе ничего не ведет. Я его не очень-то знаю, поскольку он для Бекетова - отрезанный ломоть. Владимир Дмитриевич подарил ему когда-то область исследований, вот он там и пасется. Докторскую себе нарыл, учеников берет. Владимиру Дмитриевичу, ему не жалко. Он до сих пор иногда Некипелову подбрасывает кое-какие мысли. У них очень хороший научный контакт, хотя Некипелов, конечно, далеко не гений. Безумных идей от него не дождешься, хоть сто лет жди. Его идеи гладко причесанные и сразу готовые к публикации. Ему, по-моему, ни разу не зарезали ни одной заявки на грант - что он ни подаст, от всего начальство в восторге.
- А другим режут?
- Конечно! Кто, по-вашему, сидит на распределении денег - гении? Зашоренные неудачники, с трудом разобравшиеся в официальных доктринах и совершенно не способные воспринять что-нибудь более-менее неординарное.
- И у Бекетова тоже были проблемы с грантами?
- Еще не хватало! - возмутился Женя. - Они б и рады, да не хотят перед заграницей позориться. Скрипят зубами, а карт-бланш давать приходится.
- Ясно, - вздохнул следователь. - Значит, Панин, Некипелов… А что представляет собою Лазарева?
Гуревич пожал плечами:
- Она странная тетка. Вредная, но с мозгами. Если б еще использовала мозги по назначению, было б совсем хорошо. Но чего от женщины ждать? Так что эксперимент провалился.
- Какой эксперимент? - устало осведомился Талызин. Он чем дальше, тем больше понимал раздражение Богданова против этого самоуверенного щенка. Неужто Марине иной раз удается сбить с него спесь? Страшно представить, как он должен ее за это ненавидеть!
- Марина Олеговна - единственная женщина, которую Владимир Дмитриевич взял к себе защищаться, - охотно пояснил Женя. - Но она не оправдала его надежд. Он говорит, она тратит свои мозги на ерунду. Как если б микроскопом гвозди забивали, понимаете? Пьески какие-то строчит, с троечниками нашими возится - зачем?
Он вдруг широко улыбнулся:
- А я считаю - имеет право. Ее мозги - вот как хочет, так ими и распоряжается. Главное, не дает им ржаветь. В конце концов, хорошие преподы - они ведь тоже нужны. Мы тут в интернете обсуждали, так вышло, что она - лучший препод факультета. Ее у нас знаете, как боятся? - с непонятной Талызину гордостью добавил Гуревич. - Не женщина, а зверь. Ее даже я иногда боюсь. Ей даже Бекетов на язык попасть боится. Ну, не то, чтобы боится, но опасается. Он ее уважает. Не то, что свою Анну Николаевну.
- Анну Николаевну - то есть жену?
- Да какая она ему жена? - скривился Гуревич. - Так, недоразумение. Мать его детей. Вы вот не спрашиваете, кто же его убил. Она, вот кто! Так бы и свернул ей шею! Она его ненавидела, понимаете? Его и нашу науку. Ей мало было его угробить - она еще и дело его угробить хочет. Только не на тех напала!
Женя гневно вскинул голову и заявил:
- Вы знаете, что я скажу во время своей Нобелевской речи? Я не получил бы этой премии, скажу я, если б не мой великий учитель, гениальный ученый Владимир Дмитриевич Бекетов. Ну, как?
Сомнения по поводу получения Нобелевской премии Талызин решил оставить при себе, вслух лишь спросив:
- И какие у вас основания обвинять именно Анну Николаевну?
- Да самые обыкновенные! Кому легче всего было подлить ему в кофе яд? Естественно, ей. А кому выгодна его смерть? Тоже ей.
- Скажите, Женя, вы последний раз видели Бекетова на его юбилее?
- Да.
- А где вы были в среду около двенадцати дня?
- Я? - возмутился было Гуревич, однако быстро успокоился, заметив: - Правильно. Алиби надо выяснить у всех. В среду, в двенадцать… Слушайте, а у меня ведь алиби нет! Я как раз мотал Панинскую пару. Ну, прогуливал.
"А квартира Бекетова в двух шагах от института", - заметил про себя следователь, а вслух уточнил:
- И где прогуливали?
- Да шастал по улице, погода была хорошая. А в час вернулся в универ. Только вы зря суетитесь, я тут не при чем. Я точно знаю, что убила Анна Николаевна. Вам осталось всего ничего - найти улики. Пошарьте в квартире, авось чего найдете. Меня ведь она туда сегодня не пустила - значит, боится. И, когда будете делать обыск, - Гуревич судорожно вздохнул, и лицо его приняло несчастное, почти жалкое выражение, - вы посмотрите, пожалуйста! Посмотрите, что там в компьютере! Как вы думаете, она его записи не уничтожила? При всей ее вредности она б, наверное, не стала, правда?
Он схватил себя за волосы, потянул изо всех сил, охнул и впервые стал похож на растерянного восемнадцатилетнего мальчишку, каким и являлся на самом деле.
