- Хочешь, дам другой совет? - И на вопросительный взгляд Лазаря пояснил: - Ты бы, старина, посоветовал этому вашему следователю найти возможность вызвать для допроса Петера Августовича, да? Кстати, и повод для этого найти несложно. Что бы там он ни утверждал, но у тебя есть показания Инги, да и мы с тобой своими ушами слышали его признание, что это он послал Бруно заниматься опасным делом, в результате которого тот и пострадал. Можешь и меня допросить в качестве свидетеля. А разговоры о том, что художник сбежал из окна сортира, - липа и чушь. Свидетельские показания старика из Вайвари говорят о противоположном: водитель был в тяжелейшем физическом состоянии, его грубо выдернули из покореженной от удара о столб машины. И это обстоятельство, в свою очередь, указывает на то, что Петер нарочно, то есть вполне сознательно, пытается ввести следствие в заблуждение. В данном случае, тебя. Ты ж ведь имеешь на руках полную магнитофонную запись беседы с ним и ее расшифровку? Так пусть теперь попробует отказаться от своих слов! И об этом факте может стать известно многим заинтересованным лицам, не исключая и бандитов. Ну, с его харизмой, как говорится, будет сразу покончено. Да и уголовники не простят того, что он, вопреки их запрету, открыл рот. То есть его можно спровоцировать, вынудить на откровенность - ибо только в ней и есть его спасение. Это он должен сам понять. И тогда он просто обязан, не только как коллега Бруно, но и как известный работник искусства, то есть человек, обладающий острым зрением, отменной памятью и художественным видением, без особого труда помочь следствию в создании субъективных портретов главных преступников, тех, что допрашивали и присутствовали при его долг росе - и старого, и молодого. И тогда, уже имея на руках фотороботы этих бизнесменов в кавычках, слишком серьезно заботящихся о высоком рейтинге своей фирмы, возможно, ваша полиция станет действовать более решительно?
- Это - хорошая идея, Саша. Наверное, есть смысл прямо сейчас пойти к следователю и дать такой совет. Ты, - он лукаво взглянул на Турецкого, - не станешь настаивать на своем авторстве?
- Помилуй бог, о чем ты, Лазарь? - Турецкий засмеялся. - Можно подумать, что такая мысль не пришла бы тебе в голову, когда ты подвергнул бы элементарному анализу результаты допросов этих уголовных типов! Или, например, не предложил бы следователю провести очную ставку между режиссером и Ингой? Это ведь "азы" нашей с тобой работы, верно?
- Пожалуй, ты прав, - подумав, подтвердил "догадку" Турецкого Лазарь.
Глава девятая
ОЧНАЯ СТАВКА
Петер Ковельскис был разъярен, получив от следователя Лациса повестку с вызовом его на допрос в качестве свидетеля по делу об исчезновении Бруно Розенберга. Только этого ему сейчас и не хватало! Это были явно чьи-то происки! Он подозревал адвоката, Ингу… Ну с последней справиться ему было совсем просто: все отрицать категорически, а наговаривает она на него оттого, что он ее попросту бросил. Надоели бабские капризы, - это любой мужчина может понять.
С адвокатом было сложнее. Зря Петер с ним откровенничал, тот мог и во зло использовать исповедь своего клиента, который захотел отказаться от дальнейших услуг адвокатской конторы. Да еще вместе с ним помощник сидел - с нейтральным лицом. А кто даст гарантию, что тот ничего не запоминал? Нехорошо, нет, очень плохо все получилось! Вот что значит, напряжение, волнение, да еще и этот страх чертов, будь они все…
Но отказаться он не мог. Надо было ехать на допрос. Каким-то образом, в театре об этом вызове стало известно. И на него смотрели с интересом и уважением, потому что верили: режиссер знает нечто такое, о чем неизвестно никому. Такая вот уверенность… в коллективе. Он же ни в чем не был уверен. Кроме того, что влип в чрезвычайно неприятную историю, за что и винить-то некого, разве что самого себя. И на свою совершенно ненужную самоуверенность…
И еще был у него один маленький пунктик, можно сказать, который его тревожил. Он был связан с Ингой. К сожалению, как понимал теперь Петер, он вовремя не придал особого значения ее мнению о тех событиях, которые произошли в последние дни. И относил все не стоящие серьезного внимания их мелкие разногласия исключительно к личным, сугубо женским, ее качествам. Ну, не может женщина мыслить крупно, масштабно, да этого от нее и не требуется. Достаточно того, что она профессионально ведет себя в постели. А мнение? Кому оно нужно? Оказалось, ошибся. И данную акцию с вызовом его к следователю прокуратуры он посчитал инспирированной ею. Ужасно, конечно, так ошибиться в человеке!
