Вся роскошная обстановка гостиной была классической, продуманно гармоничной. Только вместо картин по периметру на стенах висели телевизионные панели, по две на каждой стене, акустическая аппаратура была расставлена так, чтобы не очень бросаться в глаза. "Очень удобно смотреть телевизор из любой точки гостиной, прямо из-за стола, не отрываясь от тарелки, – подумала Пульхерия. – К тому же если с соседом по столу не о чем говорить, то экран телевизора подскажет тему для разговора. Можно также мужикам собраться и посмотреть футбольный матч с пивом и креветками". Телевизионные панели и акустические колонки были, пожалуй, единственной модной урбанистической деталью в гостиной.
– Живут же люди! – не сумев скрыть зависть, прошептал Штыкин.
– Да-а! – в один голос согласились с ним Пульхерия и Василий Карлович.
– Что-то праздновать собрались, а мы им сейчас всю малину испортим…
Штыкин умолк, обернувшись на звук приближающихся шагов.
В прихожую вошел высокий, плотный человек в сером со стальным отливом костюме. Его лицо было спокойным, но нахмуренные брови свидетельствовали о том, что спокойствие было лишь маской, удерживаемой силой воли.
Штыкин шагнул ему навстречу.
– Всеволод Вениаминович…
– Сюда, – коротко бросил Вольский, свернул в сторону по коридору и резко распахнул дверь.
Они прошли в кабинет. Хозяин закрыл плотно дверь, прошел к глубокому креслу за широким столом и упал в него. Лицо его оставалось непроницаемым. Он зачем-то взял в руки газету и тут же бросил ее на стол, только после этого поднял глаза. Пульхерию они поразили: черные, бездонные, горящие как угли. Это были глаза человека страстного, чувственно-агрессивного, способного на безрассудство.
– Итак, Игорь Петрович, с тех пор как мы виделись с вами, если мне не изменяет память, прошло около десяти лет?
Штыкин согласно кивнул. Лицо Вольского мало чем отличалось от того, которое он помнил: больше седины в волосах, да резче голос, в остальном и время, и судьба, казалось, были милостивы к Вольскому-старшему. Штыкин позволил себе осмотреть богато убранную комнату: массивные книжные шкафы с тисненными золотом переплетами, дорогие безделушки, бронзовые фигурки лошадей, небольшие картины в дорогих рамах. Потом придвинул стул и предложил сесть Пульхерии, наконец сел сам. Следователь Ретивый последовал их примеру. Штыкин улыбнулся хозяину кабинета:
– Если быть точным, десять с половиной лет.
– Я смотрю, вы теперь работаете в прокуратуре.
Штыкин проигнорировал интерес хозяина к его карьере.
– Разрешите вам представить Пульхерию Афанасьевну и следователя по особо важным делам Василия Карловича Ретивого.
Вольский без особого интереса скользнул взглядом по Василию Карловичу и коротко взглянул на Пульхерию. Левая бровь его слегка приподнялась и тут же вернулась на место, после чего он вновь внимательно посмотрел на Штыкина.
– Сейчас я очень занят. У меня сегодня день рождения, приглашено много гостей. Если вы не возражаете…
– Поздравляю, но мы, как вы понимаете, пришли к вам не за этим. У нас есть информация о Вячеславе.
– О Славике?
Густые брови удивленно взлетели вверх, а правая рука хозяина дома начала выбивать пальцами барабанную дробь. Пульхерии на миг показалось, что удивление его деланное.
– С ним что-то случилось?
– Да.
– Скажите, Всеволод Вениаминович, вы не замечали за вашим сыном что-нибудь необычное? – спросил Василий Карлович. Он откинулся на спинку стула и внимательно наблюдал за Вольским.
– Мы с сыном живем каждый своей жизнью, стараясь как можно реже пересекаться. Он взрослый парень, серьезный и самостоятельный. Я его стараюсь не контролировать.