- Я ведь просил ее - дайте, я себе все перепишу. Пусть они незаконченные, но ведь от него каждая мелочь важна, понимаете? Там могут быть такие мысли… я, конечно, нашу с ним работу и сам когда-нибудь доделаю, но мне ведь до него еще расти и расти… Нет, я вовсе не требую, чтобы его результаты достались мне. Я бы разобрал и опубликовал как посмертное. У него было столько набросков! А она даже за порог меня не пустила!
- А эти результаты, они имеют практическое значение? - встрепенулся Талызин.
- Практическое? Ну… если в очень отдаленном будущем… А вообще - это же теория, а не жалкое копание в прикладном аспекте.
- Но, например, эти результаты можно продать? - не унимался следователь. - Получить за них деньги? Та же Анна Николаевна, она ведь, полагаю, наследница?
- Анна Николаевна? - громко захохотал Женя. - Продать его результаты? Да она не распознает результат, даже если будет пялиться на него десять лет! Ей что огрызок, на котором он расписывал ручку, что гениальная цепочка формул - все едино. Она даже близко не представляет, чем он занимается! А вы еще говорите - жена. Да какая это жена? Домработница, вот кто!
Однако Игорь Витальевич с присущей ему настойчивостью решил добить тему до конца.
- А если она попросит кого-нибудь о помощи? Например, Панина. Он сумеет разобраться?
- Безусловно, - быстро подтвердил Гуревич. - Возможно, даже лучше меня. Это как раз занятие для него, вы правы. И, если она попросит, он, конечно, поможет. Он же ее бывший муж, вы это знаете? И до сих пор ходит у нее по струнке - во тряпка, да?
- Итак, если предположить, что Панин поможет Анне Николаевне разобрать бумаги Бекетова, она сможет заработать на их продаже?
Женя задумчиво помотал из стороны в сторону головой, при этом зачем-то тихо мыча, затем огорченно констатировал:
- Конечно, кое-что она на публикациях заработает. Наши-то журналы платят гроши, но статьи Бекетова сразу перепечатывают серьезные иностранные издания, а у них гонорары хорошие. Владимир Дмитриевич и жил-то в основном на эти гонорары. Но убивать его ради этих денег она бы не стала. Во-первых, не такие уж они большие, а во-вторых, она б и так их получила. Он на себя почти не тратил, ему ничего было не нужно. Даже если б он ее бросил, деньги бы на детей все равно давал. Дает же этой, ну, у которой дочка. Нет, она прячет его бумаги не из-за денег, а из вредности!
На последней фразе Гуревич, разъярившись, сжал кулаки.
- А вы уверены, что записи у него дома, а не на работе? - на всякий случай поинтересовался Талызин.
- И на работе, и дома. Он везде работал, а ее это обижало. Вот она его за это и прикончила!
Игорь Витальевич, не выдержав, усмехнулся. Замечательный мотив - убить мужа за то, что тот много работал! С таким только и идти к Богданову, настаивая на продолжении расследования.
- Не верите? - взвился Гуревич.
Талызин развел руками:
- Мотив слабоват. Ну, не нравилась ей его работа - и что?
- Да ничего вы не поняли, - вздохнул Женя. - Ей не работа не нравилась. Ревновала она к работе, вот что. И не только к работе. Я же не слепой, я видел - все у них последнее время разладилось. Анна Николаевна, она вроде и старалась угодить, а он на нее только раздражался. Она хочет, как лучше, а ему от этого хуже. Ну, и она ведь тоже не слепая, все понимала. Она даже меня ненавидела, представляете? И Марину Олеговну.
Далее явно следовало произнести имя Кристины - однако Гуревич решился на это не сразу, сперва помолчал, нахмурившись, и лишь потом добавил:
- У него, Владимира Дмитриевича то есть, любовница была, к которой он хотел уйти. Анна Николаевна все про нее знала. Это не мотив?
- Любовница?
- Ее зовут Кристина Дерюгина. Ей восемнадцать лет. Красивая.
- А Анна Николаевна точно про нее знала?
Картинка недавнего прошлого всплыла у Женьки перед глазами. Когда это случилось? В воскресенье, а кажется - сто лет назад. Университет был закрыт, а терять день не хотелось, поэтому они работали у Владимира Дмитриевича дома. И все было бы прекрасно, если б не Анна Николаевна. Каждые полчаса она, одетая в какой-то вызывающий прозрачный наряд (кажется, пеньюар?), деликатно стучала в дверь и лезла с очередным идиотизмом. "Мальчики, я принесла вам по чашечке кофе". "Мальчики, вы наверняка проголодались". "Володенька, я хотела с тобой посоветоваться". "Володенька, тут тебе звонят". И все отвратительно умильным тоном - челюсти сводит. Конечно, Владимиру Дмитриевичу это надоело - кто его может обвинить? Да еще дети за стенкой орут. Она мать, она должна их успокоить - не он же, ведь так? Это не мужское дело. Правильно он поступил, он и так долго терпел! А все равно вспоминать почему-то неприятно.
- Когда я жил с Таней, - весело сообщил Бекетов во время очередного визита заботливой подруги, - я вообще не догадывался, что младенцы имеют привычку плакать. Может, тебе взять у нее пару консультаций? Или нанять няню - давно предлагаю.