Разумеется, это она, используя ситуацию с их последней размолвкой относительно ее посещения адвокатской конторы, по поводу которого он высказался достаточно резко - и, кстати, зря, - попыталась уязвить его как можно больнее. За что конкретно? Да опять же за его резкость с нею. Может быть, и за его несколько снисходительное к ней отношение, как к любой другой женщине, обязанной доставлять мужчине наслаждение, раз уж у них возникло острое сексуальное влечение друг к другу. А что касается ее вполне вероятных надежд на замужество? Ну, так, в сущности, подобным образом повела бы себя любая женщина, окажись она на месте Инги, то есть в опытных руках мужчины, знающего в любовных делах. И, по правде теперь говоря, примерно так же вела себя в последние дни и Лора, уверенная в том, что час ее торжества близок.
О чем может мечтать любая, мало-мальски способная актриса? О ведущих ролях в театре, о муже - главном режиссере и о его славе, ибо она, в первую очередь, - твоя слава! Но с Лорой, тут же останавливал "бег своей мысли" Петер, у него были иные отношения, нежели с Ингой. Лора была творческим человеком, она могла стать его соавтором и даже его музой! А эта - нет, дальше постели никак не тянула… Хотя, надо отдать ей должное, в своем деле она была большим мастером. А в его возрасте, когда уже немало зависит от партнера, приходится думать и об этой стороне вопроса… Но - жена?! Да никогда! Однако поддерживать в ней такую уверенность было правильным решением: она старалась!.. А теперь, получается, он зависит от ее "мнения"?! Да какое там может быть мнение вообще?! Чушь какая!.. Вот это и надо объяснить следователю, он поймет, как всякий нормальный мужчина, в конце концов… Если он - не полный импотент…
Назначено было к двенадцати. Что ж, Петер и выехал из театра так, чтобы оказаться в прокуратуре ровно в двенадцать, ни минутой раньше. Показать им всем, что его время стоит дорого!..
Идея провести очную ставку между свидетелями, господином Ковельскисом и госпожой Радзиня показалась следователю Лацису разумной. Он уже успел просмотреть протокол показаний Инги Францевны, а также выслушать с большим вниманием устные показания Александра Борисовича. Протокол же этих показаний, оформленный по всем правилам Лазарем Иосифовичем, также лежал на столе перед следователем. Другими словами, тот был основательно "вооружен" против любых "фокусов" режиссера. Работники искусства, знал он прекрасно, люди особой породы, которые часто желаемое охотно выдают за действительное. И он попросил Дорфманиса и Турецкого помочь ему организовать доставку женщины в прокуратуру. С учетом, естественно, объявленной на нее охоты, о чем его поставил в известность адвокат еще накануне. Они успели побеседовать на месте задержания "очередной партии" преступников, рано утром забравшихся к Инге все по той же пресловутой пожарной лестнице - прямо в руки оперативников. Следователь, рассказывал Лазарь Саше, только диву давался, насколько оказались тупы эти уголовники. Он даже высказал со смехом предположение, что, возможно, если снова оставить в квартире засаду, удастся накрыть и всех оставшихся в банде. Дорфманис вспомнил реплику Турецкого, сказавшего еще днем, что сюда обязательно прилетят уголовники, как мухи на сладкое. И добавил следователю, что, с его точки зрения, эта женщина действительно может представить собой лакомый кусок. И не только для бандитов. Посмеялись, конечно, а что было делать? Наверное, поэтому следователь Лацис, которому не исполнилось и сорока лет, так легко согласился и допросить госпожу Радзиню с учетом вновь открывшихся обстоятельств, и даже попробовать уговорить ее на проведение очной ставки с ее недавним любовником. Тут требовалось учитывать, разумеется, и чисто этический момент. Подставлять красивую женщину не надо было, но и сбить наглость и немотивированный гонор с режиссера тоже следовало бы.
Лазарь прекрасно понимал, что лучше, чем Турецкий, никто не сумеет убедить Ингу пойти на помощь следствию. Тем более, после всех грубостей Петера в ее адрес и откровенных угроз со стороны преступников. И Александр Борисович, для видимости поразмыслив, дал согласие поговорить с женщиной, благо следователь готов был немедленно обеспечить его даже транспортным средством, вместе с шофером.