Что могло с ним такое приключиться, что заинтересовало прокуратуру?
– Самое худшее, что может быть, – ровно сказал Штыкин. – Он мертв.
– Что?!
– Он мертв, – спокойно повторил Игорь Петрович. – Мне очень жаль, Всеволод Вениаминович, его нашли вчера.
– И сообщаете мне только сейчас, – с горечью прошептал Вольский.
– При нем не было документов, и его некому было опознать. То, что это ваш сын, выяснилось всего час назад.
– Как он был убит?
– Задушен и заколот ножом, но смерть наступила все же от удушения. Очевидно, нож преступник использовал для верности, вроде контрольного выстрела в голову.
– Где его нашли?
– На одной даче, в Подмосковье.
– На даче? Что ему там было делать? Это невозможно! Здесь какая-то путаница. Может быть, это кто-то другой?
– Его опознала Пульхерия Афанасьевна. Она видела его паспорт три дня тому назад. Он его сам ей показывал, к тому же она узнала его часы, – Штыкин полез во внутренний карман куртки и достал несколько фотографий, которые Пульхерия уже видела. – Я могу показать вам фотографии с места преступления. Вы готовы?
Всеволод Вениаминович кивнул. Следователь выбрал одну и положил на стол перед ним. Тот бросил на нее короткий взгляд и отвернулся.
– Его тело сейчас находится в судебно-медицинском морге, но вы уже можете его забрать. Я распоряжусь, – Штыкин говорил спокойным, ровным голосом. То, что было для других горем, потрясением, событием, из ряда вон выходящим, для него было делом обыденным. – А сейчас я хотел бы повторить вам мой вопрос: в последнее время вы не замечали за своим сыном что-нибудь необычное?
Вольский с усилием повернул к ним свою голову и заставил себя взглянуть на них пронзительными глазами. Но Пульхерии показалось, что им владеет скорее злость, чем горе. Он уставился на противоположную стену поверх их голов, не видя ничего перед собой, кулаки его были плотно сжаты так, что косточки побелели. Штыкин переглянулся с Ретивым.
– Всеволод Вениаминович? Что с вами? Вам плохо? – спросил Василий Карлович, подавшись вперед, ближе к столу. Но Вольский неожиданно отклонился назад и закрыл лицо рукой, сдерживая выступившие на глазах слезы. Он замотал головой, поднял ладонь правой руки, а потом сжал ее в кулак. Так он просидел около минуты. Все молчали. Наконец Вольский отнял от лица руку и сверкнул черными как угли глазами. Лицо его было спокойным, почти беспристрастным, однако за этим спокойствием угадывалась мощная, едва контролируемая агрессия. Пульхерия почувствовала это, и ей стало не по себе.
– Всеволод Вениаминович, у нас есть сведения, что ваш сын оказался свидетелем какого-то преступления и боялся, что его обвинят в нем. Вы что-нибудь знаете об этом? – спросил Штыкин.
– Преступления? – изумленно переспросил Вольский. – Я ничего не слышал. Вернее, он мне ничего не рассказывал.
– Он чего-то боялся, пытался спрятаться…
– Спрятаться? От кого? – чувствовалось, что его изумление искреннее. – Думаю, что если бы он чего-то боялся, то первым делом пришел бы ко мне.
– Вы же сами только что сказали, что жили каждый своей жизнью, что ваш сын вел жизнь вполне самостоятельную, – напомнил ему Штыкин.
– Да, он самостоятельный, но он все же жил со мной под одной крышей и я содержал его. Поэтому самостоятельность и независимость его весьма условны. Он был самостоятелен ровно настолько, насколько позволял ему я, – жестко пояснил Вольский.
Пульхерия поежилась и подумала: "Не хотелось бы мне быть самостоятельной на территории этого человека", а вслух спросила:
– Какая же это, к черту, самостоятельность?