Анна Николаевна опешила лишь на миг, а затем тоненьким детским голоском кокетливо спросила:
- Но ты же к ней не вернешься, любимый? Куда тебе эта старуха? Я гораздо лучше!
Она похлопала ресницами, улыбнулась и нежно прижалась к мужу. Женя не знал, куда девать глаза. К тому же он никак не мог решить, искренна она или играет.
- Действительно, что может вызвать у мужчины большее отвращение, чем поблекшая женщина, - неожиданно согласился Бекетов. - Особенно если есть возможность сравнить с молодой - по-настоящему молодой. Обвисшие телеса, морщины, вялая кожа, вены на ногах…
Он произносил это, отстранившись от Анны Николаевны и изучающе на нее глядя. Возможно, он ничего особенного не имел в виду, однако Жене вдруг почудилось, что рядом с его учителем стоит не человек, а анатомическое пособие - вот они, обвисшие телеса, вот морщины, вялая кожа, а все вместе заставляет брезгливо поморщиться. Видимо, Анна Николаевна ощущала то же самое. По крайней мере, каждое новое слово заставляло ее вздрагивать, как от удара. Владимир же Дмитриевич словно ничего не замечал, с явным удовольствием продолжая перечень. Но вдруг она выпрямилась, вскинула голову и, сложив губы кукольным бантиком, нежно просюсюкала:
- Спасибо, родной! Таня по сравнению со мной действительно старуха. Мало того, что она намного старше, она еще совершенно за собою не следит!
- Молодость вряд ли вернешь при помощи косметической маски, - задумчиво заметил Бекетов, взяв с письменного стола фотографию и вертя ее в руках.
Эта фотография Кристины, открыто красующаяся на столе, сразу удивила Женю. Лицо Анны Николаевны дрогнуло, нарочитая детскость исчезла, возникла гримаса ненависти и боли. Взгляд уперся в юное существо на снимке, казалось, готовый прожечь насквозь. Однако ничего не произошло. Женщина повернулась и покинула комнату, аккуратно затворив за собою дверь. Бекетов, чуть приподняв брови, с интересом наблюдал за ее уходом. Ни сочувствия, ни жалости в его глазах Женька не заметил. Зато - удивительное дело - испытывал их сам. Сочувствие и жалость, смешанные с отвращеньем и презреньем. Впрочем, устыдившись неуместной сентиментальности, он быстро вернулся к мыслям о турбулентных потоках. И вот теперь дурацкая сцена встала перед глазами, как живая, и снова вызвала острое желание, чтобы ее никогда не было. Например, чтобы это оказалось сном. Женя вздернул голову и с вызовом произнес:
- Анна Николаевна знала, что Владимир Дмитриевич не хочет с ней больше жить, и знала про Кристинку. Я готов подтвердить это под присягой.
Следующим, кого Талызину удалось подкараулить в университете, был Некипелов. Марина назвала его удачником, а Гуревич сообщил, что тот всегда получает необходимые гранты и не имеет проблем с публикацией научных результатов. Именно таким этот человек и выглядел - спокойный, моложавый, элегантный. Он беседовал с учениками, которые жадно ловили слова учителя и восхищенно смеялись его шуткам. Талызин стоял в сторонке и ждал. Наконец, юноши ушли.
- Я к вам, Сергей Михайлович, - обратился следователь.
- Слушаю вас внимательно.
Сказано предельно вежливо, однако с налетом иронии. Легкая ирония вообще была свойственна манерам Некипелова.
- Вот мое удостоверение.
Сергей Михайлович кинул взгляд на корочки, и брови его взлетели вверх.
- Вот как? Вы - следователь? И вы действительно полагаете, что ваша, не скрою, весьма достойная профессия дает вашему отпрыску привилегии при получении зачета?
Игорь Витальевич опешил. Отпрыск у него и впрямь имелся - дочь от первой, давно умершей жены. Она замужем, работает бухгалтером. Есть еще Лешка - отпрыск Вики.
- Какого отпрыска вы имеете в виду?
- Ну, Талызина, разумеется. Ведь ваша фамилия Талызин?
- Несомненно, - признал Игорь Витальевич.
- Вы ведь по поводу этого вашего разгильдяя? Что ж, он у вас, можете быть уверены, не дурак и в принципе учиться способен. Но для достижения результата требуется прикладывать усилия, иначе не бывает. Делать домашние задания, посещать практические занятия…
- Нет-нет, - прервал Талызин. - Я здесь совершенно по другому поводу. Я по поводу смерти Владимира Дмитриевича Бекетова.
- Погодите, - рука собеседника сделала изящный легкий жест. - Так вы не отец Дениса Талызина?
- Нет.
Некипелов улыбнулся, потом даже засмеялся - весело, однако отнюдь не безудержно.
- Простите, Игорь Витальевич! Сейчас как раз тот период, когда меня особенно атакуют родители нерадивых студиозов. Вот я и принял вас за одного из них. Так чем обязан?
- Я выясняю обстоятельства смерти Бекетова.