Дорфманис поощрительно подмигнул Саше, демонстрируя уверенность в том, что Инга, конечно, послушается его…
А вот Александр Борисович, сам же и посоветовав провести очную ставку, теперь задумался: стоило ли оставлять Ингу фактически наедине с Петером. Точнее, наедине с его обвинениями, которые посыплются на ее голову, как из мешка. Она ведь может и растеряться. И что тогда подумает о нем, о Саше, который, фактически, как бы подставил ее? Почему-то ее мнение о нем стало для него совсем не безразличным. Вероятно, с ней надо будет поговорить, проработать возможные варианты, вооружить аргументами. Но сделать это в машине с чужим водителем будет очень трудно, на полную откровенность нельзя рассчитывать. Опять же, Инге надо хотя бы ненадолго предоставить свободу действий, чем подчеркнуть ее женскую неотразимость и обаяние, перед которыми сдаются даже самые надежные крепости. Нет, не в том смысле, чтоб уж прямо до полной измены дошло, но, скажем так, хотя бы чуть-чуть, меньше, чем наполовину. Конечно, ей необходима большая уверенность в себе, подорванная откровенным предательством режиссера и… упрямой неуступчивостью Александра Борисовича! От этого никак не уйдешь, а женщины не любят таких поражений и не прощают их мужчинам. Вот как все сложно в этом мире…
А тут еще Ирка! Надо ж обставить дело так, чтобы у нее, вообще, не возникало подозрений. Это когда у Инги все в глазах уже давно написано!..
Спустя короткое время, Александр Борисович понял, что, взвалив на свои плечи ответственность за безопасность женщины, сам оказался в еще большей опасности. К этому факту можно было бы отнестись с изрядной долей юмора, мол, не в первый раз, не из таких ситуаций выходили без особых моральных потерь. Но на этот раз он почувствовал, что если между ним и "девушкой" что-то и произойдет, то исключительно по его собственной вине.
Приехав домой, он не обнаружил ни Эльзы Густавовны, ни Ирины. А Инга охотно объяснила ему, что старушка отправилась снова к своей подруге, а супруга Саши ушла на рынок. Ушла буквально пять минут назад, не дождавшись мужа, и придет, вероятно, не очень скоро, поскольку ее путь туда-обратно займет не менее сорока минут. Итак, дом был пуст, а следовательно…
Он не фантазировал и не преувеличивал, когда сказал себе самому о том, что было написано во взгляде Инги: в них уже не просьба читалась, а почти приказ. "Девушка" явно слетала "с катушек".
И сама догадывалась об этом, и даже была уверена, что спасти ее от умопомешательства теперь мог лишь один человек. Таким образом, Александр Борисович неожиданно для себя оказался перед суровым выбором. А он-то решил, будто миновал опасную черту. Как бы не так!
Нет, можно было отдаться, конечно, на выбор судьбы: чего не совершишь ради спасения психики молодой женщины! Но, подобно многим мужчинам, передвигающимся в жизни по остро отточенным лезвиям опасностей, он старался всегда оставлять за собой запасной вариант. И вот настал момент, когда ему потребовались все его способности - для решения одной лишь задачи: сохранение своего лица.
Бытует популярная "подсказка": если ты видишь, что насилие неизбежно, расслабься и постарайся хотя бы получить удовольствие. Но Турецкий, как и большинство мужчин, относил этот практический совет исключительно на счет женщин. На себя он его не примерял. А теперь, вспомнив услышанную от кого-то из приятелей фразу, приписываемую Гете, о том, что из каждого свинства можно вырезать кусочек ветчины, решил именно этим советом и воспользоваться. Тем более что "девушку", - либо даму, как угодно! - ожидали в качестве свидетельницы ответственные люди, и по этой причине она в гораздо большей степени нуждалась в его профессиональной консультации, нежели в душевном утешении.
Он очень серьезно объявил Инге, что полностью осознает свою глубокую вину перед ней и не собирается делать вид, будто собирается убежать от ответственности. Он добавил, что чувствует себя просто обязанным залечить всеми возможными и известными ему способами ее душевную рану, причем многократно и с огромным взаимным удовольствием, но… И дальше последовало самое главное. Только не сейчас! Но он слово дает!.. Короче, по присказке: как только, так сразу! А сейчас ни у нее, ни у него нет ни минуты свободного времени!
И ведь сумел убедить…
Пока ехали, он успел рассказать ей, о чем пойдет разговор в кабинете следователя, а также о той важной роли, которую ей предстоит сыграть. И тем самым расставить, как говорится, все точки над… их отношениями с Петером. Если она Действительно к тому готова, и не только на словах.
Инга была готова, ибо ее месть теперь получала новую "подпитку" в виде обещания Саши. А что он умел держать слово, об этом она прекрасно знала еще в лучшие дни от самой близкой своей подруги. Она не сомневалась и готова была высказать предателю, притворявшемуся в ее объятиях нежным и любящим "женихом", все, что о нем думает теперь. Ее решительность понравилась Турецкому, и он был уверен, что именно это очень не понравится господину режиссеру. О возможных его обвинениях он рассказал Инге тоже и прикинул с ней несколько вариантов ответов. Она кивала, слушая его, и на губах ее блуждала мстительная улыбочка. Нет, Петеру явно не поздоровится. Непонятно, на что он собирается рассчитывать… Если собирается.