– Называйте это как хотите. Извините, но мне нужно идти к гостям. Если вы не возражаете… – Вольский встал. Лицо его словно окаменело, и огонь внутри глаз погас. Он даже вроде стал меньше ростом.
Штыкин и Ретивый тоже поднялись.
– Извините, последний вопрос можно? – спросил Василий Карлович.
Хозяин кивнул.
– Оксана Николаевна Шпак – это имя вам известно?
– Да, известно. Она была любовницей моего сына. Больше я ничего не могу вам сказать, – бесстрастно ответил Вольский.
– Что ж мы, пожалуй, пойдем. Простите, что принесли дурную весть. Думаю, что нам еще предстоит с вами встретиться… – сказал Штыкин.
– Найдите их, пожалуйста, – глухо попросил Всеволод Вениаминович, – повторяю, я назначу большое вознаграждение. Я очень хочу…
– Мы все этого хотим, – ответил Василий Карлович.
Когда спускались на лифте, все молчали. Оставшееся позади богатство и благополучие казались издевательством.
Возле машины Штыкин вдруг спросил с усмешкой, искривившей его губы:
– Как вам жизнь олигархов?
– При других обстоятельствах – замечательно, – ответила Пульхерия, – но моя маленькая квартирка мне милее. Если жизнь нас чему-то и учит – это тому, что пресловутые границы добра и зла познаются в сравнении.
– Если хотите, мы довезем вас до дома, – любезно предложил Василий Карлович.
– Спасибо, но мне хочется прогуляться пешком, – отказалась она.
– На улице дождь, – удивился Штыкин.
– Разве это дождь? – улыбка слегка тронула ее губы. – Так, слегка моросит…
Глава тринадцатая
Безрассудство сопутствует нам всю жизнь; если кто-нибудь и кажется нам мудрым, то это значит лишь, что его безрассудства соответствуют его возрасту и положению.
Франсуа де Ларошфуко
Как только милицейская "Волга" скрылась за поворотом, Пульхерия вернулась в здание.
– Извините, я забыла там свою сумочку, – жалобным голосом сказала она охраннику и скорчила уморительную рожицу. Охранник махнул рукой, и она быстрым шагом направилась к лифту.
Дверь ей открыл сам хозяин.
– Я был уверен, что вы вернетесь, – безучастно произнес Всеволод Вениаминович, и пригласил ее пройти в кабинет.
Закрыв плотно дверь, он вернулся за свой письменный стол.
– Что вас интересует? Извините, забыл ваше имя…
– Пульхерия Афанасьевна, – подсказала она.
Его левая бровь вновь удивленно взметнулась вверх, но, как и в первый раз, он ничего не сказал. "Боится показаться банальным, поэтому не высказывает удивление по поводу моего экзотического имени", – подумала она.
– Итак, я вас слушаю, уважаемая Пульхерия Афанасьевна.
Вольский сложил руки домиком и плотно сжал губы.
– Это я вас слушаю, Всеволод Вениаминович, – усмехнулась она. – Два человека мертвы. Не слишком ли большая плата за молчание.
– Вы хотите, чтобы я вам исповедался? – с иронией спросил он.
– Нет, просто скажите мне правду.
– А что изменится? Мой сын мертв.
– Кого вы защищаете? Убийц?
Вольский молча рассматривал свои руки и о чем-то думал. Пульхерия терпеливо ждала. Прежде чем упасть, плод должен созреть.
Наконец огромный мужчина за столом принял решение. Он отклонился назад, открыл ящик стола, поискал внутри и вытащил письмо. Передавая его через стол, он приостановился, его черные глаза уставились на Пульхерию.
– Вы уверены, что это мой сын?
– Абсолютно.
Вольский со злостью швырнул письмо.
– Это они его убили! Сволочи! У меня и в мыслях не было доносить на них в милицию. Это было мое частное дело. Теперь, конечно, все бессмысленно.
Пуля протянула руку за письмом. Аккуратно набранный на компьютере и распечатанный на лазерном принтере текст гласил:
"Господин Вольский!