Но он, вообще-то говоря, может и неожиданный номер выкинуть. Например, спасаясь от обвинений, начать истово каяться перед Ингой, объясняя свои ошибки простым недомыслием, взрывом эмоций, спровоцированным смертью "великой актрисы", - да мало ли, что ему еще придет в голову? Артист ведь! И к этому варианту Инга должна быть готова, и не идти на компромиссы…
Ну а потом… Нет, скорее всего, не завтра, но… обязательно… потому что… и так далее. Ничто так не действует на страстно жаждущую любви женщину, как искреннее обещание, подкрепленное затрудненным от глубокого волнения дыханием, нестерпимым блеском в глазах и нервными движениями рук, готовых немедленно кинуться сокрушать любые препятствия на пути к заветной цели, которая тихо постанывает рядом - от вожделения…
"Просто все это надо делать грамотно, - думал между тем Александр Борисович, - и не бояться в экстремальных ситуациях даже и немного пожертвовать собой… Во имя высшей справедливости!.."
Они прибыли в прокуратуру с небольшим опозданием, допрос явившегося к следователю режиссера уже начался. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что у Инги было еще время подумать над возможными ситуациями и лишний раз посоветоваться и с Турецким, и с Дорфманисом. А плохо оттого, что она могла "перегореть" и растерять свою решительность. А мямлить там не получится. Ковельскис, вероятно, достаточно опытный психолог и сумеет переговорить Ингу, сломать ее и свести ее показания против него к обычной женской ревности. И тогда возможные построения следователя относительно виновности Петера Августовича развалятся, подобно карточному домику.
Время тянулось, Инга безучастно поглядывала по сторонам и неизвестно о чем, думала. Турецкий начал уже беспокоиться за нее. Но она вдруг посмотрела в его озабоченные глаза и подмигнула. И он восхитился, вот это - выдержка! И когда, наконец, подошел адвокат и сказал, что допрос заканчивается и сейчас же будет производиться очная ставка, Инга просто кивнула - почти равнодушно. Но, проходя в кабинет следователя, на миг, словно нечаянно качнувшись, прижалась к нему плечом и сказала быстрым шепотом:
- Запомни, я это делаю только ради тебя…
И вот тут он уже не повторил для Инги, а дал слово самому себе, что обязательно спасет ее страждущую душу. Как - неизвестно, но придется все-таки приложить максимум усилий… Вообще-то, со слабыми женщинами можно ограничиться и уговорами, и обещаниями, и даже клятвами, а с сильными так не получится. Помни, Турецкий!
И вдруг мелькнула совсем уже шальная мысль: "Как будто это только мне и нужно?!" Ответить на свой вопрос не успел, все же думал найти компромисс. А тут их с адвокатом пригласили в комнату, соседнюю с кабинетом, в котором проходила очная ставка. Одностороннее стеклянное окно позволяло им все видеть и слышать, но самим для тех, кто находился в кабинете, оставаться невидимыми. Как заметил Лазарь, следователь и сам был заинтересован узнать впечатления коллег.
Картинка разворачивалась любопытная.
Ковельскис был обескуражен самим фактом очной ставки с Ингой. Он поглядывал на нее с откровенной тревогой, очевидно, по той причине, что даже не догадывался о том, что она захочет рассказать. А Инга сидела, выпрямившись, и не поднимала глаз и внимательно рассматривала поверхность стола.
Следователь избрал правильную тактику, отметил Турецкий. Он начал зачитывать свои вопросы к режиссеру, - те, что уже были зафиксированы в протоколе допроса. И тем самым ставил режиссера перед необходимостью повторять и свои ответы, в которых он, естественно, как сразу выяснилось, стал "чернить" Ингу и переваливать на нее всю вину и за гибель Лоры, и за ее инициативу относительно слежки. То есть пошел, что называется, "в наглую".
Ну, со слежкой было ясно, у Инги имелись серьезные контраргументы. А вот факт с Лорой - в смысле, вины Инги, порекомендовавшей подруге именно это средство и помогавшей его достать, - это стало для нее, определенно, неприятной новостью. Значит, Петер пошел ва-банк?
"Эх, на минутку бы, - подумал Турецкий, - пообщаться с Ингой! Она может растеряться, разозлиться и - сведет свои оправдания к встречным обвинениям, не подтвержденным неопровержимыми свидетельствами".
Он сказал об этом Лазарю. Но тот как-то двусмысленно покачал головой: мол, посмотрим, не станем торопиться. И оказался прав, зря Турецкий запаниковал.