Ваш сын Вячеслав у нас. Мы его похитили, если вы хотите снова увидеть его живым, выполните наши требования. Если вы обратитесь в милицию или не выполните наши требования, ваш сын будет убит.
Мы хотим за него два миллиона евро купюрами по пятьсот. Купюры не должны быть помеченными и новыми.
Инструкция для передачи денег:
1. Вечером 11 июня вы должны доставить деньги на автобусную станцию у метро "Щелковская".
2. Деньги должны быть в школьном рюкзаке черного цвета. Сложите деньги в черный полиэтиленовый пакет с ручками и крепко свяжите ручки. Рюкзак должен выглядеть плотно набитым. Для этого на дно его положите немного старой газетной бумаги.
3. Прибыть туда нужно ровно в 22.00. Можете приехать сами или пошлите посыльного.
4. Вставьте в свой мобильный телефон нашу сим-карту и ждите дальнейших указаний. Сидите в зале ожидания до тех пор, пока не зазвонит телефон и вы не получите дальнейшие инструкции.
Если за вашим посыльным или вами будут следить менты, можете распроститься с сыном. Менты вам все равно не помогут.
Советуем вам лучше заплатить. Сделаете все, как вам говорят, и увидите сына через шесть часов после передачи денег".
Пульхерия дочитала письмо и посмотрела на часы. Половина девятого. Она взглянула на Вольского.
– Вы послали человека с деньгами?
– Да! А вы как думаете? – Кулак Вольского с грохотом опустился на стол. Темные глаза его горели. – Сволочи, подонки, убийцы!.. Я сделал все, как они хотели! Я даже празднование дня рождения не отменил, чтобы выглядело все как обычно! Твари!
– Когда вы его послали?
– Он отправился примерно полчаса назад, за пять минут до вашего со следователями прихода.
– У вас есть машина?
– Да.
– Тогда поехали.
– Зачем? – удивился Вольский. – Я позвоню моему управляющему и велю ему вернуться.
– Вы же сами сказали, что хотите, чтобы убийц поймали?
– Сказал, но…
– Мы проследим за деньгами, и они приведут нас к ним! – вскричала Пульхерия, наивно поражаясь, как ей тогда казалось, несообразительности Вольского.
Всеволод Вениаминович хлопнул себя ладонью по лбу.
– Старый дурак, совсем от горя поглупел. Конечно же вы правы. Поехали!
– А гости? – напомнила Пульхерия.
– Столы накрыты. Тамада оплачен. Им и без хозяина будет весело.
Спустившись на лифте, Пульхерия с Вольским оказались прямо на подземной автостоянке. Вольский подвел ее к огромному черному джипу с темными тонированными стеклами, с почти стерильной чистотой внутри и снаружи. Кожа и полированное дерево в салоне свидетельствовали о дороговизне и эксклюзивности модели. Хотя это был и мощнейший внедорожник, на нем вряд ли когда-нибудь станут покорять просторы Африки или разгонять стада антилоп в прериях, его сила и мощь всего лишь престижные свидетельства достигнутого уровня общественного положения и богатства.
– А попроще у вас ничего нет? – недовольно спросила Пульхерия. И, натолкнувшись на недоуменный взгляд Вольского, пояснила: – Я среди такой бесстыжей роскоши чувствую себя неуютно.
– А я к ней уже привык, – со злостью откликнулся он. – Мне не стыдно за мое богатство.
– Хотите сказать, что оно нажито исключительно праведным путем? – ехидно поинтересовалась она.
– Другого пути у меня не было. Мне Богом была предоставлена возможность, и я ею воспользовался. И не собираюсь за это перед вами оправдываться. Будь вы на моем месте, поступали бы точно так же, – Вольский старался говорить спокойно, но Пульхерия почувствовала, что он разозлился и сдерживается из последних сил.
– Вы правы, я не Бог и не судья, не надо передо мною оправдываться. Если я вас задела, прошу прощения, – примирительно произнесла она, – но ваша реакция свидетельствует о том, что вы не раз размышляли на эту тему. А я случайно ткнула и попала в болевую точку. Но решать мировые проблемы мы сейчас не будем, нам бы с чем попроще разобраться.
Вольский уверенно вел машину. Пульхерия поняла, что он хорошо знает Москву, даже не стал сверять с картой маршрут их движения.
Некоторое время они молчали, думая каждый о своем. Это молчание не тяготило их, а наоборот, даже сближало. Ничего личного, ничего лишнего. К чему пустая болтовня? Соболезнования посторонних всегда выглядят фальшиво.
В субботний вечер улицы Москвы были непривычно пусты. Машин на дорогах мало, прохожих из-за дождя тоже. Когда свернули с Садового кольца, Пульхерия спросила:
– Вы доверяете человеку, которому поручили отвезти деньги?
– Как самому себе. Это мой помощник и доверенное лицо Павел Эдуардович Мякишев.
Вольский произнес это снисходительным тоном, предполагавшим, что вопрос был идиотским. Кто же делает доверенным лицом человека ненадежного? Но так как его задала женщина, то для нее это простительно.
Пульхерию этот тон нисколько не задел. Она не сразу отреагировала на услышанное. За прошедший день Пуля все же слегка устала. И это сказалось на ее реакции. Когда до нее, наконец, дошел смысл сказанного, она интуитивно плотно сжала губы и отвернулась, глядя в окно. Мякишеву принадлежала квартира, в которой была убита Оксана. После недолгого молчания Пульхерия спросила:
– Почему вы не обратились в милицию?
– В записке было предупреждение…
– Обычно все похитители так пишут. Я в кино видела…
– Жизнь это не кино.
– Слишком банальная сентенция, даже для олигарха. Но меня беспокоит не это. Вам дали слишком мало времени, чтобы собрать такую большую сумму, да еще в евро. Это свидетельствует об осведомленности похитителей. Ваш помощник владел такой информацией?
– Постойте, вы его, что ли, подозреваете? – Вольский рассмеялся. – Это чушь! Я знаю Павла слишком давно. Мы с ним дружны с детства. Он выполнял для меня немало конфиденциальных поручений, подозревать его глупо.
– Самыми ярыми нашими врагами становятся, как правило, самые близкие люди, все остальные к нам просто равнодушны.
– А вот это, действительно, слишком банальная сентенция, даже для женщины.
– А по-моему, вы ко мне несправедливы, – улыбнулась Пульхерия, – на мой взгляд, очень даже афористично. Что-то в стиле Франсуа де Ларошфуко. Афоризм мой. Дарю. – Заметив скептическую улыбку на лице Вольского, Пульхерия напрямик спросила: – Не выносите превосходства других, в особенности женщин?
– Превосходства? Ну, это сильное преувеличение. Вы не находите?
– Ненавидите женщин? – усмехнулась она.
– Нет, просто давно не питаю на их счет никаких иллюзий.
– Негативный опыт, что-то из разряда "Змея на груди"…
– Что? – не понял Вольский.
– У Эзопа есть такая басня о крестьянине, который нашел замерзшую змею и положил себе за пазуху, чтобы отогреть. Змея согрелась и отблагодарила его по полной программе, – пояснила она и тут же без перехода спросила: – Всеволод Вениаминович, как вам удалось собрать за такой короткий срок столь большую сумму денег?
– Я готовился к довольно крупной сделке из разряда теневых… Ну вы меня понимаете?
Пульхерия кивнула.
– Оплату предполагалось провести наличными.
– Как вы получили письмо? И когда?
– Оно пришло вчера с утренней почтой.
– Странно, я не заметила на конверте марок.
Вольский резко затормозил и припарковался у тротуара. Он достал из внутреннего кармана пиджака конверт и с удивлением стал его рассматривать.